Я усмехаюсь. Даже несколько раз хихикаю вслух. Оказывается, я тоже умею осуществлять свои планы.
Подтаскиваю ближе черную оранжевую канистру с бензином, в гараже всегда стоит несколько канистр, для заправки газонокосилки, бензопилы и прочих садовых нужд, отворачиваю крышку, и сразу вот этот запах — приторный, удушающий. Но нестрашно, я сейчас выхожу.
И я выхожу, прихватив собранную за длинный день сумку, хорошая спортивная сумка, в нее помещается много вещей.
На улице темно. Никакой луны, никаких звезд. Белым шаром фонарь на улице, да окна Дома светятся желтым и оранжевым — у хозяйки Розалии Антоновны в спальне оранжевые занавески. Обхожу Флигель по периметру, с изрядно полегчавшей канистрой.
Пустую, отношу ее обратно в гараж. Маскирую за двумя полными. Возвращаюсь к Флигелю. Чиркаю спичкой о коробок.
Сумка на плече, калитка в пяти метрах, ничто не мешает мне уйти быстро-быстро, как я хочу.
Umbra 2009-06-26 11.40 am
Если я о чем-нибудь и жалею, то это о том, что мы встретились поздно, и я никак не могла помочь тебе в те страшные дни. Прошу тебя принять от меня то немногое, что я в состоянии предложить сейчас — заботу, защиту, нежность, понимание. Я знаю, что нужна тебе, я хочу быть по-настоящему рядом сейчас, пожалуйста, разреши мне. С любовью. Твоя.
SaddaM 2009-06-26 11.53 am
Опаньки! Афффтор! Так ты, сердечко мое, поджигатель?! Нарядно, ничего не скажешь. И папашку — фьють!
* * *
— Ага, сестричка, добилась-таки своего! — угрожающе поприветствовала Марго наспех курящую меж больничными этажами Лильку. — Поздравляю!..
Марго была прекрасна. Очевидно, она решила добавить красок в бедноватый больничный интерьер, и у нее это получилось хорошо: лимонно-желтый шелковый костюм и фиолетовые украшенные стразами и вышивками мюли [29].
Лилька удивленно захлопала лысоватыми ресницами. Она если чего своего и добивалась в последнее время, так это привлечения мужского внимания известного городского поэта и прозаика Перламутрова, подвизающегося аспирантом у них на кафедре, но, во-первых, безуспешно, а во-вторых, Марго знать ничего о прозаике Перламутрове не знает и уж точно не может поздравлять сестру с успехом в его обольщении. Несостоявшемся.
Еще пятнадцать секунд назад Лилька с интересом наблюдала в окно за грязно-желтым трактором, выгребающим неожиданный строительный и прочий больничный мусор из помойных контейнеров. К трактору прилагались рабочие. Один из них — лохматый мужик в почти синем комбинезоне — долго рылся в одном из баков, вытащил оттуда полуистлевшую розу с остатками лепестков и листьев и роскошно подарил стоящей рядом женщине — рабочему, тоже в почти синем комбинезоне. В знак благодарности она щербато рассмеялась, прижав розу к холмистой груди. Решив, что этого недостаточно, поцеловала цветок.
«А все говорят, — думала Лилька, смаргивая слезы зависти, — нет любви, нет любви!..» Для милого дружка и сережку из ушка…
А тут такое.
За агрессивной Маргошей устало поднималась Юля, иногда устраивая себе маленькие передыхи, приблизительно на каждой третьей ступеньке. Там она аккуратно приставляла левую ногу к правой и делала несколько глубоких вдохов-выдохов. Юля в обрезанных по коленку узких джинсах, массивных кроссовках и шелковая Марго на каблуках потешно смотрелись вместе, напоминая поп-певицу и ее бодигардшу. Немного не дойдя до поедающих друг друга глазами любящих сестер, Юля выбила из зажатой в кулаке пачке сигарету и алчно прикурила ее, чуть не откусив фильтр.
— Поздравляю, — тем временем склочно продолжала Марго, устанавливая на новенький пластиковый подоконник свою ярко-бирюзовую сумку Birkin от Hermes, — Розка в соседнем отделении лежит. В нейрохирургии… В палате интенсивной терапии, если что. А кого я там встретила, нет слов. Угадай, угадай, нет угадай!.. Правильно говорят, что город — это нахер большая деревня. Юраниного соседа, того самого жирного олигофрена в трико. Я просто чуть не поседела от ужаса, когда он на меня в коридоре уставился… из-под бинтов… окровавленных… «Здрасссьте, говорит, Маргарита Батьковна…» Батьковна я ему, кретину…
— Что случилось?! — ошарашенно просипела Лилька, хватаясь за Маргошин загорелый локоть холодными пальцами.
