– Не плачь, я здесь, я здесь.

И они снова заснули. Перед тем как опустить веки, Саймон поглядел на электронный будильник – тот показывал 12:22; а когда на нем высветились цифры 12:34, художник уже спал.

Сон продолжился, но не с того места, где прервался в первый раз, а с другого, располагавшегося на временной оси немного ранее. Беседка, то есть Сарина спальня, вокруг нее змеится лес, который и образует стены, и проникает сквозь них. Высоченные стволы деревьев и плотный подлесок немного расступались там, где должен был располагаться сад. Саймон предстал перед собой в том же виде, что и до пробуждения, – делает мостик, руки выгнуты назад. А вот и маленькая макака, сидит на ветке дерева метрах в двадцати от Саймона, на корточках, но расставив ноги, так что он четко видит ее розовые половые губы и часть себя, истекающую из нее красным ручейком.

Я ведь могу посмотреть на свой член, решил Саймон и тут же исполнил задуманное. Ага, значит, я и сплю, и не сплю. Держу сон под контролем. В этот миг по члену прочь от его тела пошла волна, прошелестела сквозь подлесок, по бухтам, в которые свернулся тягучий орган. Саймон видел сквозь листья другие такие же бухты, штопоры, поросячьи хвостики, лежащие на земле, опухшие, засыпанные ветками, листьями, поросшие мхом. Дальше вид закрывали деревья. Саймон окликнул Сару, которая беспечно чистила шерсть на передней лапе.

– Сара! Сара!

– Саймон? – Она подняла глаза.

– Сара, втяни меня, втяни меня сейчас же! Я хочу быть внутри тебя. – Он показал пальцем на странное вервие, связывавшее их обоих.

– Саймон? – Она повертела головой, будто пыталась отыскать его взглядом среди деревьев. Посмотрела туда, посмотрела сюда, но на полянку, где он и лежал, не взглянула. – Саймон? Сай…

Ее голос затих. Она наклонилась к ветке и дернула за что-то. Саймон почувствовал рывок. Ага, она дернула за него! Играет на нем, как на струнах! Сара подтянула к себе что-то вроде веревки, несколько мотков без начала и конца. Она держала их с таким пренебрежением, будто это в самом деле была веревка, а она – какой-нибудь древесный специалист по изучению свойств пеньки. И тут, не говоря ни слова, она начала грызть эту веревку.

Саймон почувствовал, как в его тело вонзаются маленькие, острые зубки.

– Сара! – закричал он. – Нет!.. это же я, Сара!

Она будто и не слышала его, продолжала грызть, лишь изредка прерываясь, чтобы выудить застрявший между зубами кусок плоти. Эта штука, которая связывала их, – интересно, это пуповина или пенис? Саймон не успел понять – в непонятную плоть снова вонзились клыки, Сара грызла и грызла, а он все кричал и кричал:

– Сара! Прекрати! Сара, ты потеряешь меня, мы же в лесу!

Но она не обращала внимания, просто продолжала грызть. И вот наконец у нее в зубах осталась лишь тонкая розовая ниточка, блестящая на фоне резцов. Сара сомкнула челюсти – и отрезала его от себя окончательно.

Я хочу проснуться, подумал Саймон. Просыпайся! – скомандовал он своему телу, которое холодным, тяжелым грузом лежало поперек его воли. Просыпайся! Он попытался пошевельнуться, хотя бы немного, ибо знал – малейшее движение вырвет его из пут сна; но не мог ничего поделать. Ничего. Он напрягся и подумал: я здесь, я лежу в этом гнезде с… Сарой. Да, с Сарой, он чувствовал тепло ее тела, то ли над собой, то ли под собой. Он поплыл к поверхности… и уткнулся в Сарино тело щекой. Уткнулся в ее маленькую теплую грудь, покрытую тонкой грубой белой шерстью.

Саймон Дайкс, художник, проснулся. Проснулся, лежа головой на мягкой груди своей самки. Он вздохнул и провел мордой по ее сладкому звериному телу.

Стояла прекрасная погода, какая бывает по утрам на исходе лета. Деревья вдоль Редингтон-Роуд подставляли солнцу зрелые плоды. Запахи дрожжей и зелени наполняли воздух. Буснер окинул взглядом внушительные виллы из красного кирпича по обе стороны улицы. Несмотря на жару и спаривание, чувствовал он себя превосходно, был налит энергией и перед тем, как пробежать по дорожке и сесть в машину, набрал в легкие побольше воздуха и испустил громогласный рев, исполненный радости жизни. В ответ раздалось пыхтение и уханье соседей, иные из которых, как теперь заметил Буснер, сидели на ветвях ближайших деревьев.

