Если бы мы не поддержали это направление «сверху», да ещё и с максимальной секретностью, то сегодня вообще бы ничего не имели. А завтра война. Или послезавтра…

Нет, завтра.

Больше Адольф тянуть не будет. Судя по тому, что Европу они брали со скоростью 10 км в сутки, по прекрасным дорогам, то должны были рассчитать, что на Россию до Москвы уйдёт 140 дней. Что это значит, товарищи? Это значит, нападение — не позже второй декады мая. Вот почему февральский пленум нацелил народ и партию на военную опасность. Вот почему мы выслали из приграничных районов антисоветски настроенных людей. Вот почему к тому сроку «вычистили» давно нам известных шпионов.

Гитлер не напал. Ошиблись ли мы? Нет, мы не ошиблись. Мы просто поправили сроки в наших интересах. Восстание в Югославии отвлекло Адольфа. Каждый день задержки работал на нас. Он завтра нападёт, а мы завтра же пустим в серию технику, о которой шпионы сообщить ему ничего не успели.

Машина приближалась к Кремлю.

«Всё ли предусмотрено?» — думал Сталин.

Так… Первая линия обороны, по новой границе. Она, как мол морскую волну, ослабит удар. По этому первому этапу приказы отданы, приграничные войска — в полной боевой готовности. Далее: на старой границе принимаем и отражаем удар. Пора официально создавать вторую линию обороны, объявлять и для неё боевую готовность.

Всех событий — на три, самое большее — четыре месяца. Нет, на три. Если сегодня начинать серийное производство реактивной техники, то к октябрю мы получим машин и ракет в достатке. Они просты в изготовлении, дёшевы, а при стрельбе залпом накрывают площадь гектарами. Очень хорошо. На третьем этапе тех, кто прорвётся, окружаем и методично уничтожаем ракетами. Это ещё два-три месяца. А там и русский Дедушка Мороз придёт, поможет. И мы реализуем наши планы, предусмотренные военной доктриной от 1940 года, малой кровью…

В Кремле он сначала прошёл в свою квартиру. Принял порошки, прополоскал горло. Подышал. Полежал. Температуру мерить не стал — ясно, что жар. Ничего, уж как-нибудь… Нет таких ангин, которых не могли бы превозмочь большевики.

Позвонил секретарю:

— Молотов в Кремле?

— Да, товарищ Сталин.

— Сейчас буду…

…Пройдя в свой кабинет, Сталин опустился в кресло, посмотрел на трубку. Понял, что курить не сможет. Кивнул вошедшему Молотову:

— Здравствуй, Вячеслав. Что из Берлина?

— Никаких новостей. Деканозов каждые полчаса звонит в германский МИД. Там отвечают: «Министра фон Риббентропа нет в городе». Вайцзеккер тоже не отзывается.

— Прячутся. Вручим эту бумагу Шулленбургу здесь. Обязательно сегодня!

— Это понятно… Слушай, Коба, что-то у тебя вид нездоровый. Не заболел?

— Нет, ничего. Устал…

Говорить ему было трудно, больно. Говорил короткими фразами. Понимал, что сейчас не время жаловаться на болезни. Слишком важная шла политическая игра.

Гитлер нуждался в поводе для начала войны, чтобы не выглядеть агрессором, а даже наоборот, выставить таковым Советский Союз. Значит, или он устроит военную провокацию, как в случае с Польшей, или совершит дипломатический манёвр, придравшись к каким-то нашим якобы агрессивным действиям. Чтобы переиграть его, требовалось задокументировать сходные действия с германской стороны, да так, чтобы эти документы были убедительны для всех дипломатов мира.

Та страна, которая в глазах мировых лидеров предстанет агрессором, никогда, ни за что, ни от кого не получит поддержки — моральной, дипломатической или материальной. А та, которая подвергнется неспровоцированному нападению — лучше нежданному и даже вероломному, — может рассчитывать на многое.

