В Туре купеческое собрание предложило, для обеспечения успеха нормандским ярмаркам, закрыть ярмарки в Лионе. Это было важное дело: их сохранение и развитие находилось в центре оживленных споров и большого столкновения интересов, которое никого не могло оставить безучастным как в окружении короля, так и в торговых городах по всей стране.
Лион или Женева? Королю приходилось принимать в расчет вмешательство герцога Савойского, немецких князей и швейцарских кантонов, а также давление со стороны высших государственных чиновников, принимавших ту или иную сторону, деловых людей из Лангедока и итальянских, особенно флорентийских, компаний, утвердившихся в нескольких городах Франции и Бургундии.
С 1455 по 1460 год лионцы регулярно посылали дофину Людовику с тайным гонцом по три тысячи золотых экю в год, чтобы он отстаивал их интересы. Уже 7 октября 1461 года он подтвердил их право устраивать ярмарки в таком виде, как было заведено при его отце. Немного спустя переезд в Женеву Филиппа де Бресса, сына герцога Савойского, был расценен как угроза, и Людовик принял ряд мер для защиты Лиона от конкуренции, которой опасались все больше и больше. Он запретил французским купцам ездить в Женеву, а иностранным — пересекать французскую территорию (письма из Сен-Мишо-сюр-Луар от 21 октября 1462 года). В марте следующего года продолжительность каждой из четырех лионских ярмарок увеличили до четырех дней, а бальи
Макона назначили «хранителем» ярмарок; товары не облагались никаким налогом, иностранные деньги были в свободном хождении, обмен регулировался так же, как в Пезена и Монтаньяке — на крупных ярмарках Лангедока. Опираясь на поддержку короля, лионские консулы широко разрекламировали свои ярмарки, послав своих агентов расхваливать их преимущества в Бурж, во Фландрию, Пикардию, Бургундию, Дофине, в швейцарские кантоны и в ближайшие немецкие княжества.
Ответ не заставил себя ждать. Даже в самой Франции не все дельцы, советники и финансисты короля благоволили к Лиону. Одни находили, что город занимает небезопасное положение, чересчур близко к границе, что облегчает вывоз из Франции доброкачественной монеты и драгоценных металлов. «Оптовики» из Парижа, Тура, Орлеана и Монпелье регулярно посещали Женеву, несмотря на неоднократно изданные запреты, и поддерживали тамошние ярмарки. Недоброжелатели обвиняли их в том, что они забрали всю торговлю в свои руки и хотят «своею властью и хитростями подчинить себе малых купцов и простой народ, чтобы пить их кровь» и выкачивать из них деньги. Эти дельцы и финансисты, говорили они, особенно южане и в первую очередь Гильом де Вари, всеми способами выставляют себя неизбежными посредниками для торговцев поскромнее, для которых поездки в Женеву просто неподъемны.
Как бы то ни было, советники и товарищества, враждебные к Лиону, нашли себе сторонников: Счетная палата сделала все возможное, чтобы оттянуть регистрацию ордонанса от 1463 года, и решилась на это лишь после того, как получила несколько посланий от короля, с каждым разом все более настоятельных. Со своей стороны, женевцы тревожились и не скрывали этого. Они обратились за поддержкой к швейцарцам, которым из-за лионской ярмарки приходилось делать большой крюк и тратить больше времени в пути, и к герцогу Савойскому. Амедей IX решительно поддержал Женеву; 25 сентября 1465 года он запретил своим подданным ездить в Лион, а во время савойских ярмарок — вывозить из герцогства товары иными путями, кроме как через Женеву. Со своей стороны, Филипп Добрый предоставил существенные льготы и привилегии ярмаркам в Шалоне-на-Соне. Война ярмарок становилась все ожесточеннее.
