Ближе к полудню они проснулись. Свет, что струился в комнату сквозь щелку между шторой и подоконником, был уже не лимонный, а оранжевый. Саймон с такой ясностью, с такой яркостью помнил свой сон о маленькой макаке Саре, которая всосала в себя его пуповинообразный пенис и скрылась за стеной соседского сада, что поневоле отвел ему такое же место в своей личной реальности, какое в ней занимали песок на матраце, затекшее горло и крошки в уголках глаз.
Нет, это был не кошмар. Тут Саймон был уверен на сто процентов. Член менял форму прямо у него на глазах, но Саймона ни разу не объял ужас, спящее сердце ни разу не забилось сильнее, спящее тело ни разу не сковал паралич. Наоборот, он даже отчасти хотел, чтобы именно так все и случилось на самом деле. Два момента, когда он по ходу сна понял, что спит, подтверждали это.
Саймон приказал себе неподвижно застыть на кровати, изучая, как судороги сводят плечо, как боль в области таза пронзает его насквозь. Может, встать, объявить похмелью войну, пойти отлить? Он перевернулся на живот, наполненный кровью член, запруженный у самого основания раздувшимся мочевым пузырем, почти что со скрежетом убрался под него. Саймон сделал усилие и разорвал склеенные веки. Сара лежала рядом, под углом градусов в двадцать к примятой подушке, раскинув руки, волосы мокрые, всклокоченные.
Саймон приподнялся сначала на локте, потом на вытянутой руке и оглядел ее. Край простыни она подтянула под груди, ниже простыня собралась в складки. Спина вытянулась в струну, и Саймон видел едва заметные холмы, поддерживающие ее там, где она кончалась – эта незаметность, с его точки зрения, была одним из Сариных недостатков. Были и другие – слишком тонкие губы, такие тонкие, что иногда, целуя ее, он это чувствовал, сейчас они слегка приоткрылись, обнажив острые клыки, которые – когда их обладательница бодрствовала – придавали ей этакий повседневно-вампирическии ореол, словно она подрабатывает на съемках фильма про графа Дракулу. Груди изящны и округлы, но соски никогда не твердели как следует, а мягкие соски – это же разве соски?
Груди поднимались и опускались, поднимались и опускались. Припухшие веки дрожали. Может, ей снится продолжение Саймонова сна или еще что-нибудь? Саймон прикоснулся своей большой смуглой рукой к белому плечу Сары. Не толще спички, кажется, только надави – и сломаешь пополам… Черт, кто про что, а я все про это, подумал он. Да хватит же наконец! И почему мне так хочется унизить ее, осмеять нас обоих, лишить достоинства? Совершенство – ничто, ему грош цена, искать его – все равно что искать не Святой Грааль, а его пластиковую копию. Я перестану в это верить, если не выброшу эту дрянь из головы.
Рука задела стоящий член, напомнив Саймону, что этот самый член у него есть и для чего он вообще-то предназначен. Другой рукой он провел по изгибам Сариного тела, прикрытым простыней, провел так, словно это ее половые губы. Саймон сглотнул, ощутил во рту характерный мерзкий привкус холодной табачной отрыжки. Интересно, способен он на такое кулинарное преступление – заставить ее попробовать это на вкус? Скрытый между животом и кроватью член дернулся. Да, способен.
Она проснулась, когда его пальцы завершали атаку на ее соски из базового лагеря у основания грудей, где засели ладони. Сара, казалось, не испытывает никакого дискомфорта, ни секунды не испытывает отвращения при мысли, что на ней лежит это сонное, пропахшее водкой тело. Она завелась и не собиралась останавливаться. Подняла свою маленькую голову, туча светлых волос делала ее похожей на клоуна. Тонкие губы раскрылись, краем глаза Саймон увидел белые острия, и в этот миг она приняла его, змейка ее языка молнией выстрелила ему в рот, набухла и умерла в наполнявшей его соли. Их торсы соединились. Саймон ощутил у нее на губах гниение, почувствовал вкус ее отрыжки – как и она его. Впрочем, ненадолго – слюна все больше и больше заливала языки, смывая засохшую слизь и остатки дрянного кокаина.
