Внезапно сияющая Лилькина голова исчезла, будто бы она решила прервать сервировку стола и немного отдохнуть, полежать.

— Эге-ге-гей! — вскричал Юраня взволнованно. — Ты куда, мать твою?

Юля встревоженно встала и, неохотно освободив пальцы из теплой ладони Лукаша Казимировича, пошла к веранде. Мужчины держались за ней, Юраня — что-то неодобрительное бормоча, Лукаш Казимирович — молча.

Пожалуй, меньше всего они ожидали увидеть Лильку, на самом деле лежащую на дощатом полу, на лице ее подсыхала рвота, на губах — пугающе зеленела пена, глаза закатились под лоб, сознание отсутствовало.

Юля мгновенно опустилась на колени и отрывисто распорядилась доставить из Горчичной комнаты ее черную «докторскую» сумку, быстро, быстро, и воды в кастрюле, и таз пустой, и полотенце, быстрее.

Лукаш Казимирович бегом умчался за чемоданом, Юраня заметался по веранде, нашел ведро, распахнул ореховый буфет, с чудовищным грохотом вытащил армию всяческой посуды, включая гигантскую древнюю мясорубку, с кухни принес-таки воду в пятилитровой баклажке, стараясь не смотреть ни на распростертое хозяйкино тело, ни на склонившуюся над ним Юлю.

Юля тем временем мгновенно достала из принесенной математиком сумки рыжий резиновый зонд, устрашающую воронку, повернула Лильку на бок и принялась за спасательные мероприятия. «„Скорую помощь“ вызвать, сейчас же!» — крикнула она появившейся на веранде ошарашенной Марго, Марго схватилась за телефон и выбежала в Сад, звонить.

Подошла Розка, в ужасе зажала руками рот, погнала с веранды детей… Их приняла в свои объятья «англичанка» Ирина, осторожно поглаживая пестрые вихры Флоры, сочувственно сжимая холодную и мокрую от слез руку Камиллы.

Ирина любит воду. Большую воду в больших водоемах, не минеральную в литровке. Чтобы успокоиться, набраться сил, она выходит к воде, благо, в городе есть Река. Иногда Ирина думает, что ей идеально было бы жить на берегу моря, лучше — океана, говорят, моря-океаны пахнут вечностью. Своего мнения у Ирины на этот счет нет, на море она была единожды в далеком детстве и не помнит из этого путешествия ничего, кроме дикорастущих на улицах лавровых кустов. Иринина Река все же не пахнет вечностью, Река имеет течение, и она разная каждую минуту. Глядя на меняющийся цвет и структуру волн, Ирина сочиняет себе красивые, немного странные картины: вот четверо людей танцуют печальное танго в узком кругу, время от времени обмениваясь партнерами, и солнце окрашивает их безмятежные лица в лиловый цвет заката. А вот прекрасная девушка, не выдержав предательства своего неверного возлюбленного, бросается в волны, надеясь обрести покой где-то там. Четверо людей попытаются спасти прекрасную девушку. Осознав невозможность этого, они вернутся к тягучему танго, забыв ее, как забывается все на свете.

Когда через сорок минут приехала «скорая», Лилька, благодаря спешной реанимации, пришла в себя и удивленно хлопала слезящимися глазами, беззвучно шевелила пересохшими губами. На настойчивые Юлины вопросы «что ты ела?» и «что ты пила?» она не отвечала, болело натертое зондом горло, болела тяжелая голова, болели руки-ноги, она устала, очень устала, вот сейчас немного отдохнет, а потом непременно вспомнит, непременно ответит, что она ела, что пила…

— Я поеду с ней, — коротко бросила Юля, — только переоденусь. Послушаю, что в больнице скажут. Позвоню.

Лукаш Казимирович ждал ее у калитки со змеями и розами:

— Я тоже еду, — просто сказал он.

— Ну нет, — нахмурилась Юля, она устала, очень устала, — что мы там будем толпиться, под ногами путаться… Я прекрасно справлюсь, тем более что делать уже нечего. Съезжу, вернусь.

