– Всему свое время, – тихо вздохнула я.

Утром Димитрий, пока я спросонок не успела опомниться, добился своего.

Узколобый мерзавец! Как я его ненавижу! Убила бы!

Я снова пария. Я грязная. Грязнее клошара. Я заехала домой перед работой и выскребла, вычистила, ликвидировала из себя все следы его биожидкостей. Я опоздала на работу впервые, но это было важнее больных. Я перестала бы себя уважать.

Я только вошла в кабинет, как зазвонил мобильник.

– Будешь рыпаться, – спокойно сказал Димитрий, – я оторву твою башку от туловища. И закопаю.

Мой мобильник стал влажным и липким от моего холодного пота. Я испугалась не за себя. Я испугалась за Игоря. Плевала я на себя! Я не знаю, на что способен Димитрий, но я знаю, на что способны деньги. Они могут пройтись паровым катком по чужой жизни. Изгадить, истоптать, изломать, опозорить. Даже без насилия и убийства. Деньги – это инструмент власти. Самый совершенный в мире. Им трудно противостоять. Они унизят так, что потом никогда не разогнешься. Они испачкают так, что не отмоешься никогда.

Я посмотрела на небо и попросила:

– Освободи меня от Димитрия. Любым способом. Каким угодно. Тебе лучше знать.

Ко мне в кабинет явились Месхиев, Капустин и Ломова. Капустин и Ломова – мои однокурсники. Оказалось, что Капустин и Месхиев в дружбе. Они проходили вместе повышение квалификации. Оказалось также, что Ломова до сих пор не замужем, но планы у нее вполне определенные. Планы Ломовой – Капустин. Не нужны очки, чтобы это заметить. Капустин надежно осел в ее цепких руках.

– Откуда часики? – спросила меня Ломова. – Сколько брюликов на циферблате?

У меня скромные внешне, но дорогие часы. С бриллиантами на циферблате. Без всякой помпезности. Терпеть не могу помпезность. Но Ломовой очки никогда не были нужны. Она видит под водой и над землей. Она – нежный циклоп. У нежных циклопов острое зрение, острый нюх, острый слух и вкрадчивый голос. Поищите глазами вокруг себя, нежных циклопов полным-полно и становится все больше и больше.

– Да. Откуда часики, Зарубина? – повторил говорящий попугай Капустин.

– Откуда? От любви, – улыбнулся углом рта Месхиев. – Передаются половым путем.

Я чуть не заплакала. Честное слово. Что со мной творится? Но когда меня припирают к стенке, я сжимаю зубы и улыбаюсь. Знаете, как это называется? Выкуси! Никогда не показывайте вида, что вас задели. Даже очень умные люди могут попасть в глупое положение, если застать их врасплох.

– Тебе этот вымпел, Месхиев, никогда не перейдет, – сказала я, покачав ногой.

– Мне и не надо.

– Ну, и иди работать!

Месхиев остался торчать в моем кабинете.

Мерзкий ублюдок! Даже шутки без акушерки родить не может. Импо! Что я так разъярилась? Я совершенно перестаю себя контролировать. Надо взять себя в руки. Срочно!

– Зарубина у нас всегда была железной кнопкой. Будь осторожнее, Месхиев, – посоветовала Ломова. – Твое мокрое место на стенке даже не найдут.

Это кто говорит? Нежный циклоп! Страшный, как смертный грех, и вязкий, как суперклей. Акула-меч и черная вдова в одном лице. Нет слов! Мне стало смешно. И беседа потекла по куртуазному руслу.

Я еле выпроводила Капустина и Ломову, сказав, что надо работать. Месхиев остался торчать в моем кабинете.

– Что надо? – спросила я.

– Ничего. – Месхиев покачал ногой.

– Слушай, Месхиев, чему ты завидуешь? Дорогим вещам?

– Не-а, – Месхиев встал. – Я вымпел хочу.

– Чао! – Я помахала ему ручкой.

Месхиев отправился калечить хирургических больных. Хотя, если честно, он хороший врач. Дай бог больному попасть в такие руки.

Слава богу! В боевой обстановке я стала самой собой. До конца рабочего дня еще далеко.

Через полчаса явился Седельцов. Он обшарил глазами мой кабинет. В который раз.

– На чьи деньги обустроила? – без обиняков поинтересовался он. Наконец-то!

– Костолома, – без обиняков ответила я.

