У него не было недостатка в воспоминаниях. Когда он встал и пошел спать, воспоминания последовали за ним. Все те ночи, которые она проводила в его постели… Все те ночи, которые вычеркнуты из ее памяти. Все ночи, когда они занимались здесь любовью и спорили, все утра, когда они пробуждались вместе; момент, когда он проклял свою жизнь, которая прекратилась с нею, — все эти воспоминания окружили его, заставляя испытывать смятение, лишая сна, который был ему необходим. Мира и покоя, в которых он нуждался.

И вот теперь он здесь, снова с мыслями о ней. Снова преследуемый ею.

Бак сосредоточил внимание на работе, подсчитывая финансовые дела управления на следующий месяц: нужны были деньги за перевозку бревен, на ремонт, необходимо сэкономить из бюджета следующего месяца деньги, чтобы послать Харви на финансируемый госпиталем Батта семинар по детской преступности. Но все это время она оставалась в его подсознании — не Лора, а Карли. Новая и более совершенная Лора, которая могла без предупреждения превратиться обратно в Лору, которую он презирал.

Что она делает сегодня утром в гостинице? Спит допоздна? В последний раз, когда он видел ее, она выглядела так, словно могла проспать без перерыва восемнадцать или двадцать часов подряд. А может быть, она наслаждается поздним завтраком в ресторане или снова навещает Морин, или делает что-то более подходящее для Лоры: покупает новую одежду, сидит в парикмахерской или делает маникюр у Леноры.

Во время перерыва он бросил гадать и вышел на улицу; голубой «шевроле» не припаркован больше перед гостиницей. Быстрая поездка к Фелпсам оказалась бесполезной — никого не было дома. Не его дело, куда она отправилась, и Бак знал это, но она все еще раздражала его. Он поехал к себе домой. Бак решил перекусить, потом заехать в гостиницу и удостовериться, что она не провела его.

Однако все вопросы отпали, как только Бак свернул с главной дороги на извилистую грязную улицу, которая вела к его дому.

Голубой «шевроле» был припаркован там, где Бак обычно ставил свой, по другую сторону стоял его пикап, старый, видавший виды, используемый от случая к случаю. Бак припарковал машину рядом и посидел минуту, крепко сжимая руль. Она была здесь и ожидала его.

Итак, врачи в Сиэтле поверили, что ее амнезия настоящая. Интересно, как ей удалось помнить, что они занимались любовью на озере. А здесь они делали это часто: встречались во время ланча, чтобы быстро перекусить и потом долго и медленно наслаждаться любовью.

Он поверил ей, черт возьми. Он поверил, что она искренна, что ее смущение и страх были настоящими.

И, черт побери, она провела его. Снова.

Провались она в преисподнюю!

Вокруг не было следов ее присутствия здесь. Конечно, когда-то у нее был ключ от дома, и он часто находил ее моющейся в ванной или лежавшей на кровати совсем голой, если не считать туфель. Но она не могла быть сейчас внутри: Бак поменял замки на дверях.

Он вылез из машины, потом обошел дом вокруг. Позади него стоял широкий стол с парой шезлонгов и складное парусиновое кресло. Может быть, она там. Может быть, она все еще любит делать это во дворе. Это всегда привлекало ее, когда они были на озере: быть на открытом воздухе, чувствовать солнечные лучи на обнаженной коже, рискуя быть увиденной.

Когда Бак завернул за угол, полный праведного гнева, он внезапно остановился, и презрение наполнило его, уменьшая его злость. Он был прав. Она сидела, откинувшись на спинку кресла, с вытянутыми ногами и выглядела такой самодовольной и самовлюбленной, какой он всегда ее видел.

Она ждала его.

По крайней мере, она была одета. Это уже что-то новое.

Темные чувства, от которых он был свободен три года, вновь заговорили в нем. Страсть в ее самой откровенной, неприличной форме. То, что не имеет ничего общего с нежностью, со всем тем, что имеет отношение к любви.

Только взять, удовлетворить страсть, использовать и ненавидеть.

Совсем как в старые времена.

Бак обошел вокруг задней пристройки и начал подниматься по ступеням. Она притворилась удивленной, когда раздался стук тяжелых ботинок шерифа; казалась смущенной, что ее здесь обнаружили.

— Шериф, — сказала она, снова используя знакомый низкий голос с хрипотцей, — я не знала…

— Разве? — перебил он, его голос таил в себе угрозу. — Ты знала, что я захожу домой примерно в это время.

