Теперь Ляля могла назначать свидания в городе, в театре одном — оперном, в театре другом — драматическом, в модном ресторане, появляясь там с продуманным опозданием на десять минут и в облаке польских духов «Черная кошка». Генерал Старосельцев выполнял свой воинский долг где-то на Западе, где — Ляля точно не знала — в Чехословакии? в Демократической Республики Германии? — да особо и не интересовалась, вовсе нет. Она была рада вовремя обретенной свободе, знала, что с ней делать: каждое утро пробуждалась, мечтая о страстном rendez-vous, каждый день посещала парикмахера и портниху, каждый вечер из были превращался в сказку, вопреки всем коммунистическим принципам, да и ладно.

К тому же теперь у Ляли появилась замечательная подруга, доверенная компаньонка, с которой любую восхитительную подробность страстного rendez-vous можно было обсудить, замирая дыханьем и переживая заново, а это приятно.

Подруга звалась Виктория Альбертовна, «для друзей — просто Вика», и была она со всех сторон удивительная дама.

Анфас она десять лет просидела с мужем, советским дипломатом, в Лондоне, пережила там военные годы, как-то спасаясь от воздушных налетов в холодных каменных подвалах посольства, участвовала в прогрессивном движении английских феминисток насчет рисовать чулок прямо на голой ноге, включая аккуратную штопку, отказалась от шляпок, заваривала кофе из цикория, пекла снулые кексы из яичного порошка, в общем — бедовала. Зато послевоенная эйфория и бурное британское цветение доставили «просто Вике» немало радости, ее стройные ножки в фильдеперсовых настоящих чулках и лаковых туфельках-лодочках без устали вытанцовывали на навощенном паркете в прелестном особняке Kensington Palace Gardens 15А, что на закрытой улице, называемой лондонцами «посольской». Шестьдесят лет спустя прелестный особняк приобретет бывший россиянин Леонид Блаватник за семьдесят пять миллионов долларов, но просто Вика этого не узнает, что и к лучшему.

В профиль Виктория Альбертовна с мужем, советским дипломатом, была недавно распоряжением руководства переселена back in USSR, она надеялась — ненадолго. Муж, советский дипломат, молчал. Молчание с разнообразными выражениями лица входило в его служебные обязанности.

Дамы были представлены друг другу на первом в сезоне показе мод местного Дома Моделей, «просто Вика» была в невообразимом брючном костюме из мягчайшей кожи бирюзового цвета, носила элегантную стрижку pixy cut, утонченно дымила папироской через янтарный мундштук и вообще сильно подражала Одри Хепберн в фильме «Римские каникулы», неизвестном, впрочем, в русской провинции.

Ляля пришла в восхищение от нового знакомства. Устроившись в первом ряду, они дружно зарисовали несколько новейших платьев — Ляля в ученическую бледно-голубую тетрадку, Вика — в изящный миниатюрный блокнот. Потом, наклонившись к высокой Лялиной прическе, она доверительно прошептала ей в кудри, что готова сопроводить новую знакомицу в одно место, где можно купить себе нормальные зарубежные тряпки. Ляля, в силу своего влюбленного статуса, тряпок хотела очень, а также новую прическу pixy cut и папироску в длинном мундштуке. Вика снисходительно позволяла себе подражать. Вскоре дамы сделались очень близки.

Кроме советов по красоте Вика готова была снабжать Лялю рекомендациями по здоровью, точнее, по сексу. Естественно, никто из них не произносил этого неприличного слова «секс», обходились эвфемизмами, чаще всего частицей «это».

Годом раньше Ляля бы с негодованием отвергла любые попытки подобных вольных и непристойных разговоров, но сейчас она, краснея и пряча блестящие глаза, внимала каждому слову, а слов было достаточно.

Например, подруга посоветовала ей нетрадиционно использовать ноги в начале любовного свидания, Вика роскошно называла это «аперетив» и предлагала, хорошенько намазав ступни кремом, ласкать пальцами мужские атрибуты военного строителя, пропуская их между большим и вторым. Он будет обожать тебя всю жизнь, обещала искушенная Вика в неизменном тандеме с папиросой.

