Пришло сообщение, что немецкий самолёт, пролетев над Москвой, сбросил некоторое количество небольших бомб. Они попали в университет на Моховой и в здание ЦК на Старой площади. Полутонная бомба угодила в Большой театр: взрывом развалило фасадную стену, образовалась громадная брешь — и Большой театр стал непригодным для проведения 6 ноября торжественного заседания, посвящённого годовщине Великой Октябрьской социалистической революции.
А Светланка приставала, хотела говорить с ним. Она была счастлива, а ему жалко было отвлекаться от дел. Он вообще не знал, о чём с ней говорить…
С обыденной точки зрения, он был «плохим отцом». В последние годы его дети были разбросаны по близким родственникам, их жизнью он практически не интересовался, не проявлял себя любящим и ласковым, заботливым родителем. Но если бы кто высказал ему подобные претензии, он бы не согласился. Он возразил бы, что занят важной работой, что от этой работы зависит счастье и благосостояние всего народа, а значит, и его собственных детей. В дни войны — тем более. Семья ушла на второй план? — нет, она для него на тех же позициях, что и весь народ. Он Главнокомандующий, и если его Армия победит врага, то спасены будут все. Кто может сделать для своей семьи больше?!
Такого же отношения к жизни он ожидал и от выросших детей. Выросли. Яшка в плену. Васька — избалованный, слабовольный, лживый юноша средних способностей, склонный шантажировать окружающих начальников тем, что он «сын Сталина». Только третий сын, прижитый в ссылке, вроде нормально работает. Но он с ним не общается, чтобы тот не испортился, как Васька.
А вот в их младенчестве он их тетёшкал. А как же. Наденька была строга с ними, редко ласкала, а он как раз наоборот… Хоть и не каждую минуту, всё же занятой человек. Светланку носил на руках, целовал, называл «воробушка», «мушка». Кто отнимет у него эту любовь? Кто кинет камень, что сейчас он занят, тем более теперь её на руки не поднять, а целовать при всём сборище генералов и наркомов и вовсе не дело.
— Ну как ты там, подружилась с кем-нибудь из куйбышевцев? — спросил он, чтобы хоть как-то обозначить свой интерес к её делам.
— Нет, — ответила она, — там организовали специальную школу из эвакуированных детей, их много очень.
Сталин удивился, потом пришёл ярость — чего она совсем не ожидала:
— Как? Организовали специальную школу? Ах вы! — он искал слова поприличнее. — Ах вы, каста проклятая! Ишь, правительство из Москвы приехало, их деткам школу отдельную подавай! «Провинциальные» дети им не ровня!
Он быстро пожалел об этой вспышке. Обнял дочь за плечи, говорил ей какие-то нежные слова, повёл обедать. Но голову сверлила мысль: эти детки, бесталанные сынки тех «годных людей», которых он, Сталин, нашёл и назначил на должности, когда-нибудь войдут в силу и будут считать, что страна принадлежит им. Они создадут для себя специальные школы, поликлиники, городские кварталы, магазины, рестораны… Любой из них будет жить лучше любого трудящегося — не потому, что сам он «годный человек», а по праву рождения. Это дворянство в его самом ужасном воплощении, дворянство, не обязанное работать на страну, но взявшее себе право потреблять произведённое народом.
Вот это поколение руководителей уже не будет верить ни в Бога, ни в Сталина. Ничто не остановит их жадности. Дела пойдут всё хуже. Придёт время, скажут: «Социализм плох». Но плох будет не социализм, а беспринципные люди, вставшие во главе…
Документы эпохи
Послание И. В. Сталина — Ф. Рузвельту
4 ноября 1941 года
Господин Президент,
Хотя текста Вашего послания я ещё не получил, Посол Соединённых Штатов Америки г-н Штейнгардт передал мне через г-на Вышинского 2 ноября с. г. памятную записку с изложением содержания Вашего послания на моё имя.