Она выбралась из кресла с другой стороны, затем мгновение смотрела на Бака; ее глаза были широко открыты и невинны, хотя и выражали легкое смущение. Вот черт, что за актриса она стала, подумал Бак с горьким восхищением. Если бы он не был сыт по горло ее игрой, если бы он не знал ее так хорошо, он мог бы поверить в ее искренность.

— Я попался на твою уловку? Я поверил: бедная жалкая Карли, которая не может ничего вспомнить. Ты снова оставила меня в дураках. — Бак не мог справиться с охватившим его отвращением. — Но все, хватит, Лора. Я больше не верю тебе.

— Я не пони…

— Как ты хочешь сегодня? — перебил он ее. Бак отстегнул кобуру с револьвером и бросил ее на пустое кресло между ними, потом вытянул рубашку из брюк. — Твердо и быстро? Медленно и просто? — Расстегивая каждую пуговицу, сначала на воротничке, потом на рубашке сверху вниз, он смотрел на нее с брезгливостью. — Или дико и зло?

Она выглядела оскорбленной и немного испуганной, но Бак не увидел в ее глазах страха. Даже намека на него. И в ее голосе тоже не было страха.

— Очевидно, здесь какое-то недоразумение, шериф. Я пришла сюда не…

Она еще рассуждает, подумал Бак. Так много искренности! Игры закончились. Она пришла сюда за этим, за ним, и, Боже мой, она получит его. Каждый его дюйм.

И он получит… Он думал не о том, что он получит, ни о чем, кроме сомнительного удовольствия от ее тела.

Бак не хотел думать, почему так просто она отдавалась ему на этот раз; он не хотел вспоминать свою самонадеянность в течение последних трех лет, прожитых без нее, свою уверенность, что наконец-то он возненавидел ее и сможет противостоять ей. Однако его сопротивление быстро уступило этому. Быстро и постыдно!

Карли попробовала заговорить, но голос не слушался ее; ей трудно было признаться даже себе, что испытывает, помимо возмущения, страха, обиды… влечение к этому мужчине.

Карли не хотела чувствовать это, не сейчас. Не с этим мужчиной. Не при таких обстоятельствах. Но, Боже, помоги ей, он такой симпатичный мужчина, и это было так давно, по меньшей мере три года назад, а может быть, никогда и не было.

Потом Бак наклонился к ней через кресло и схватил за руку; несмотря на ее отчаянное сопротивление, он вытянул ее из кресла и привлек к себе, и все ее мысли о страсти сразу же исчезли. Бак не причинил ей боли, но мог — он был достаточно зол для этого; ей вполне хватит и испуга.

— Ты хочешь поиграть в грубость, Лора, — прошептал он. Его лицо было в нескольких дюймах от ее, его дыхание горячило ее кожу. — Ты хочешь притворяться, что это не то, что ты хочешь, не то, за чем ты пришла сюда? Ты хочешь быть изнасилована?

— Шериф, пожалуйста…

Бак прервал ее мольбу поцелуем; его язык проник в ее рот, и она отпрянула от него с ужасом и отвращением. Никогда в жизни Карли не чувствовала такой злости, такой холодной, горькой ярости. Она передалась ей от него, окутала ее, затянула так плотно, что Карли не могла дышать, не могла думать. Боже, она не могла больше выносить это!

Карли отклонила голову, избегая его губ, и с силой оттолкнула Бака.

— Оставьте меня в покое, черт возьми! — закричала она, борясь изо всех сил. — Я не хочу этого, я не хочу, чтобы вы прикасались ко мне, я не хочу тебя! Я пришла сюда, потому что чувствовала себя хорошо; потому что я думала, что смогу что-нибудь вспомнить. Я не знала, что вы придете, не знала… О Боже, пожалуйста, не делайте этого, шериф… Пожалуйста, не надо…

Карли не знала, что именно проняло его: ее паника, ее борьба с ним или ее слова, но он отпустил ее так быстро, что она отлетела к стене. Она пятилась дальше назад, увеличивая расстояние между ними: кресло, еще одно кресло, круглый столик… Карли не останавливалась, пока не почувствовала спиной перила; теперь она знала, что если Бак снова попытается подойти к ней, то она прыгнет на землю и сумеет выбраться отсюда. Но шериф не собирался преследовать ее. Он просто стоял, опустив руки, глядя на нее так, будто никогда прежде не видел. Карли могла прочесть на его лице обуревавшие его душу чувства: шок, отвращение, перемену чувств; ведь сама она испытывала то же.