В течение нескольких месяцев ничего не происходило. Шарлотта переболела свинкой, праздник у нее был отменен, и мать отвезла ее в Швейцарию на поправку. Рождество пришло и удалилось, и только в январе нового, 1938 года мне довелось опять увидеть Шарлотту.

Я получила приглашение к ней домой на чай одна – такой чести я никогда раньше не удостаивалась. К моему удивлению, я получила открытку и на следующей неделе: еще через неделю Шарлотта стала настойчиво приглашать меня присоединиться к ней и ее подругам, которые собирались в Лондон на пантомиму. Чувствовалось, что мои акции резко возросли не только в глазах Шарлотты, но и ее родителей. Для них я больше не была бедным ребенком, который влачит жалкое существование, я считалась крестницей ослепительной Констанцы Шоукросс. Совершенно внезапно я обрела какие-то достоинства.

На первых порах я опасалась, что слишком радуюсь им. Сомнительная слава Констанцы осенила меня крыльями, я взмахнула ими и взлетела. Поскольку я не знала о своей крестной матери ровным счетом ничего и была свободна выдумывать все, что угодно, я поймала себя на том, что испытываю пристрастие к фантазиям.

Первым делом я наделила Констанцу всеми достоинствами, которыми я втайне восхищалась. Я украсила ее черными волосами и темно-синими глазами и к тому же бурным темпераментом. Рядом с ней неизменно присутствовали пять персидских кошек – я обожала кошек – и ирландский волкодав. В моих глазах она представала блистательной амазонкой, которая мчится на охоту. Я восхищалась тем, что она большими флаконами заказывает французские духи, живет на самом верху одного из самых больших небоскребов Нью-Йорка, откуда открывается вид на статую Свободы, ест ростбиф трижды в неделю и предпочитает на завтрак оксфордский мармелад. Всю свою одежду, вплоть до нижнего белья, она приобретала только у «Харродса».

– У «Харродса»? Ты уверена, Виктория? – Мать Шарлотты подслушала мое откровенное хвастовство и теперь с сомнением смотрела на меня.

– Ну, может быть, не все, – осторожно сказала я, прикидывая про себя, как выкрутиться. Я вспомнила о тете Мод. – Я думаю, что иногда… Иногда она бывает в Париже.

– О, я не сомневаюсь, что так она и должна поступать. У «Скиапарелли». Может быть, у «Шанель». Я где-то видела картинку… Шарлотта, куда я девала эту книгу? – Мать Шарлотты всегда называла журналы книгами, и на этот раз появился экземпляр «Вог». Ему было от роду, самое малое, два года. И дрожащими руками я взяла первое изображение моей крестной матери, которое попало мне на глаза. Стройная, подчеркнуто элегантная, она была сфотографирована на каком-то приеме в Лондоне в группе, которая включала Уоллиса Симпсона, Конрада Виккерса и к тому же принца Уэльского. Она жестикулировала, так что лицо было частично закрыто рукой.

После этого мое вранье несколько поблекло в своей убедительности. Я поняла свою ошибку относительно «Харродса» и постаралась подогнать образ моей крестной ко вкусам аудитории. Я наделила Констанцу несколькими автомобилями, не отказав себе в удовольствии упомянуть, что она не любит «Роллс-Ройсы», я одарила ее яхтой и постоянным номером в «Ритце», коллекцией желтых бриллиантов, чемоданами из крокодиловой кожи, шелковым нижним бельем и личной дружбой с королем Фаруком.

Училась я удивительно быстро, и большинство этих подробностей я почерпнула от Шарлотты и ее родителей, по дому которых повсюду были разбросаны толстые журналы в глянцевых обложках – журналы, которым неизменно был закрыт доступ в Винтеркомб. Я думаю, что любила не столько Констанцу как таковую, сколько ее воплощение, созданное мною, которое жило в высокой башне и во весь опор скакало на охоте. Но мои предпочтения были не самым важным, я видела, как воздействуют на слушателей новые подробности. Когда я упомянула чемоданы из крокодиловой кожи, мать Шарлотты испустила вздох, она задумчиво сказала, что приобрела бы нечто подобное: придется зайти к «Асприз».

Существовали и опасности – и я их чувствовала. Меня тревожило, что Шарлотта и ее мать были слишком хорошо информированы о жизни моей крестной: они изучали колонки светских сплетен, в ежедневных разговорах они то и дело упоминали имена людей, которых должна была знать моя крестная мать: «Смотри, какое платье у миссис Симпсон – что ты о нем думаешь, мамочка?» – «Несколько коротковатое, отличается от всех ее прочих».

