— Лоджию чьей золовке? — немного запуталась Юля. Марго в двух метрах левее пинала стол.

— Зоидмитриевниной, — обиделся ИванИваныч, — ты не слушаешь меня.

— Слушаю, — успокоила его Юля, — ну что ты.

— Так вот, — радостно продолжал ИванИваныч, — вот, и минут двадцать они светски беседовали об испорченной лоджии. А потом Зоя Дмитриевна так снисходительно интересуется сыном Киры Николаевны: «А Вовка-то твой, — говорит, — как? Пишет?»

«Пишет, каждый день почти. — Отвечает Кира Николаевна. — Да мы по СКАЙПИ общаемся, удобно».

«Как он там устроился, в Германии-то?» — не успокаивается Зоя Дмитриевна.

«Очень, очень хорошо! — Кира Николаевна даже ручки потирает от удовольствия. — Работает, доволен. Знаете, у них ведь небольшая бригада, узкие специалисты. Вот мой Вовка по плитке у них… А друг его, Борька — малярные работы…»

— Отлично, — сдержанно прореагировала Юля, — весело у вас.

— Да, у нас весело, а ты отрываешься от коллектива! — сурово подытожил ИванИваныч и отсоединился внезапно.

Юля пожала плечами и шагнула обратно на веранду. Марго встретила ее бурно:

— Не торопятся они, понимаешь! — вскричала она, пиная перильца. — А это знаешь, почему? А это потому, что Юраня мой им рылом не вышел! Помнишь Юраню? — зачем-то уточнила она строго.

— Как не помнить, — успокоила ее Юля. — Великолепно помню.

— Где вот он только? — погрустнела Марго. — Несколько часов уже признаков жизни никаких не подает…

— Забавно, — подивилась Юля. — Может, в Саду? Дышит?

— Дышит, — горько усмехнулась Марго, пиная острой коленкой антикварный буфет из ореха, — скорее, глотает… Но ничего, — заверила она Юлю, — ничего, я его от этого дела быстро отучу… У меня личный метод… Не забалуешь.

— Да? — воспитанно отозвалась Юля, имея массу оснований сомневаться в возможности быстрого отучения Юрани от глотания. Пожалуй, она бы послушала про Маргошин метод: учитывая человеколюбие автора, он мог быть небезынтересным и доктору Менгеле, например.

Оживленно переговариваясь и глупо хихикая, на веранду вышли Лилька и Розка в непомерно длинных сарафанах, несколько однополых детей, и — замыкающим — великолепный Лукаш Казимирович в благородно поблескивающем чернильно-черном костюме. Запонки просверкнули некрупной шаровой молнией. Ботинки ярко отразили тухловатый электрический свет. Он взглянул на Юлю, и она с готовностью и наслаждением подожглась изнутри, снизу вверх, занялась, заискрилась.

— Продолжаем разговор, — сказала грубая Розка, подозрительно оглядывая искрящуюся Юлю. — Где жратва, я не поняла?

— Ты пошутила сейчас, Роззза? — вновь зашипела нервная Марго. — Это ты должна была подать барашка с фасолью, ссссессстренка…

Милое слово «сестренка» прозвучало в ее устах площадной бранью, каковой прославилась всеобщая матушка Розалия Антоновна, ах, генетика-генетика, пропрыгала легким шариком от пинг-понга неясная мысль в Юлиной напрочь влюбленной голове.

— Значит, подать? — с угрозой спросила Розка, явно подыскивая увесистый и удобный для метания в изящную сестрину голову, предмет.

Приятную беседу сестер прервала «англичанка» Ирина: сначала в дверях появился ее худощавый и обтянутый джинсами зад, похожий на два бобовых зернышка, потом выгнутая по-кошачьи спина, потом напряженные плечи, а потом Ирина развернулась и явила себя присутствующим целиком. Лицом она остро страдала, а на вытянутых руках держала гигантский чугунный казан, темно-зеленый и тяжелый, видимо.

Ирина любит одиночество, не показушное« надоели-все-нафиг-не-хочу-видеть» — в кругу семьи и внимательных друзей, а честное, настоящее Одиночество, со слоем серебристой пыли на столах, зеркалах и телевизоре, одним банным полотенцем в ванной комнате, скорее всего синим, и скучающей без собеседниц зубной щеткой. Она готова платить за него дорого, она и платит за него дорого. Ирина любит заваренный в чайничке на одну персону зеленый чай, третью чашку кофе с густой светло-коричневой пенкой, мерный гул включенного компьютера, свои мысли. Мыслей у Ирины много, она дрессирует их, как тигров, нет-нет, про воспитание тигров говорят — укрощение. Так что Ирина укрощает свои мысли, рассаживает их на полосатых тумбах в форме усеченного конуса вкруг по периметру затянутой красным арены, сама остается в центре, с шамбарьером в сильных и тонких руках.