В связи с этим позвольте мне прежде всего выразить полное согласие с Вашей оценкой работ Конференции Трёх Держав в Москве, что следует отнести в наибольшей мере к заслугам г-на Гарримана, а также г-на Бивербрука, сделавших всё возможное для успешного завершения работ Конференции в кратчайший срок. За Ваше заявление о том, что постановления Конференции будут максимально выполнены, Советское Правительство выражает свою глубокую признательность.
Ваше решение, г-н Президент, о том, чтобы предоставить Советскому Союзу беспроцентный заём на сумму в 1 миллиард долларов на оплату поставок вооружения и сырьевых материалов Советскому Союзу, Советское Правительство принимает с искренней благодарностью, как исключительно серьёзную поддержку Советского Союза в его громадной и трудной борьбе с нашим общим врагом, с кровавым гитлеризмом.
По поручению Правительства СССР я выражаю полное согласие с изложенными Вами условиями предоставления Советскому Союзу этого займа, платежи по которому должны начаться спустя 5 лет после окончания войны и будут производиться в течение 10 лет после истечения этого пятилетнего периода.
Правительство СССР готово сделать всё необходимое, чтобы поставлять Соединённым Штатам Америки те товары и сырьё, которые имеются в его распоряжении и в которых могут нуждаться Соединённые Штаты.
Что касается выраженного Вами, г-н Президент, пожелания, чтобы между Вами и мною был бы незамедлительно установлен личный непосредственный контакт, если этого потребуют обстоятельства, то я с удовольствием присоединяюсь к этому Вашему пожеланию и готов со своей стороны сделать всё возможное для осуществления этого.
С искренним уважением
И. СТАЛИН.
Глава семнадцатая
В ночь на 6 ноября выехали из Балашихи. Куда? Зачем? — разве скажут… Василий Одиноков со своими новыми — всего неделя, как познакомились — однокашниками, сидел в кузове крытого грузовика, утопив голову в воротнике шинели. Погода была премерзейшая: моросил холодный дождь, висел туман, казалось, атмосфера навсегда пропиталась промозглой сыростью. Откуда-то несло гарью.
Ясно было одно: едут на запад, в Москву. Полог сзади был откинут, и бойцы видели, что попутно с ними слаженно идёт колонной сплошь военная техника. А от них — то есть на восток, рывками, с непрестанным «бибиканьем», неорганизованным потоком двигалась техника гражданская: автобусы, легковушки, грузовики, набитые людьми, тряпьём и мебелью, а то и просто телеги с людьми, запряжённые лошадками. По обеим обочинам шоссе Энтузиастов прочь от столицы шли цепочки пеших.
Москва была на осадном положении. Остановленный на расстоянии 60–200 км от столицы противник производил перегруппировку войск, пополнял их личным составом, вооружением, боевой техникой. В общем, готовился к новому наступлению. А наши, надо полагать, готовились к обороне. «А я, — думал Василий, — трясусь в грузовике на восточных окраинах Москвы, вдали от фронта…»
Он окончил ускоренные командирские курсы, вместе с другими выпускниками получил воинское звание младшего лейтенанта, и — загадка! — всех отправили на фронт в новом звании, а его привезли в тыл, в подмосковную Балашиху, в красноармейской форме, и заставили заниматься шагистикой. Ать-два, левой-правой. На плечо! Называется «строевая подготовка». Подготовка! Его, окончившего курсы командиров, три дня гоняют по плацу в Балашихе!
Он учился не хуже, а лучше многих. И вот такая несправедливость. Скрашивало её только то, что вместе с ним по плацу топали выпускники таких же курсов, только других армий и фронтов. Все, по их словам, лучшие в выпуске. Кто-то пошутил, что им, если научатся ко всему прочему ещё и правильно маршировать, дадут сразу по два кубика. А что? Не зря же по приезде, до начала маршировки, всем устроили дополнительные экзамены по стратегии, тактике, военной организации и устройству тыла и снабжения.
— Куда везут-то? — спросил кто-то сзади тонким голосом.