Создать дипломатическое основание для обвинения Германии в агрессии предстояло послу Владимиру Деканозову. Ещё вчера ему в Берлин переслали текст «обвинительной» вербальной ноты для вручения германскому правительству. И второй день Риббентроп избегал встречи! Сталин понимал, почему.

Он сел за свой стол, открыл папку, глянул на копию отосланного Деканозову документа. Вздохнул, придвинул к себе и перечитал некоторые абзацы:

«…Советское Правительство должно заявить, что нарушения советской границы германскими самолётами в течение двух последних месяцев, а именно с 19 апреля сего года по 19 июня сего года включительно, не только не прекратились, но и участились и приняли систематический характер, дойдя за этот период до 180, причём относительно каждого из них советская пограничная охрана заявляла протест германским представителям на границе.

Систематический характер этих налётов и тот факт, что в нескольких случаях германские самолёты вторгались в СССР на 100–150 километров и более, исключает возможность того, что эти нарушения были случайными…»

Поднял голову:

— Что с Японией? Подготовил проект ноты?

— Да. И письма. Посмотри… — Молотов вынул из портфеля документы.

Сталин прочитал. Это была заранее заготовленная нота правительству Японии с сообщением об агрессии со стороны Германии, с просьбой, чтобы Япония выступила посредником в политических и экономических отношениях между Россией и Германией. Вручить её надлежало сразу после нападения немцев. Суть была в том, что Япония обязалась одновременно с Германией вступить в войну против Советского Союза, но только в том случае, если Союз будет агрессором. После подписания пакта о ненападении между Германией и СССР Япония к этой идее охладела, а теперь Сталин намеревался окончательно вывести Японию из игры.

— Исправь, — сказал он, стараясь меньше напрягать горло. Просто указал карандашом на слово «агрессия». — Напиши: «вооружённый конфликт».

— Лучше усилить…

Он покачал головой:

— Оставим Адольфу шанс отыграть назад.

Молотов передал ещё пачку бумаг:

— Проекты писем Черчиллю и Рузвельту о неожиданном нападении на нас Германии.

— Хорошо, — сказал Сталин, прочитав документы. — Что ещё?

— Уже несколько дней европейские дипломаты не могут дозвониться из Москвы в свои страны. Берлинская станция саботирует транзитные связи из Москвы.

— Понятно…

В семь часов вечера к ним присоединились Маленков, Вознесенский, Тимошенко, Берия, заместитель генпрокурора Сафонов и замначальника Политуправления РККА Кузнецов. Быстро приняли решение о развёртывании серийного производства реактивных снарядов М-13 и пусковой установки БМ-13, о начале формирования ракетных войсковых частей. Благо Ворошилов документ подготовил давно, осталось подписать. Вознесенский принял к исполнению. Берии было указано на необходимость обеспечения особой секретности.

Тимошенко доложил о мерах, намеченных для выполнения решения Политбюро о преобразовании Западных военных округов, как зоны наиболее вероятных главных ударов немецкой армии, во фронты. Собственно, Юго-Западный и Западный округа уже с мая 1941 года в некоторых документах именовали фронтами, но требовалось формальное утверждение.

— Какие соображения по руководящим кадрам? — спросил Сталин.

Без особых споров утвердили командующих новыми фронтами: Ф. И. Кузнецова, Д. Г. Павлова, М. П. Кирпоноса и И. В. Тюленева, и членов военных советов при них.

Перешли к важному для Сталина вопросу об организации второй стратегической линии. Постановили ввести единое командование над семью армиями этой линии. Командующим назначили первого заместителя наркома обороны С. М. Будённого, членом военного совета — члена Политбюро Г. М. Маленкова, начальником штаба — генерал-адъютанта наркома обороны А. П. Покровского.

Согласились вернуть Л. З. Мехлиса на пост начальника Политуправления РККА.

Каждый смог высказать своё, в том числе и военные. Единого мнения: будет война или нет — всё ещё не было. Решили ещё раз воззвать к дипломатам. Нарком иностранных дел Молотов отправился в свой кабинет — он был на том же этаже, но в другом конце здания, — чтобы вызвать к себе германского посла Шуленбурга. Пусть тот внесёт ясность.