– «Хуууу» прошу прощения, ваше медицинское величество, – склонился в поклоне сумасшедший, – я совершенно не хотел оскорбить вашего коллегу.

И тут Саймон, не понимая, зачем он это делает, повернулся к экрану задом и ткнулся им в камеру.

– Все в порядке, Саймонушко, я все понимаю, – показала в отзнак Джейн Боуэн и повернулась к Саре, – в целом он сейчас вменяем, осознает, что происходит, я попробую убедить его пожестикулировать с вами. Саймон, тут Сара, она хотела помахать с вами лапами, я уступаю ей место.

Сара? Саймон рискнул подойти поближе к экрану, осмелился вообразить, что увидит сейчас на его пластиковой поверхности ее восхитительные черты, изящный ромб лица, волосы на пробор. Но вместо этого на него уставилась морда еще одной макаки.

– Саймон, милый, – показала Сара, – «грррннн» это я, Сара, как ты себя чувствуешь, любовь моя «хууууу»? Как ты?

Как он осунулся! Как опала его шерсть, какая она тусклая! И все равно он мой самец, решительно показала себе Сара и отпрянула от камеры, насколько позволяло узкое пространство за стойкой дежурной медсамки, чтобы Саймон мог видеть ее намозольник и представить себе скрытые под тканью прелести.

Саймон же увидел лишь шимпанзе в синей футболке и каких-то кальсонах, притянутых штрипками к задним лапам зверя, с огромной ластовицей и без штанин. Ткань была вся в бороздах и складках, а в месте, где, по идее, располагались половые органы чудовища, принимала форму этакого артишока. Картина, с одной стороны, очень смешная, с другой – очень страшная.

– «Хуууу» шшоэтотакойййэ «хууууу»?

– Саймон, – снова показала она, – это я, Сара.

– «Хуууу» кто бы вы ни были, я не в силах… – свободной передней лапой он прикрыл брови, закрывая глаза от зверя, и допоказал: – …смотреть на вас.

– «Хуууу» Саймон, «хуууу» Саймон, моя несчастная любовь, я пришла показать тебе…

– Что?! «Хуууу» что такое вы можете мне показать, вы… абсурд ходячий, чушь на задних лапах!

– Показать тебе, что Джордж решил все-таки открыть выставку.

– Выставку «хуууу»?

– Твою выставку. Он сам натянул и обрамил холсты. Закрытый просмотр сегодня вечером.

Сара с удивлением разглядывала морду своего самца. Казалось, он пытается понять, что ему только что показали, переварить это. Правильно ли было с ее стороны сообщать ему об этом? Что из этого выползет – он вернется на родимый берег, вернется к ней или, наоборот, уплывет еще дальше по бурным волнам своего психотического моря?

– «ХуууууГраааа!» – неожиданно ухнул Саймон и бросил трубку.

Всю вторую половину того жаркого дня Тони Фиджис провел в отеле «Брауне». Он частенько захаживал туда в такие летние дни, когда статью сдавать было не нужно, а молодых самцов, за которыми он мог бы приволокнуться, не имелось. Ему нравился местный интерьер – смесь британских и индийских деталей, нравилось наблюдать за американскими шимпанзе, как они прибывают и убывают, как тянут за собой маленькие чемоданчики, первый раз входя в гостиницу, и как тянут те же самые, но раздутые от покупок, чемоданчики, когда гостиницу покидают.

Американцы чаще всего были жирные – даже бонобо. Тони, который – совершенно справедливо – считал себя уродом, испытывал почти физическое злорадство каждый раз, когда видел таких вот шимпанзе, четверенькающих в танковых чехлах – одежда меньших размеров на них не налезет – от «Бёрберри» [87]или в пестрых гигантских гавайских футболках. А толстяки-бонобо! В самом деле, прогресс – за каких-то две сотни лет превратиться из тощих рабов на плантациях в жирных клиентов дорогих лондонских отелей. Это ли не самое яркое свидетельство воплощения в жизнь Американской Мечты?

