Поскольку я старалась убедить его, привлечь к Констанце, я в первый раз рассказала ему, как она принимала участие в моих поисках его, как она по моей просьбе звонила и писала.

– Она ждала твоих писем почти столь же страстно, как и я, Френк. Каждое утро, когда приходила почта, она клала мне письма на столик, где мы завтракали. Все были очень добры ко мне и много писали: Мод, Стини, Векстон, Фредди – все слали мне письма. Констанца, конечно же, знала их по почерку. Так что она знала, когда твои письма не приходили. Она была так мягка и добра ко мне. Она клала пачку их рядом с моей тарелкой. Порой она целовала меня или гладила по голове… Френк, что ты делаешь?

– Ничего, прости меня. Встречные фары ослепили меня. Я сброшу скорость. Продолжай.

– Больше ничего особенного. Просто… о, как мне хотелось бы, чтобы ты увидел ее. Какой она могла быть настоящей!

– Я предпочитаю видеться с ней сейчас.

– В самом деле? Я хочу, чтобы ты полюбил ее, Френк.

– Рассказывай дальше. Чем еще вы занимались?

– Ну, мы прогуливали Берти – каждый день, ты знаешь. Разве что, конечно, Констанца находилась в отлучке. Она возвращалась после дел, тормошила меня, и мы выбирались гулять. Да, мы останавливались по пути и опускали мои письма в почтовый ящик в холле. Затем мы шли в парк и…

– Как все обычно! – Он улыбнулся. Наступила секундная пауза. – И ее часто не бывало дома? Кто тогда приносил письма? Кто отправлял их? Что ты чувствовала при отсутствии всех этих ритуалов?

– Не могу припомнить. – Я зевнула. Меня снова клонило в сон. – Почту приносила горничная Мэтти, которая знала, как шарить по карманам. Я любила ее. Она ушла от нас в конце войны. Что же до Берти, мне не позволялось гулять с ним в одиночку, так что со мной выходила одна из гувернанток. И все было так же: мы опускали письма в холле и шли в парк. Без Констанцы было скучно.

– Вероятно, тебе было одиноко. Такая огромная квартира. Горничные, гувернантки, которые приходят и уходят…

– Я не чувствовала одиночества. Я очень много читала. Френк, уже поздно. Где мы?

– Почти на месте. – Он притормозил машину. И нахмурившись, не сводил глаз с дороги впереди. – Когда мы будем на месте, – как-то странно сказал он, – покажи мне почту… тот почтовый ящик в холле, ладно? Я хочу увидеть… откуда ты посылала мне письма. Представить тебя там. – Он сделал паузу. – Да, и ты покажешь мне ту библиотеку, хорошо? Это мне тоже интересно. Я хочу сам все увидеть.

Я показала ему почтовый ящик в холле, но библиотеку показывать не стала, по крайней мере, в эту ночь. Я сказала, когда мы вышли из лифта и оказались у дверей квартиры:

– Что-то очень тихо, слишком тихо для вечеринки. Тебе не кажется, что мы запоздали?

Тишина стояла потому, что не было никакой вечеринки. Все гости ушли несколько часов назад. Все, кроме одного. Когда мы вошли в гостиную, Констанца сидела в одиночестве в компании Бика Ван Дайнема. Впервые в жизни он рыдал так, что мог разжалобить камень. Он и сказал нам: Бобси погиб.

– Говорят, что он покончил с собой, – ровным, безжизненным голосом наконец сообщил Бик. – Это неправда. Это был несчастный случай. Он вечером был здесь. Я говорил с ним. Он не мог покончить с собой. Он мой близнец. Я-то знал бы!

Если это не было самоубийством, то довольно странным несчастным случаем. Бобси побыл на вечеринке у Констанцы, ушел около десяти и на скорости больше ста миль погнал по скоростной трассе Лонг-Айленда. Он обошел три патрульные машины, проскочил ту стоянку, где обычно останавливался, и машина на полной скорости вылетела в океан. Он не застегнул ремни безопасности. Дверцы машины были заперты, а окна открыты. Когда его нашли, в крови не обнаружили следов алкоголя. Он не захлебнулся, а погиб, когда машина врезалась в воду: ему размозжило грудную клетку о рулевую колонку.

Эта история сказалась на семье Ван Дайнем: Бик принялся пить запоями, которые через два года и покончили с ним. Я никогда больше его не видела. Последнее воспоминание о нем осталось связанным с той ночью, когда он стоял в центре гостиной Констанцы, смертельно бледный, не в силах сдвинуться с места, говоря снова и снова, что это не могло быть самоубийством.