— Я тоже еду, — пожал плечами Лукаш Казимирович и подал ей руку, помогая забраться в белокрасный кузов, где уже лежала на носилках Лилька, бережно укрытая шерстяным пледом.

МЕТКИ: РЕВЕРС

Дорогая моя, если бы моей задачей было курицу Лильку убить, она бы была безнадежно мертва и общалась бы не с грубым гастроэнтерологом, дышащим ей в живое лицо вкусным водочным перегаром, а с ласковым скальпелем в твердой руке патологоанатома. Мне достаточно паники, что поселилась в Доме. Страх, ужас и всеобщий хаос — вот что я хочу видеть, открывая входную дверь, и я достигну этой цели, причем очень скоро.

Вернусь к своему скромному рассказу, что ли.

Мне, в отличие от известного литературного героя, не нужно обмакивать медовые «мадлены» в липовые чаи, чтобы окунуться в детство [27].

Свое прошлое я и так постоянно таскаю с собой, и как-то особенно возвращаться к нему так же абсурдно, как, собственно, к своей руке, ноге или вот этой смешной яркой родинке.

То знаменательное лето началось в мае, пусть эта фраза нелепа. Лето началось в мае и — в универсаме, вот так, пожалуй, еще лучше.

А почему в мае — да потому, что в мае я возвращаюсь во Флигель. Еще полтора года назад, в восьмом классе, неожиданно для всех я обнаруживаю удивительные способности к ряду школьных предметов, и любящий отец переводит меня в специализированное учебное заведение с уклоном в нужные стороны. Наверное, это стоит ему каких-то денег или добрых услуг, поскольку вот это самое «ты мне, я тебе» — никто не отменял. Недостатков у специализированной школы два: первый — тамошняя заносчивая подростковая элита во всем джинсовом, и второй — добираться от Флигеля до специализированной школы ровно два часа пятнадцать минут — в один конец. Но любящего отца в пароксизме любви не остановила бы и система «Град», существуй она в те времена. Для меня снимается комната у старухи Пивоваровой — точно напротив учебного корпуса. Старухе Пивоваровой было тогда лет пятьдесят, голову она как-то не по-русски увязывает черным шарфом, чистит зубы и свои светлые туфли зубным порошком «Жемчуг» и торгует на оживленном перекрестке семечками и туалетной бумагой. Торговля идет очень хорошо. Отец вменяет ей в обязанности кормить меня завтраком и ужином, обедаю я в школе — бесплатно, набирая для вечернего чая белого подсыхающего хлеба, нарезанного от кирпича по диагонали.

Собственно, так и проходит учебный год, на выходные я иногда приезжаю домой, но чаще — нет, предпочитая болтаться по центральной площади города. На каникулы я отпускаюсь досрочно, сразу после майских праздников, традиционно заполненных у соотечественников посадками картофеля и чего-то еще овощного.

И лето начинается.

Обычный зал съедобного и несъедобного самообслуживания. Пустоватые полки сдержанно украшены стеклянными банками с кабачковой икрой, картонными пакетами с сахаром и брикетами розового химического киселя. Иным счастливчикам везет, и прямо к их дрожащим от неслыханной удачи коленям выкатывают проволочные тележки с увернутым в пергамент маслом, сыром, мотками сосисок в полиэтилене. В гастроном послана Лилька, и она караулит как раз обещанную администрацией курицу, рассматривая в отделе бытовой химии пачки стирального порошка «Лотос» и пахучие бутыли с «Белизной». Я маячу рядом, я — Лильке компания, в бесконечном счастье от такой удачи: таскаться с ней за мертвыми животными, точнее, птицами и склянками с голубым молоком и комковатым кефиром. А еще я куплю орехов.

Наклонившись, чтобы бросить в красную пластмассовую корзину упаковку гигиенических прокладок «Натали», Лилька оказывается схваченной за воротник плаща чьей-то цепкой рукой.