Пусть знает, рыпаться или нет. Седельцов прекрасно понял, что я имею в виду. Его лицо перекосилось от злобы.

– Скромнее надо одеваться на работу, Зарубина. Здесь больница, а не подиум, – неумело поддел он меня.

Смешно! На работу я одеваюсь скромно, без вызывающих украшений. Просто одежда дорогая. Для тех, кто понимает. Седельцов понимал. У него водились деньги, неплохие для его ступеньки иерархической лестницы.

Его губы щитомордника кривились от ненависти. Он бы меня ужалил, если бы это была не больница, а серпентарий. Бриллианты на его запонках блестели на солнце. Подарок его жены, заработанный половым путем. Или на откатах. Средний класс живет откатами и взятками. Это его потребительский кредит. Самое нелепое в общественной цепочке – средний класс. На внешние признаки статусности он тратит больше, чем может себе позволить. Средний класс живет в кредит, даже те из него, кто потомки интеллигенции в седьмом колене. Я не беру кредитов и другим не советую. Хотя на самом деле мой кредитор Димитрий; в нашем контракте оговорен залог, а проценты – нет. Вполне возможно, что одним визитом судебного пристава не обойтись. Может быть и хуже. Ну и черт с ним!

О чем я? Ах, да. О среднем классе и корнях. Я знаю своих предков до пятого колена. Отец моего деда преподавал в университете науку созидания зданий и ансамблей зданий больших и малых форм. Другими словами, движение тяжестей, сложение и вычитание метафизических по красоте своей архитектурных тел. Его брат был художником, не очень хорошим, но у нас сохранились его картины, и я их люблю согласно зову крови. Отец моей бабки учился в Гейдельберге и был успешным частнопрактикующим врачом, а бабка слыла неплохой пианисткой. Я помню рояль с бронзовыми амурами, держащими в объятиях оплывшие свечи. Куда он делся? Отец моего отца проектировал мосты, он рассказывал мне такие вещи о сталинских лагерях, в которые я никогда бы не поверила, если бы не прочитала Ажаева. А моя хорошо образованная бабушка была двоюродной сестрой жены известного писателя. Дедов по папиной линии я помню плохо. Они очень рано умерли. Среди моих предков не было дворян, но в наше время и этого довольно, чтобы смеяться над теми, кто покупает титулы. Зачем я так подробно об этом рассказываю? Затем, что лучше гордиться реальностью, а не виртуальностью. Кто знает, может, наши предки – и интеллигенты, и рабочие с колхозницами – смотрят на нас из параллельного мира? И никто не знает, что будет в параллельном мире с людьми, не помнящими родства.

– Что вас привело к нам, Роман Борисович? – любезно спросила я.

– Больной Веденеев. Высокопоставленный сотрудник городского муниципалитета. Вы его уже осмотрели?

– Нет. Я занимаюсь только тяжелыми больными. Больной Веденеев жил, жив и будет жить.

Скажу вам, что заведующий на то и заведующий, чтобы концентрироваться на главном. Это известное всем правило, в том числе и главному врачу.

– Я прошу вас вести Веденеева лично.

Я сделала лицо стервы, холод, высокомерие и черствость. Лицо Седельцова неожиданно стало плаксивым.

– Я вас прошу, Анечка, – просительно залепетал он.

Анечка! Что за фамильярность? Меня только родители так называют и Игорь. Даже Димитрий не рыпается.

Седельцов смотрел на меня глазами побитой собаки. Я махнула рукой, бросив ему кость.

– Я его осмотрю.

– Я с вами! – обрадовался маленький человек.

Веденеева курирует Рябченко. Щенок побледнел, увидев Седельцова. Тот бросил на него быстрый взгляд.

– Не слишком ли молод? – громко, без стеснения, спросил меня он.

Рябченко покраснел с головы до ног. У него даже кисти стали красными. Его унизили прилюдно.

– Нет, – кратко ответила я.

Маленький щенок благодарно лизнул мне руки.

Я выслушала невразумительные жалобы муниципального больного. Я изучила его историю болезни и результаты исследований. Осмотрела Веденеева с головы до ног, оставив узким специалистам только урологию и проктологию. Им тоже нужен свой хлеб. На первый взгляд Веденеев здоров как бык. Что его к нам занесло? Вздумал отдохнуть за государственный счет? Или наехали СМИ и правоохранительные органы? Третьего не дано.