Все происходило резко, жестко. Припадок любви. Одной рукой он ринулся к ее лобку, сорвал и отбросил мятую простыню. Палец другой засунул в их спаренные рты, окунул в слюну и взял Сару за лобок, ввел палец прямо в нее. Сара ахнула, укусила его губу. Руку, которой срывал простыню, Саймон завел ей за спину, маленькую, детскую, едва-едва шире его ладони, и сдернул Сару с места, прижал к себе. Крохотными коготками она царапала ему спину, на ней выступил пот, хорошенько ухватиться не получалось.
– Раздвинь ноги! – зарычал он ей прямо в рот. – Раздвинь ноги!
Он засунул палец еще глубже, расширяя просвет между ногами, круговыми движениями тер ей клитор. Она изгибалась и вертелась под ним, как животное, которое хочет вырваться. Он отпустил ее бедра, отстранился, засунул ей в рот два пальца, затем еще один. Ощутил, какие острые у нее зубы, как напряжены все мышцы у нее во рту. Вынул пальцы, провел ими по ее лбу, затем схватил за волосы и запрокинул ей голову, растянул ее тело на подушке, так что она лежала совершенно открытая, беззащитная, дважды обнаженная.
Руки Сары схватили его за член. Саймон ахнул, едва не кончив от одного этого прикосновения. Сара обхватила член руками, провела пальцами вверх, сжала, провела пальцами вниз, сжала – и снова, и снова. Потом дотронулась до мошонки, нащупала яйца, бережно взяла их в ладонь, затем провела рукой дальше, через промежность к заднему проходу. Запустила палец внутрь, помассировала, вынула палец, снова запустила внутрь, снова помассировала.
Он тоже запустил пальцы в нее, согнул их, ощупал ее изнутри. Она закатила глаза, были видны только белые глазные яблоки. Он чувствовал всю тонкую текстуру этой внутренней, слизистой кожи, ощущал почти на вкус – через посредство пальцев – соленую смазку, струйками вытекавшую из нее. Он снова прилип ртом к ее рту, и она закричала в пещеру его ротовой полости, эхо волнами раскатилось по его голове. Он не отпустил ее, продолжал целовать ее, жевать. Затем скользнул по ней вниз, пробуя на вкус груди, бедра, пупок. Затем приложил язык к влагалищу, к этому влажному входу, почувствовал, как орешек клитора дрожит у него на языке. А потом снова пополз вверх. Она теребила его пенис, ее руки стали лоцманскими канатами, направляющими чуждый чарам черный, нет, белый член в предназначенную для него гавань. Во всем этом заключалась ужасная срочность, необоримая страсть, с обеих сторон громоздилась великанская воля совокупляться – такая мощная, что ее даже нельзя было назвать желанием.
За дверью, в узком коридоре, старая сука Грейси услышала возню в комнате и принялась пыхтеть и царапать когтями пол, решив, видимо, что там за кем-то погоня, в которой она обязана участвовать. Крики, стоны и ритмичные стуки убедили собаку, что это заяц – убегает, стуча лапами об пол. Она схватила край шелкового шарфа, мокрыми губами, мясистыми деснами стянула его с крючка и стала мотать из стороны в сторону, пытаясь справиться с возбуждением.
Саймон вошел в Сару таким сильным рывком, что ее отбросило еще дальше на подушку, и та оказалась прямо у нее под задницей. Сара закинула ноги Саймону на плечи, обхватила его затылок, и он стал трахать ее, трахать в точности так, как видел во сне, его толчки ритмичны, как метроном, мощны, его обильно смазанный член рассекает со свистом воздух и влагалище. Сара кончала каждую секунду, ее чрево грозило лопнуть под давлением. Она раскрыла рот, с каждым толчком Саймона издавая истошные крики. Крик за криком, крик за криком за криком за криком, пока он сам, наконец, не кончил в нечеловеческом пароксизме мышц мочеполового тракта и лишь тогда понял, что она уже не кричит, а плачет. Плачет, всхлипывает, ее маленькое тело сотрясают рыдания, лопатки сходятся, сжимая руку Саймона, на которой она лежит.
Саймон отстранился, выскользнул из нее, снова обнял, положив одну руку ей на лобок, другой ласкал ей затылок. Он знал – она рыдала вовсе не от обиды. Это частенько случалось, когда они трахались, ее рыдания были чисто физиологической реакцией, подобно тому как некоторые женщины обильно потеют после оргазма. Так-то он и воспринимал ее слезы – как пот, выделяющийся не из кожи, а из глаз. Она все рыдала и рыдала, и он сказал:
