– Полежите, полечитесь, – рекомендовал главный врач.

Без заискивания. Он тоже держит мину. Или знает больше, чем я. Но не третье, которого не дано. Это точно.

– С радостью, – Веденеев захихикал мелким, рассыпчатым смехом. – С такой красивой девушкой я бы здесь и состарился.

– Среди персонала нет девушек и юношей! – ответила я муниципальной амебе. – Они медработники, что значит средний пол. И для медработника больные – тоже пол. Средний!

Не позволю лапать моих медсестер и щипать их за задницы. Мне надоели их жалобы. Есть бедные дурочки, которые идут на это в туманном облаке мечты о лучшей жизни. Когда туман рассеивается, они рыдают все ночное дежурство, мешая лечебному процессу. Опытные медсестры сразу обращаются ко мне, и мне приходится ставить на место зарвавшуюся мелочь. Мелочь – это фурункул с гонором вместо гноя. Таких надо своевременно выдавливать, чтобы фурункул не превратился в абсцесс, флегмону и дальше по нарастающей. Хотя как врач я не советую выдавливать фурункулы самостоятельно, можно заработать сепсис. Идите к профессионалам. В жизни, а не в медицине профессионал – это ваш собственный мозг. Если мозга нет, придется жить с сепсисом и умереть от него.

Трое мужчин проводили меня голодными взглядами, даже Рябченко, хотя у щенка на губах еще молоко не обсохло. Что они ко мне все привязались? Я что, медом намазана? Я знаю красивых женщин, у которых нет ни одного мужчины. Одинокие красивые женщины не могут элементарно познакомиться. Как-то я шла по улице и не глядя подняла руку, чтобы поймать частника; возле меня остановился Димитрий. Просто так. Я до сих пор с ним. И не могу отвязаться. Господи! Ну что они ко мне пристали?

Я оглядела себя в зеркало. Две руки, две ноги, голова – одна штука. Все как у всех. Повертела головой из стороны в сторону. Умная голова, между прочим. Может быть, все дело в розе ветров?

Как я соскучилась по Игорю! Сил никаких нет! Как дожить до встречи? Кто мне поможет?

Боженька! Помоги мне, пожалуйста! Я что хочешь для тебя сделаю! Пожалуйста! Пожалуйста! Пожалуйста! Что тебе стоит? Ну, что?!

– Возьмите платок.

Я подняла голову, возле моего стола стоял Рябченко.

– У вас дверь была приоткрыта.

Я молча взяла его платок и вытерла лицо. Я выла как собака. Вслух!

– У вас все в порядке?

– Все. Идите.

Рябченко стоял у моего стола, как преданный пес.

– Ноги в руки! И идите! – заорала я. – И не лезьте не в свое дело! В следующий раз закрывайте дверь с другой стороны!

Я уронила лицо в ладони. Как работать? Я совершенно расклеилась.

Я в постели Димитрия. Мне страшно снова стать грязной парией. Страшно так, что мое тело в холодном поту с головы до ног.

– Убери руку. Пожалуйста, – попросила я как нормальный человек.

Он убрал руку, меня отпустило.

Что со мной не так, спрашиваю я себя все время. Может, я действительно инфантил? Единственный ребенок из хорошей, полной семьи, где родители любят друг друга и любят собственного ребенка. Любят чересчур. Сдувают пылинки, решают за него все вопросы. Мне пришлось сбежать от их опеки в отдельную квартиру.

Точно. Чрезмерная родительская опека – корень инфантилизма и предсказуемых трудностей в будущем. Я умею постоять за себя. Я научилась защищаться от людей, но защитить себя от собственной безалаберности в голове не в состоянии. У меня кособокий мозг. С одной стороны – острый, профессиональный ум, с другой – полная каша в голове. Родительская опека отбила мне одно полушарие мозга тяжелым прикладом – так же, как условные единицы отбили одно полушарие у клонов. Если объединить два уцелевших полушария, мое и Димитрия, может получиться нормально функционирующий организм. А вдруг жизнь отбила у нас одно и то же полушарие? Получается гомункул. Господи! Что за ерунда лезет мне в голову?