В конечном итоге Людовик XI смирился с мыслью, о дележе и созвал представителей обоих лагерей в Монлюэль, в трех лье к северо-востоку от Лиона. Женевцы прислали туда большое посольство, по меньшей мере двадцать пять человек — нотаблей, законников и купцов. Открывшись в апреле 1477 года под председательством Гильома де Вари, который лично справлялся о мнении иностранцев, в частности флорентийцев, поселившихся в Лионе, совещание в Монлюэле тянулось без конца. Соглашения удалось достичь только в июле, когда договорились проводить по две ярмарки в год в каждом из городов и в несовпадающее время. Лионцы заявили о своем неудовольствии, подчеркивая, что сократить количество ярмарок до двух значило желать их смерти; две другие необходимы, поскольку каждая соответствует своему времени года и торговле особым товаром. Они также сказали, что, если придерживаться этого компромисса, явно внушенного дурными советниками, их город обезлюдеет, а множество недавно выстроенных домов, в которые их владельцы вложили большую часть своих средств, будут распроданы за бесценок. Более того, они проголосовали за налог в четыре тысячи ливров, что вынудило короля выступить с Вандомским заявлением от 14 ноября 1467 года, в котором монлюэльский договор объявлялся недействительным, и восстановить четыре ярмарки в Лионе. Со своей стороны, Карл Смелый твердо поддерживал Женеву, но после его смерти ярмарки там постепенно заглохли, тогда как лионская стала одним из самых крупных торговых и финансовых перекрестков Европы. Даже швейцарские кантоны посылали туда своих людей, равно как и одна из самых мощных компаний Германии — Большое товарищество Равенсбурга.
Людовик сумел выпутаться без потерь из этой дипломатической неразберихи. В Лионе существенно возросла торговля, как качественно, так и количественно, и вскоре этот город превратился в крупный центр денежного и товарного обмена, особенно благодаря учреждению государственной административной структуры, доверенной самым грамотным агентам. Король сделал это государственным делом. Он понял ожидания деловых людей, которые искали не только покровительства и налоговых послаблений, но и жаждали «государственного» подхода к борьбе с конкурентами. Лионцы постоянно говорили ему, что, будучи властителем в своем королевстве, он должен заботиться о благе и пользе своих подданных и государства. Более того, противопоставив Лион Женеве, он подавил сильное сопротивление со стороны Счетной палаты и Парламента, а также некоторых богатых дельцов, французских или иноземных. Его вмешательство в этой области вписывалось в общую схему, которая состояла в том, чтобы навязать национальной экономике строгое государственное управление.
В плане денежного обращения его политика была продиктована той же заботой, продолжая линию его отца. Конечно, установить контроль над денежными потоками и операциями, чтобы избежать обесценивания расчетных единиц — ливра, су и денье, которые при каждом обмене теряли свою стоимость из-за сокращения доли золота и серебра, снижения пробы или повышения их курса, не представлялось возможным. Но можно было попытаться запретить ввоз большого количества иностранных денег, которые, оцениваясь чересчур высоко, нарушали валютное равновесие. Некоторые торговцы на этом спекулировали: они покупали во Франции различные товары, платили за них высоко котирующимися деньгами, а домой увозили полновесную королевскую монету, вырученную за продажу собственных товаров. Знаменитый «закон Грешэма», названный так по имени английского экономиста XVI века и сводящийся к формуле «Плохие деньги вытесняют из обращения хорошие», был уже хорошо известен, по меньшей мере, со времен правления Карла V. Никола Орезм, советник этого монарха, а потом и все чиновники казначейства прекрасно знали, что попустительство подобной практике рано или поздно приведет к утечке качественной монеты, чеканящейся в королевстве, за его пределы.
Людовик XI беспрестанно издавал распоряжения с целью этому помешать. В 1467 году он попросил четырех главных смотрителей Монетного двора посетить разные области королевства, чтобы проследить за исполнением ордонансов о запрете на иноземные деньги. Другие предостережения с угрозами наказания издавались регулярно. Но большое количество постановлений, ордонансов, предупреждений свидетельствует о провале принятых мер. В ордонансе от 23 марта 1473 года все еще говорилось о строжайшем воспрещении принимать в любом качестве и по любой цене монеты из Лотарингии, Бретани, Германии, Барселоны, Мальорки и Перпиньяна. Для других, четко обозначенных денежных единиц был установлен твердый курс: сорок су за золотой альфонсин (из Арагона), тридцать пять су за сицилийский золотой аквилон, два су и шесть денье за наваррский грош. В 1479 году каждому верному городу было приказано прислать в Париж по два человека, сведущих в монетном деле; они должны были привезти образцы всех иностранных монет, имеющих хождение в их краях, и разработать со смотрителями Монетного двора способы положить конец тому, что теперь уже напоминало настоящее нашествие. В то же время король корил жителей Пуатье за неповиновение: его ордонансы были опубликованы по всему королевству и всем известны, но ему только что донесли, что в Пуатье и его окрестностях до сих пор имеют хождение несколько иностранных денежных единиц, находящихся под запретом. Остерегайтесь, предупреждал король, и не удивляйтесь, если мы наведем справки о нарушителях.