– «Хуууу!» – проухали они, а затем помахали лапами: – С добрым утром, мистер Буснер!

– «Хуууу!» – ухнул он в ответ, весело помахав портфелем.

Обмен приветствиям продолжили шимпанзе на соседних улицах, проухав свои приветствия в пригороды, где их уханью вторили шимпанзе из еще более отдаленных домов и районов, а за ними – еще более отдаленные шимпанзе, так что уханье не спеша покатилось волной в направлении Белсайз-Парка.

Прыгун уже вывел машину, бордовый «вольво-эстейт» седьмой серии, из гаража, она ожидала хозяина у главных ворот. Буснер разглядел, что на заднем сиденье примостились трое старших подростков. Двенадцать лап так плотно сплелись во взаимной чистке, что вожак не мог точно показать, кто именно забрался в салон, но с удовольствием отметил, что в троице были Эрскин и Чарльз; с точки зрения вожака, оба в последнее время уделяли недостаточно внимания патрулированию окрестностей.

Буснер швырнул портфель в багажник и сел на переднее пассажирское сиденье.

– Ну, Прыгун, – показал он подчиненному, едва тот стронул машину с места – лапы ассистента мелькали в воздухе, так быстро он поднялся с первой на восьмую передачу. – «Уч-уч» что же такое сверхнеимоверно важное ты имел сообщить, что осмелился оторвать меня от второго завтрака «хууууу»?

– Звонила Джейн Боуэн из «Чаринг-Кросс», из отделения скорой психиатрической помощи, – отмахнул Прыгун. – Она работает у шимпанзе по имени Уотли – вы ведь помните Уотли, не правда ли, профессор Буснер «хууууу»?

– Еще бы «ррряяв», это же тот урод, который критиковал нашу работу с каких-то там этических позиций на последнем конгрессе Британской ассоциации психологов, в прошлом году в Борнмуте.

– Он самый, он самый. Ну, так вот, похоже, Уотли намерен подставить свою задницу под самую нашу морду – Джейн Боуэн показала, что он просит у нас помощи.

– «Хуууу» кто бы мог подумать…

Буснер хлопнул лапой по колену и переключил внимание на толстый мохнатый коврик, укрывавший приборную доску.

– Я гляжу, Прыгун, у нас обновка?

– Да, купил на прошлой неделе, когда ездил в сервис, – вам нравится?

Буснер дорого бы дал, чтобы иметь противоположное мнение, но не мог не признать, что новый коврик значительно лучше всех предыдущих. Он был весь усыпан геометрическими узорами – ромбами и шестиугольниками, фиолетовыми и красными, – сущий рай для пальцев передних и задних лап, если они вдруг зачешутся на предмет чистки. Буснер и сам заметил, что инстинктивно раздвигает и сдвигает ряды разноцветных ворсинок; и тут он вспомнил.

– Кстати, Прыгун, – показал именитый психиатр, – попробуй-ка извлечь этот проклятый джем из шерсти у меня на шее «хууу».

– Вожак, можно я! – постучал пальцами по шкуре Буснера один из старших подростков с заднего сиденья – прицельно, прямо по залитому джемом месту. Буснер резко повернулся, схватил злодея – им оказался Эрскин – за ухо и сильно укусил его за щеку.

– «Рррррааааа!» – пролаял вожак и хлесткими ударами лапы сообщил подростку: – Когда ты достаточно повзрослеешь, чтобы чистить меня по утрам, Эрскин, я непременно тебя извещу. Пока же советую, дорогой мой шерстеночек, держать свои сладенькие пальчики при себе.

– Прости, вожак, – показал в ответ Эрскин, силясь мордой и телом изобразить раскаяние. Но не прошло и трех секунд, как, несмотря на зияющую рану под глазом, он уже бесился вместе с братьями, прыгал по сиденью и заливался громким молодецким смехом. Взрослые шимпанзе перестали обращать на них внимание.

Прыгун облизал пальцы левой передней лапы и принялся бережно расправлять липкие шерстинки у Буснера под подбородком. Тот одобрительно заурчал:

– «Ур-ур-ур», – затем махнул лапой: – Ну, и чего же хочет Уотли «хууу»?