Тони повертел в лапах номер «Ивнинг стандард», сложил его как попало и бросил на кофейный столик. Читать в газетенке нечего, подумал он, но ведь «это не газета!». Его пальцы с раздражающей легкостью сложились в этот рекламный лозунг. Несколько месяцев назад он появился на фургончиках «Ивнинг стандард», раскрашенных под итальянские скоростные поезда в красные и белые шевроны, – по Лондону нельзя было и квартала пройти, чтобы не натолкнуться на них; фургончикам вторили рекламные щиты и прочие рекламоносители. «Ивнинг стандард» – это не газета!» – именно благодаря этой фразе продажи издания резко пошли вверх. Необычно для современного мира, подумал Тони, показали правду и сумели на этом заработать. Смешно.

Вычетверенькивая из бара, Тони Фиджис рассеянно постучал себя по карманам пиджака из грубого шелка, проверяя, не забыл ли на столике приглашение на закрытый просмотр выставки Саймона Дайкса. Тони ухнул Джорджу Левинсону во время второго обеда, предложил причетверенькать пораньше, чтобы обсудить тактику на вечер. Тони любил Саймона, но по-настоящему заботился только о Саре. Он совершенно не хотел, чтобы писаки – и просто надоедливые ухажеры – имели хоть малый шанс как-то ее обидеть.

Пробираясь вверх по Дувр-стрит к пересечению с Графтон-стрит, Тони пытался вообразить, что его ждет в галерее. Джордж Левинсон категорически запретил делать репродукции новых картин Саймона, а теперь Саймон лежал в больнице после своего ужасного припадка и поэтому сам не мог заниматься «предварительной рекламой». Единственное, что было опубликовано, – фрагмент одной из картин, на приглашении. Его отпечатали по новой технологии, как печатают объемные открытки; на нем красовался объятый пламенем детеныш, который падал с листа бумаги прямо на зрителя. Всякий, кто догадывался повертеть приглашение, замечал, что под определенным углом горящая шерсть детеныша начинала сверкать.

Тони открыл конверт с приглашением у себя, в многоквартирном доме на Натчбул-Роуд, где родился и где до сих пор жил с матерью. Увернулся от слюнявого рта карликового пони, притворился, что не заметил материнских знаков («Хууууу» что это тебе такое прислали по почте?»), ринулся по коридору, заполненному гнетущими запахами старой самки, и нырнул в свою комнату.

Выглядела она странно. Одна ее половина сохранилась в первозданном виде с времен, когда ее хозяин был старшим подростком: стены украшали плакаты глэм-роковых команд семидесятых – «Слейд», «Ти-Рекс», «Суит», – на покрывале для гнезда были изображены зверюшки из книг Беатрикс Поттер, [88]на полках стояла «Нарния» [89]и комиксы, в основном для девочек, типа «Джеки» и «Банти», и так далее, вплоть до стеклянных фигурок балерин.

Другая половина однозначно принадлежала взрослому самцу. Основную ее часть занимал рабочий стол с дырками для коленей, заваленный книгами и бумагами, сбоку стоял ящик с подсветкой и матовым стеклом для просмотра слайдов. Над столом висели полки, забитые шикарными альбомами по искусству. Среди беспорядка стояла стальная пепельница, полная окурков от «Бактриан-Лайтс», а рядом с ней лежал осколок зеркала, покрытый крошками кокаина. Каким-то неведомым образом нашлось также место для набора канцелярских принадлежностей, любовно освещенного прикрученной к столешнице лампой от «Энглпойз». [90]

Тони водрузился на крутящееся кресло у стола, обвив задние лапы вокруг торса, словно младенец перед тем, как громко заплакать. Одним взмахом пальца с толстым острым когтем Тони вскрыл желтый пакет, на обороте которого значилось: «Галерея Левинсона. Изящные искусства», и оттуда немедленно вывалился объемный полыхающий детеныш.

Как часто, подумал Тони, детеныш бывает для своего отца вожаком? Этот горящий детеныш – что он означает? В последние недели перед срывом Саймон не раз делал толстые намеки, что его новые картины повествуют о телесности, о самой глубинной, фундаментальной и притом физической сути шимпанзе. Всякий раз, когда Саймон делал такой намек, Тони немедленно взмахивал лапами, пытался что-нибудь из него вытянуть. Но пока воспламененный детеныш не приземлился у него на рабочем столе, Тони не понимал, насколько шокирующими могут в самом деле оказаться картины Саймона.