— Да что там могло случиться. Вздумал по пьяни покататься на трамвайной «колбасе», вспомнить детство. Ну и расхреначил, идиот, к такой-то матери всю башку о рельсы-рельсы, шпалы-шпалы…
— Да нет, дура, с Розкой что случилось?! — в ярости заорала Лилька, с силой сжимая руку сестры.
Марго высвободилась из Лилькиных побелевших от напряжения пальцев, разгладила благородно желтеющий рукав и с достоинством ответила:
— Ты ужасна. Разговаривать с тобой фактически невозможно. Я, по крайней мере, отказываюсь.
Юля добралась до площадки и тяжело дышала, уронив подбородок на грудь под смешной футболкой с принтом: «Спасите слова: ВПРОЧЕМ и ОТНЮДЬ». Глаза она закрыла давно, где-то ступеней за пять, где остался и окурок, раздавленный кроссовкой.
— Юльк, а с тобой что? — в панике заметалась Лилька, нервно расстегивая и застегивая молнию своей спортивной куртки.
Юля, не открывая глаз, проговорила:
— Не волнуйся, Лиля, уже все под контролем. Насколько это возможно, конечно. Я просто дико устала, не спала ночь. Розку в саду сильно ударили по затылку чем-то типа тяжелого железного прута, а потом по лицу, и так несколько раз. Флора ее нашла вчера вечером, да, нашла, несчастный ребенок… В дальнем углу Сада, рядом с черной калиткой. Ее экстренно прооперировали в ночь, сам Спасский делал, все прошло очень хорошо. Думаю, обойдется. Она сейчас от наркоза как раз… В реанимации, в общем.
— А… кто это? сделал? — в ужасе спросила Лилька, облокотившись на ядовито-зеленую стену и схвативши себя поперек туловища обеими руками. — По голове?.. По лицу?..
— Да вот ты знаешь, — глумливо вступила невозможная Марго, — записки-то как раз с автографом и не оставили. Это тебе не Тимур и его команда. «Девочка, ничего не бойся, я Тимур…»
Юля открыла глаза и потянулась, заведя руки за голову. Слово «ОТНЮДЬ» забавно увеличилось в размерах, а «ВПРОЧЕМ» — наоборот, съежилось.
Все немного помолчали. Марго принялась зачем-то рыться в сумке, Лилька смотрела строго впереди себя, на красно-зеленую рекламную листовку, приклеенную скотчем на стекло отделенческой двери: «Гриппферон — даже для защитников Отечества».
Юля заговорила:
— Лилька, ничего не известно, — терпеливо объяснила она. — Неизвестно, кто, неизвестно, когда. Роза утром собралась на работу, как обычно, кофе, гонки с переодеваниями, предупредила, что вернется поздно, что-то такое там у них в конторе. То ли московское начальство приехало, то ли день рождения главного бухгалтера. То ли что. Во-о-о-от…
Юля с трудом забралась на подоконник, для этого ей понадобилось несколько попыток. Прислонивши затылок к прохладному стеклу, она снова закурила. Затянувшись несколько раз, стряхнула пепел в специально оборудованную жестянку из-под греческих, особо крупных, маслин.
Лилька закрыла лицо ладонями и заплакала наконец.
— Чего рыдать-то! — недовольно скривилась холодная Марго. — Мы по делу пришли. Собирай, давай, свои манатки и двигай на выход. Юля тебя отвезет к себе домой. Будешь хоть при деле… за детьми присмотришь. Юлька говорит, нечего им в Доме оставаться. Пока там милиция, да все эти неприятности, каждый день по трупу, ну почти по трупу, и еще она разобраться хочет.
— Разобраться хочет?
— Ну да, да, разобраться, — повторила Марго нетерпеливо. — Какая ты непонятливая, Юлька надумала никому из людей в Доме не говорить, что у нас дети и женщины эвакуируются, ну мало ли, да, может, мы их просто закрыли, детей, в комнатах. А поднадоели они, вот мы и… Чтобы все пока оставались на местах. Репетиторы эти. Жильцы сами никуда не собираются, по-моему. Да, Юль?