Лилька сильно засуетилась, задвигала стульями, как бы расчищая Ирине дорогу к гигантскому овальному столу на массивной резной ножке, и несколько раз в волнении прошептала что-то, возможно, любимую неприличную поговорку. Ирина выронила посудину на белую скатерть, крышка подскочила упруго и с грохотом упала обратно. Ирина шумно выдохнула: «уфффф, устала!» — и потерла поясницу под забавной яркой-синей майкой с капюшоном, вроде бы такие майки называются «кенгурушками», хотя где у кенгуру капюшон?

Лилька собралась было высказывать благодарности за доставленную еду и извинения за причиненные неудобства, но тут в Саду послышался характерный шум. Марго насторожилась. Через тридцать секунд на веранду с третьего раза, со стонами и пространными, но малоразборчивыми ругательствами, взобрался Юраня. Он был восхитительно нетрезв, с широкой улыбкой идиота признал в невесте родную душу и сказал: «М-м-о-у-м-н».

Марго несильным ударом под ребра отправила его на удаленный стул, сопроводив ласковым напутствием: «Отдохнешь, пупсенок…»

Юраня, немного сильно путая руки и ноги, с трудом разместился на стуле, отчетливо проговорил: «мля», и со счастьем закрыл глаза.

Грубая Розка радостно поинтересовалась:

— А чего этот твой печеночный паштет так напившись?

Марго не сочла нужным отвечать на этот лишенный всяких обоснований выпад. Она промаршировала к столу, сняла тяжелую крышку, выпустив клуб ароматного пара.

— Кушать, — ласково проговорил Юраня, не открывая усталых глаз, — твою же мать, господа, позвольте с вами отобедать…

— А мама! — как-то неожиданно вспомнила Лилька. — А мама-то не кормлена! Голодному Федоту и щи в охоту.

Стремительно наложив в глубокую тарелку изрядную порцию фасоли и барашка, она выметнулась в Дом.

Лукаш Казимирович вновь обратил свои тревожащие глаза на Юлю, Юля немедленно покрылась серией мурашек, облизала пересохшие губы и без сил рухнула на ближайшую табуретку, она оказалась немного сломанной и грозила скорым саморазрушением. Марго наконец-то хрипло позвала всех к столу, Розка плюхнулась на место и в три приема подтащила к себе жаровню, рядом несмело присели несколько однополых детей, задвигали пустыми ложками, застучали пустыми чашками, «англичанка» Ирина завладела горкой полотняных салфеток, Юраня в уголку негромко икнул несколько раз. Тихий семейный ужин можно было считать начавшимся, несомненно.

С каким-то странным лицом вернулась Лилька, встала ровно посередине веранды, недолго поохорашивала непомерно длинный подол сарафана и скупо произнесла:

— Да мама там чего-то. Не пойму. Что-то голову под подушку положила.

Мерно звякали столовые приборы, билась о стекло ночная жирноватая бабочка, дети легонько пинали друг друга ногами под столом.

— Ну здрассьте, приехали, — рассердилась Розка. — Лиль, а не пойти бы тебе в жопу? За такие заявки во время еды тебя надо по морде одуванчиками бить… Кстати, мясо ты пересолила. Я тебе ведь говорила, что соус надо было уваривать и подавать отдельно, но ты же дофига умная у нас…

— Роза! — холодно отвечала Лилька. — Чтоб ты просто знала, я барашка по рецепту Эрика Мадьяра [22]готовила множество раз, и он не допускает отдельного приготовления соуса, напротив…

— А допускает он, чтобы в его баране соляные чертовы кристаллы начинали расти? — оборвала ее грубая Розка.

— Знаешь что, Роза, — Лилька подбоченилась, расставила локти в сторону и стала похожа на воинственную молекулу водорода, — не хотела говорить, а скажу. Ты абсолютно неграмотна в отношении кулинарии! Твой торт как бы Наполеон, что ты выставила на Флоркин день рождения, напоминал слоеное говно, Роза! Голова с лукошко, а мозга ни крошки…