Они что, знали миссис Симпсон? Я не была в этом уверена, но чувствовала, что следует быть очень осторожной. Например, замужем ли моя крестная? Или же она успела развестись? Если она разведена, то это может объяснить, почему ее никогда у нас не упоминают, ибо моя мать была решительно настроена против разводов. Я понятия не имела, как тут обстоят дела, но подозревала, что и Шарлотта, и ее родители в курсе дела. К тому же они знали, а я нет, почему моя крестная считается богатой, чем она занимается, кто ее родители и откуда она родом.

Я продолжала рассказывать сказки о выдуманной мною крестной, но делала это достаточно осторожно, избегая всяческих упоминаний о мужьях или предках. Возвращаясь к своим выдумкам, я приглаживала некоторые факты или старалась избегать упоминания о них. Я знала, что моя крестная родилась в Англии, но сейчас была американской гражданкой. Я знала, что она «делала» дома, хотя никто не мог объяснить, что это значит. Мне было известно, что она пересекала Атлантику столь же небрежно, как другие Ла-Манш, и обожала Венецию, которую посещала каждый год. Приезжая туда, она останавливалась только у «Даниелли».

– Говорю тебе, Гарольд, что только не у «Гритти».

Мы сидели в их гостиной, на диване, обтянутом блестящей парчой. Мать Шарлотты пила мартини из запотевшего стакана. Раскусив маслину, она поставила бокал на блестящий столик из стекла и хромированного металла и бросила на мужа холодный взгляд. С извиняющимся видом, что было внове, она повернулась ко мне, словно я была арбитром по вопросам вкуса, как моя крестная мать.

– В прошлом году мы останавливались у «Гритти», Виктория, потому, что у «Даниелли» все было переполнено. Конечно, если бы у нас была возможность выбора… но мы собрались буквально в последнюю минуту…

Каникулы. Я сразу сжалась. Нельзя забывать, тут меня подстерегала другая опасность: мой собственный визит в Нью-Йорк. Мне оставалось надеяться, что Шарлотта забыла эту часть моих россказней, но этого не произошло. Она даже помнила, что я назвала дату. Когда именно в этом году? По мере того, как шла неделя за неделей, эти вопросы становились все настойчивее. Шарлотта вернулась в свою школу с пансионом, но, когда настанут пасхальные каникулы, приглашения к чаю возобновятся.

Когда точно я собираюсь уезжать? Как решили: я поплыву на «Аквитании» или на «Иль-де-Франс»? Отправляюсь ли я в путешествие одна, или крестная приедет в Англию и заберет меня? Конечно, я не могу оказаться в Нью-Йорке летом – никто не приезжает в Нью-Йорк в это время, да и моя крестная предпочитает отдыхать в Европе.

Весной наступила небольшая передышка, которую обеспечила мне политика: Австрия была аннексирована Германией, и, хотя я не представляла, что это на самом деле означает, я видела, что это достаточно серьезно, ибо отец с матерью вели долгие обеспокоенные разговоры, которые тут же прерывались, стоило мне очутиться рядом. Даже отец Шарлотты посерьезнел. Им пришлось отказаться от намерения посетить Германию, что было запланировано на лето: они решили отправиться в Италию.

– События обретают такой неопределенный характер, – со вздохом сказала мать Шарлотты. – Интересно, отпустят ли родители тебя одну в путешествие, Виктория? Представляю, как ты будешь огорчена, если придется отказаться от поездки, но я могу понять…

– Может, так и придется… отложить, – тихим голосом сказала я.

– Не понимаю, почему. – Шарлотта, которая сидела рядом со мной, в упор уставилась на меня. – Америка совсем в другой стороне. Уж там-то ничего не случится.

Я что-то пробормотала – совсем неубедительное, как мне кажется, потому что заметила, как Шарлотта и ее мать обменялись многозначительными взглядами. Может быть, Шарлотта поняла, что визит к моей крестной является выдумкой; конечно, она сразу стала по-другому воспринимать меня, и в ее выражении появился намек на давнее высокомерие. Скорее всего, я перестала ей нравиться. Я сожалела о своем вранье, в то же время тщетно стараясь вернуть себе ее уважение. Я знала, что нужно делать, когда ты не можешь достичь своей цели: молиться, так учила меня мать. В течение долгих лет после свадьбы у моих родителей не было детей. Моя мать неустанно возносила моления о ребенке, и наконец-то ее молитвы были услышаны.