Гвен, конечно же, считала, что любит его. Наверно, она была убеждена, что и он испытывает к ней такие же чувства, а во имя любви можно позволить себе любые эмоции. Ну, в свое время Шоукроссу придется ее разочаровать: когда их любовной связи придет конец, он продемонстрирует ей полное презрение, он даст ей понять, что всегда испытывал к ней отвращение и никогда не хранил верности, а это, как предвкушал Шоукросс, доставит ему последнее, самое изысканное и острое, наслаждение.
Но этот момент еще не настал. До него, как прикинул Шоукросс, вытирая руки, еще месяцев пять или шесть. Сменить в данный момент любовницу ему было не так легко, ибо на смену снисходительности, которой он пользовался во многих известных домах, которые он воспринимал как отличные охотничьи угодья, пришло бы отлучение от них. Пока Гвен его устраивала. Ему нравилась ее покорность, и к тому же, используя Гвен, он унижал ее мужа.
Гвен с ее ленивым умишком и мужем-деревенщиной – двойная радость. Лаская пальцами плотные ленточки, Шоукросс вернулся в спальню и только тут спохватился. В этих апартаментах была и другая дверь, которая из гардероба выходила на служебную лестницу. Ее также необходимо закрыть.
Шоукросс заторопился в гардероб. Открыв двери, он снова прикрыл их. В них не было ни ключа в замке, ни засова, который он мог бы задвинуть. Он помедлил, соображая: сомнительно, чтобы кто-то мог им помешать среди бела дня; если прислуга, приставленная к нему на этот вечер, явится, то предварительно, конечно, постучит. Повернувшись, Шоукросс направился в спальню. Для пущей уверенности он еще раз поддернул тяжелую бархатную портьеру алькова.
Гвен ждала его. Она сидела на пухлой оттоманке у изножия королевской кровати, откинувшись на пару позолоченных херувимов. Теперь она была достаточно сообразительна – точнее, Шоукросс научил ее, – чтобы не раздеваться полностью. Она сидела в туго зашнурованном корсете, тихая и терпеливая, сложив руки на коленях, как школьница; платье ее было аккуратно разложено на кресле.
Когда появился Шоукросс, ее глаза вспыхнули и она подняла к нему сияющее лицо. Поскольку он был полностью одет, на ее лице отразилось удивление.
Шоукросс остановился прямо перед ней и, засунув руки в карманы, стал раскачиваться с пятки на носок.
– Хочешь его? – начал он.
– Эдди, я… – смущенно начала она.
– Если хочешь, то так и говори – хочу.
– Я хочу тебя, Эдди. Я люблю тебя.
– Если хочешь, то вытаскивай его.
Гвен густо покраснела. Дрожащими пальцами – неловкая, неуклюжая Гвен! – она стала расстегивать ему ширинку, но Шоукросс не собирался помогать ей. Он ждал, глядя на нее сверху вниз и видя под собой на удивление тонкую талию и холмики ее груди. Ниже талии она была обнажена – все, как он неоднократно объяснял ей. Шоукросс мог видеть синеватые голубоватые веточки вен на ее бедрах, темный треугольник волос на лобке. Ее живот, скрытый от взглядов складками шелковой кисеи, нес на себе отметины родов, так же, как и верхняя часть полных бедер. Шоукросс порой щипал эти отметины и комментировал их происхождение, поскольку знал, что Гвен стыдится их.
– В рот! – резко приказал Шоукросс, когда она справилась с ширинкой и извлекла наружу его подрагивающую возбужденную плоть. – Откинь назад голову, – грубо сказал он, и Гвен, вымуштрованная Гвен, которая ненавидела эту, теперь уже обязательную, прелюдию, покорно подчинилась ему.
Даже сейчас, после месяцев обучения, она так и не достигла совершенства. Шоукросс, который продолжал стоять, засунув руки в карманы и теребя в них ленточки, стал испытывать нетерпение. Его капризная плоть не желала таких скучных процедур. Он резким движением остановил женщину. Гвен подняла на него расширившиеся от удивления глаза. Шоукросс испытал желание влепить этой дуре оплеуху. Ничто не доставило бы ему сейчас большего удовольствия, чем возможность одной пощечиной стереть с ее физиономии это глупое испуганное выражение. Тем не менее он сдержался, ему пришло в голову, как великолепно он может использовать черные ленточки. Его плоть в алчном ожидании не изведанных ранее удовольствий снова встрепенулась. Гвен издала тихий стон радости и потянулась к нему.
Шоукросс отбросил ее руки, приподнял ее и подтолкнул.