Френк смотрел на него с каменным лицом, затем я увидела, что в его чертах мелькнуло сострадание. Он подошел к Бику и мягко обратился к нему.

– Не стоит ли вам побыть с вашими родителями? – тихо сказал он. – Сейчас они нуждаются в вас, Бик. Разве вы не хотите быть с ними?

– У меня нет машины. – Бик повернулся к Френку с детским растерянным выражением лица. Я потрясенно вспомнила, что Френк Джерард, который казался намного старше Бика, на самом деле был на несколько лет младше его. – И понимаете, у меня отняли права, – продолжил Бик. – А они уже уехали на Лонг-Айленд. Я бы поехал, но сомневаюсь, что найду такси. Ведь канун Нового года.

Я не отрывала глаз от пола. Машина Констанцы, как я знала, стояла внизу в гараже.

– Когда это произошло, Бик? – спросила я.

– Точно не знаю. Думаю, около полуночи. Или в час? – Он откашлялся. На его красивом аристократическом лице отражалась растерянность, он постоянно оглядывался, будто искал что-то. – Честно говоря, я не знаю, что мне делать. Я бы хотел остаться здесь. Мне нужна машина. Я толком не помню… когда ее у меня забрали.

– Все будет в порядке, – сказал Френк. – Я отвезу вас.

– До самого Лонг-Айленда? – резко вмешалась Констанца, в первый раз подав голос. Она встала. Она тоже была бледна. Она с силой сплела тонкие пальцы. – В это время, ночью? Бик в шоке. Он должен остаться.

С другой стороны комнаты я чувствовала остроту столкновения, в котором сошлись две воли. Я думаю, Констанца была готова и дальше сопротивляться, но выражение лица Френка остановило ее, и она сменила тон.

На мгновение неподдельная обеспокоенность на лице Констанцы сменилась растерянностью. Я поняла, что она не хотела отпускать потрясенного Бика Ван Дайнема в долгий путь до Лонг-Айленда с Френком Джерардом.

– Виктория останется с вами, – сказал Френк, увлекая Бика к дверям. – Виктория, было бы неплохо позвонить врачу.

– Мне не нужен врач, – подала голос Констанца. – Я не больна. Я себя отлично чувствую. Бик…

Тот уже был у дверей. Когда Констанца позвала его, он остановился.

– Может, мне не стоит ехать? – Бик умоляюще взглянул на Френка. – Мои родители… может, они хотят побыть одни. Я не могу оставлять Констанцу. Она так расстроена.

И тогда произошло нечто неожиданное: мелочь, еле заметная, но я никогда не забуду ее. Френк и Бик Ван Дайнем были около дверей, в дальнем конце помещения недвижимо застыла Констанца. Она смотрела на Френка с нескрываемой ненавистью. Пока я потрясенно глядела на нее, она перевела взгляд на Бика. Она склонила голову, легким кивком дав ему разрешение. Бик сразу же выскочил из комнаты.

Больше не было произнесено ни слова: разрешение было пронизано едва ли не презрением к одному из близнецов.

Я поежилась. Предполагаю, что именно тогда, в ту долю секунды, я наконец стала разбираться в Констанце.

Констанца должна была это почувствовать – ведь мы были очень близки. Чувствовала она скорее всего и то, что я нечто скрываю от нее. Когда я на следующий день увидела Френка, он почти ничего мне не рассказывал, ни как прошла поездка, ни что ему по пути говорил Бик. Это стало известно позднее. Но я видела, как он сосредоточен и обеспокоен. Он сказал только:

– Понимаешь ли ты, что нам придется поговорить о твоей крестной матери? И поговорить по-настоящему? Дальше это ждать не может.

Но тогда нам так и не удалось завести этот разговор: он понимал, что смерть Бобси Ван Дайнема глубоко потрясла меня. И на то могли быть свои причины. Вместо этого, взяв меня за руку, он сказал:

– Я должен устроить тебе встречу с Монтегю Штерном. Теперь ему лучше. Ты должна с ним поговорить. Хотя… – Он помолчал. – Думаю, Штерн предпочел бы, чтобы ты ничего не говорила своей крестной.

Я и не сказала: Констанца скорее всего чувствовала мою уклончивость, как и то, что я стала отдаляться от нее. Она перешла в нападение: она ясно давала мне понять, что после смерти Бобси Ван Дайнема она решительно настроена против Френка Джерарда.