– Никогда! – сказала Винни, обретя наконец голос.

– И затем «трахать». Оставляя в стороне тот факт, что просто не существует никакого адекватного глагола, я считаю, что это очаровательное слово, не так ли, Векстон? В нем есть какая-то поэтичность. Начать с того, что в нем есть звукоподражание и…

– Никогда! – снова мощно вскричала Винни. – Никогда в жизни не слышала, чтобы женщина выражалась подобным образом, не слышала, чтобы вообще кто-то так выражался! Эта женщина сошла с ума! Или она напилась?

У Винни на плечах была шаль. При этих словах она стянула шаль, выпрямилась и впилась взглядом в Констанцу. Та уставилась в свой бокал.

– Нет, Винни. Я не напилась. Предполагаю, что вообще ни разу в жизни не испытывала, что такое по-настоящему напиться…

– В таком случае еще хуже, – не без яда ответила Винни. – Я не хочу больше слышать ни одного слова…

– Как и я, – вмешался Фредди. Он встал. Он был откровенно разгневан и посмотрел по другую сторону стола. – Окленд, ты не можешь ли остановить ее? Ты же знаешь, что она собой представляет. Если уж она начнет…

– Констанца…

– Окленд, не будь идиотом. Мы обсуждаем вопросы языка и морали. Я женщина. И довольно хрупкая женщина. Что ты собираешься делать – вышвыривать меня?

– Оставь ее, – спокойно сказала Винни. – Я предпочитаю сама покинуть это помещение. Фредди… будьте столь любезны. Я чувствую, что должна подышать свежим воздухом.

Винни направилась к дверям. Фредди замялся; он оглянулся на Констанцу, словно был готов рискнуть обратиться к ней с последней просьбой. Но выражение глаз Констанцы дало ему понять, что делать этого не имеет смысла: Фредди решил не рисковать. Он двинулся к дверям, предложив руку Винни – небольшой галантный жест, который, как я думаю, будет помниться Винни во время ее вдовства. Выход Винни был поистине королевским; Фредди лишь пытался соответствовать ей. Дверь захлопнулась.

– Меня тошнит, – сказал Стини. Он обмяк в кресле. Выпив стакан вина, он тут же наполнил второй. – Честно, Конни, зачем ты все это сделала?

– Что сделала? – Констанца переводила взгляд с одного лица на другое с невинным выражением. – Это была всего лишь дискуссия.

– Совершенно односторонняя, – наклонился к столу Векстон. – На деле, я бы не сказал, что тут вообще была какая-то дискуссия. Вы сознательно стремились оскорбить Винни.

– Ну, может, я так и сделала, – Констанца слегка усмехнулась. – Лишь чуть-чуть. Вам не кажется, что при своей тонкокожести она глуповата? Сегодня утром она скорчила такую ужасную физиономию при виде моей шляпки…

– Иисусе Христе, – сказал Стини.

– Кроме того, такие люди, как Винни, раздражают меня. Как и ты, Джейн, если ты простишь мне эти слова. Я ненавижу моральные кодексы, которые сковывают по рукам и ногам. Шоры на глазах не имеют ничего общего с моралью; это трусливо и даже хуже, чем просто самообман. А Винни в самом деле потрясающе глупа относительно твоих стихов, Векстон. Признайся – у тебя пальцы поджались на ногах в ту секунду, когда она лишь открыла рот и начала читать.

– Это со мной происходит всегда, когда читают мои стихи.

– В самом деле? До чего благородно! Но ты ведь в самом деле благороден, Векстон. Медведь-олимпиец. Могу я тебя кое о чем спросить?

– Конечно.

– Ты знаешь, я восхищаюсь твоей поэзией. Даже я понимаю, насколько она хороша. Но я никогда не могла понять, как ты решился посвятить столь отличные стихи такому человеку, как Стини. Или на то подвигла твоя влюбленность в него? Нет, Стини, не отводи глаза и не отмахивайся; ты знаешь, что это правда. Я люблю тебя, дорогой, и, когда ты был моложе и не пил так много, ты был невыносимо хорошеньким, но я никогда не могла себе и представить, что Векстон из тех мужчин, которые клюют на смазливую мордашку…

– Не надо, – сказал Стини, продолжая закатывать глаза и отмахиваться. – Не приставай ко мне, Конни, потому что, если ты…

– Будь же честным, Стини. Ты же дилетант. Всего одна выставка картин – и смотри, что стало дальше. Ты не можешь хранить верность Векстону и пяти секунд. Что ты сделал, когда Мальчик застрелился? Ты помчался к Конраду Виккерсу и прыгнул к нему в постель. И ты еще возлагаешь на Мальчика вину за свою собственную неверность – что, должна сказать, я всегда считала дешевым номером. Но никто не сказал всей правды о смерти Мальчика, включая и его самого. Все эти годы мы делаем вид, что причиной тому была война и контузия. Ничего общего с войной. Мальчик покончил с собой потому, что любил маленьких девочек…

– Что ты несешь?