– Повернись, – почти грубо сказал он. – Встань на колени и нагнись.
Гвен послушно повернулась к нему спиной и вскарабкалась на оттоманку. Шоукросс накинул петли на концах ленточек на ее кисти, затянул их и привязал к деревянным колонкам по обе стороны ложа. Теперь он не видел лица Гвен – оно было прижато к крылу одного из херувимов. Вот и хорошо, подумал Шоукросс: когда он входил в нее, то предпочитал не видеть выражения ее соловеющих глаз.
Стоя между ее раздвинутых бедер, он стал возбуждать себя рукой. Его чистые, благоухающие гвоздикой пальцы двигались сначала неторопливо, потом все быстрее; воображение его воспламенилось. Наклонившись, он вжался в расщелину между ягодицами Гвен, с удовольствием отметив, что теперь она совершенно беспомощна и он может делать все, что ему захочется. Ощущение власти и силы еще больше возбудило его; он обдумал идею – достаточно новую для Гвен – выплеснуть семя ей на спину, затем передумал. Желание проявить насилие становилось все сильнее, как и неодолимое желание причинить боль; он ввел руку между бедрами Гвен и, почувствовав там влагу, брезгливо скривился.
Женщины – склизкие существа, мелькнула у него мысль, когда он входил в нее, как улитки, как черви; он терпеть не мог ни тех, ни других. Большим пальцем он почувствовал, как мягко открылись перед ним губы Гвен, и стал вращать палец. Как и ожидалось, Гвен задрожала телом; как и ожидалось, она застонала.
Настало время литании: Шоукросс заговорил механическим голосом, едва ли осознавая знакомые слова; чем плотнее он приникал к Гвен, тем меньше видел ее как таковую. Она превращалась для него в пустое место. По мере того как росла острота наслаждения, Шоукросс все отчетливее видел перед собой облик ее мужа, Дентона.
– У меня большой, Гвен?
– Большой. Очень большой.
– Больше, чем у твоего мужа?
– Да, куда больше.
– Что бы он сделал, если бы увидел нас, Гвен?
– Разгневался бы. Оскорбился. Захотел бы убить тебя.
– А так он когда-нибудь делал? А вот так?
– Никогда. Никогда.
– Он засаживал в тебя вот так?
– Не так, как ты. У тебя такой большой. Такой твердый. Он прямо пугает меня. Ты… Ты заполняешь меня всю. Я хочу, чтобы ты достал мне до горла… – Гвен запнулась, ей трудно было произносить требуемые слова, но Шоукросс уже слишком завелся, чтобы обратить на это внимание. Тело его сотрясала дрожь; потянувшись, он сжал грудь Гвен, защемив ей соски между большим и указательным пальцами. В то мгновение, когда Гвен по-идиотски отвлеклась от предписанного текста и опять стала бормотать, как она любит его, Шоукросс решился.
Разжав пальцы, сжимавшие ее грудь, он чуть отодвинулся и выпрямился, держа себя в готовности и глядя на нее сверху вниз. В нем полыхало гневное возбуждение: он видел, как черные ленточки врезались в белую плоть Гвен; он обонял ее влажные женские ароматы. Он видел перед собой ее раздвинутые ягодицы и два отверстия между ними. Желание проявить насилие и покарать росло в нем с каждой секундой. Глупая корова Гвен.
Наконец, пустив в ход небольшое количество слюны и приспособившись, он толчком подал тело вперед. Его плоть буквально врезалась в Гвен: никогда раньше он этого не делал, и Гвен даже не представляла себе, что такое возможно; ее пронзила резкая боль. Наполовину он уже был в ней; Гвен вскрикнула. Теперь он весь погрузился в нее: Гвен вскрикнула второй раз. Испытывая удовлетворение, Шоукросс заткнул ей рот ладонью. Гвен извивалась под ним. Все… кончилось.
Когда он наконец оторвался от нее, испытывая отвращение и к Гвен, и к сексу, Шоукросс понял, что сделал ошибку. Уже было двадцать минут пятого, и у него оставалось только десять минут, в течение которых он должен был успокоить Гвен и помочь ей одеться; он догадывался, что времени может не хватить. Отворачивая лицо, он развязал ленточки. Ничего другого теперь не остается: ему придется исполнить роль пылкого любовника. Так он и поступил, но его поведение не оказало никакого эффекта. Гвен трясло; лицо ее, залитое слезами, пошло пятнами; она даже не смотрела на него. Похоже, она не слышала лживых слов, которыми он старался успокоить ее; похоже, она не понимала его, когда он убеждал ее поторопиться.