Ляля серьезно занялась благоустройством ступней, умащивая их всеми мало-мальски пригодными для этого средствами, включая гусиный жир, дурно пахнущий маргарин и касторовое масло. Часто вечерами можно было видеть ее, неловко ковыляющую на пятках по Дому, с зажатыми между пальцами ватными шариками. При этом она ритмичными ударами ладоней дополнительно вбивала питательный крем в начинающую увядать кожу лица и шеи, разговаривая из-за этого немного дребезжащим голосом: «Ро-з-за, еж-же-ли придешь позже д-де-вя-т-ти в-ве-че-ра, п-получ-чиш-шь…»

Военный строитель был несказанно поражен Лялиными революционными нововведениями, он и не представлял, что такое возможно вообще, особенно заинтересовали его упражнения перед зеркалом. По совету образованной подруги, Ляля ставила Военного строителя напротив зеркала, сама становилась сзади и мягкими длительными прикосновениями снимала с него одежду, попутно оглаживая его постепенно обнажающееся тело. В связи с длительным генеральским отсутствием стали возможными свидания в Доме, в Фиалковой спальне, такое вот циничное вероломство позволяла себе Ляля, а в Фиалковой спальне зеркал было много.

Так все и катилось, в движении, in motion, а в один из жарких июльских дней генеральша с сильным испугом обнаружила себя беременной. Низкое закатное солнце приветливо заглядывало в высокие окна, приглашая прогуляться и насладиться относительной вечерней прохладой, а Ляля монотонно раскачивалась вперед-назад на кухонном стуле с высокой спинкой. Ляля боялась мужа. Муж мог появиться в любой момент и пристрелить неверную и опозорившую его жену из табельного пистолета Токарева, или просто задушить умелыми чистыми руками.

Тамара Мироновна, с некоторых пор исполняющая обязанности домработницы, зашла в кухню с оцинкованным ведром и набором тряпок. Раскачивающаяся на стуле генеральша привлекла ее, рассеянное по очищенным от пыли горизонтальным поверхностям, внимание.

«Ай случилось чего?» — проницательно спросила Тамара Мироновна, с неприятным звяканьем поставив ведро, побросав в него тряпки и участливо наклонивши большую голову к пухлому плечу. И генеральша, наконец, зарыдала.

Родившийся через полгода светленький мальчик получил имя Павлик, фамилию Пасечник, большую семью из нескольких братьев, нескольких сестер, шумной, но незлой мамы Тамары, самогонного аппарата и дворняжистого кобеля по кличке Кобель, отбитого родственной детворой у местных хулиганов.

Лялину беременность удалось скрыть, генерал в городе не появлялся, один раз телефонировал из Москвы, чуть не вызвав у супруги преждевременные роды и коллапс. Находившаяся поблизости Вика перехватила трубку, сказав, что генеральша в легком обмороке от волнения, и ловко, дипломатически выспросила о генеральских планах и намерениях относительно возвращения. Закончив разговор, она взбодрила бледную и дышащую с легкими стонами Лялю: «Не скоро, не скоро — после Нового года, да и то…»

Розочка за оттенками материного самочувствия и внешности не следила, была занята разными делами.

Военный строитель из жизни был изгнан, в сущности, именно в исторический момент раскачивания Ляли на кухонном стуле с высокой спинкой. От встреч с ним она отказалась решительно и без объяснений, Военный строитель погоревал, да и уехал в Дальневосточный округ возглавлять какое-то крупное строительство, писем не писал, да их и не ждали.

А Ляля потоки любви и обожания перенаправила на крошку сына, пойдя, в общем-то, нормальным и даже верным женским путем, просто немного не в том направлении. Ни один человек на свете, включая триумфально возвратившегося к весне генерала, не видел ничего плохого в том, что она часами возится с очаровательным малышом, помогая тем самым многодетной соседке.

—  За что выпьем?

—  Просто выпьем, душа моя. Мне хорошо.

—  Хочу спросить. Интимный вопрос. Можно?

—  Давай.

—  Что это за странный шрам, вот этот, да. Какой-то как от пули.