– Он любил маленьких девочек, Окленд. Неужели ты не догадывался? Если не веришь мне, спроси у Фредди. Он видел снимки, которые Мальчик делал со мной, когда я была совсем ребенком. Боюсь, правда, что они носили несколько порнографический характер. Но вот чего Фредди не знал – да и никто из вас не знал, – что там были не только фотографии… – Констанца помолчала. – Могу я использовать слово «трахать», поскольку Винни покинула нас? Мальчик любил трахать маленьких девочек. Как, например, меня. И не стоит так смотреть на меня, Окленд, или ты, Стини. Факты остаются фактами. И если ты подумаешь над ними, Окленд, то признаешь, что я была права. Разве не помнишь, как ты увидел меня выходящей из комнаты Мальчика?

– Нет, не помню. И не верю во все это.

– Да, Окленд, ты предпочел бы все забыть, но я-то отлично помню тот инцидент. Думаю, мне было тогда лет двенадцать.

– Да ничего не было, черт побери.

– И вообще ничего не было, – вмешался Стини, голос которого поднялся до визга. – И не спорь с ней, Окленд, нет смысла. Констанца врет не моргнув глазом. Ее отец был дешевым грязным врунишкой, и она точно такая же…

– Стини, тебе бы лучше помолчать, – предостерегающе посмотрела на него Констанца. – У тебя грим течет.

– Ты сущая сука, – сказал Стини, чья способность парировать оскорбления и самому наносить их никогда не была на высоте, когда он волновался. – Ты всегда была полной и абсолютной сукой. Мальчик мертв. Он не может выступить в свою защиту…

– Стини, это в самом деле очень глупо так обзывать меня, когда оба мы знаем, что через три дня ты в слезах и соплях прибежишь ко мне. Кроме того, ты ужасно выглядишь. Как всегда, если ты выходишь из себя. Ты знаешь, что идешь красными пятнами? Ей-Богу, Стини, еще несколько лет, и ты станешь помпезной старой королевой…

– О, правда? Я иду пятнами? – Стини, всхлипнув, дернулся. – Ну, так и я скажу тебе, дорогая, что я не единственный. Мод сказала, что ты плохо воспитана. Она сказала, что вот-вот ты начнешь это демонстрировать – так и случилось. И еще – у тебя уже появились морщинки вокруг рта, дорогая. И когда я стану старой королевой, ты превратишься в гарпию. Я бы на твоем месте обратился к специалисту по пластической хирургии – и как можно скорее.

– Стини, пошел вон!

– Ухожу, моя дорогая. – Стини, пусть его и колотило, смог сохранить определенное достоинство. – Я не испытываю желания находиться в твоем обществе. Даже ради такого представления. Настолько плохой игры я не видел на сцене уже много лет. Явно через край, дорогая, даже для тебя – и этим все сказано. Векстон, ты идешь?

– Нет. Ты иди. А я останусь. – Векстон сидел, ссутулясь, за столом, играя ножом и вилкой. – Ты прав. Явно через край. Но в этом есть нечто интересное. Я хотел бы посмотреть, что она планирует в финале.

– Ну, когда она до него доберется, – выбегая из комнаты, на ходу бросил Стини, – спроси ее о том грузчике из нью-йоркского порта. Предполагаю, что это будет весьма интересно.

Стини хлопнул дверью. Векстон перевел взгляд на Джейн, которая не произнесла ни слова, на Окленда, который стоял, повернувшись спиной. Он улыбнулся. Поудобнее устроился в кресле. Налил себе еще один стакан кларета.

– Ты знаешь, – добродушно начал Векстон, – Стини не прав. Я не хочу ничего выяснять о грузчике. И не думаю, что это будет очень занимательно. Теперь ты избавилась от всех, кого хотела убрать с пути… кроме меня…