Соседний гомункул тяжко вздохнул. Не спит. Надо узнать мнение со стороны. Всегда требуется мнение внешнего эксперта. Собрать консилиум, как говорится.

– Я правда дура?

– Круглая, – подтвердил гомункул по имени Димитрий.

Всех клонов буду теперь звать гомункулами! Для людей с одним действующим полушарием мозга это самая подходящая дефиниция.

Я закрыла глаза и велела себе спать. Мое уцелевшее полушарие спать не желало. Ему мешал внешний раздражитель по имени Димитрий. А вдруг Димитрий прав? Может, я действительно инфантил? Ерунда! Просто выбилась из привычной колеи. Свернула на другую дорогу, где нет ни одного знакомого дорожного знака, и заплутала. Что из этого следует? То, что я бедная дурочка! Неумение жить без дорожной карты есть типичный симптом инфантилизма. Как же мне быть? Блуждать между трех сосен? Кричать «ау», или «караул», или «спасите мою душу»? Получается, это у меня три капли мозга. Черт-те что!

– У меня в голове сплошная ахинея, – ни с того ни с сего пожаловалась я.

– Может, это мне в тебе и нравится.

– Ты что? Хороший человек?

– Не очень. У меня есть пистолет. Будешь изменять, я тебя убью.

– Не сможешь!

– Тебя смогу, – спокойно сказал он.

Узколобый мерзавец! Может, капнуть органам правопорядка, что у него пистолет? А вдруг у него есть разрешение? Или на пистолеты не дают разрешения? Надо залезть в Инет и порыться в Уголовном кодексе. Все же хорошо, что есть Инет.

И вообще. Что за детский сад? Хороший человек! Детский лепет! Сю-сю-сю! Ня-ня-ня! Пузыри слюны изо рта и погремушка… Я точно инфантил! Инфантил на четвертом десятке лет. Как отвратительно!

– Угомонилась?

– Нет! – Я скукожилась, как эмбрион.

– Я завтра уезжаю на пару дней.

– Не навсегда же.

Димитрий выматерился и вышел из спальни.

Боже! Спасибо! Как я тебе благодарна! Ты даже представить не можешь! Два дня нам с Игорем хватит, а вскоре у меня месячные. Как повезло!

Я проследила за Димитрием. На всякий случай. Он лег спать в комнате для гостей.

Спасибо, господи! Он ничего не узнает! Я хочу услышать голос Игоря, чтобы спокойно спать, иначе меня будет мучить бессонница. Мучить мой страх, что я потеряю своего сокола, если он забудет мой голос, мой запах, мою розу ветров. Я смеюсь над собой оттого, что я глупая. Зачем я несу этот бред об инфантилизме, если на свете есть вещи намного важнее?..

– Устал?

– Нет.

– Я хочу поцеловать твои руки, чтобы они стали сильнее. Приложи к ним телефон.

– Сейчас, – смеется он. – В сторону отойду.

Он на своей ночной работе. Носит мешки тяжелой жизни. Потому никто не должен видеть нашей любви, чтобы не запятнать ее своими глазами. Я целую его руки, и мне этого мало.

– Приложи к пупку, – требую я, – и обведи по кругу.

Мои поцелуи нанизаны на радиоволны, как бисер в бессчетном количестве. Они ложатся вокруг пупка, как лучи радиосолнца.

– У тебя морщится лицо?

– Да! – смеется он.

– Значит, щекотно! – хохочу я. Я и это угадала!

Мы смеемся как ненормальные, блаженные, юродивые. Как балетные цыплята на детском утреннике.

Знаете, что он мне наговорил? Нет, не скажу. Это очень личное. У меня бессонница от счастья. Когда я его увижу? Как я скучаю по его розе ветров! Провалиться, упасть, как в пропасть, в его небо, в его радужку цвета грозы. И падать бесконечно до звезды у его зрачка.

Скучаю. Скучаю. Скучаю. Кто меня поймет?

Мы с Игорем смотрим репродукции моих любимых картин. Я привела его в галерею моих любимых художников.

– Ты похожа на нее. – Он показывает «Девочку с мышкой» Ермолаева.

Это мой человек до последней косточки, до краешка нерва, до спирали ДНК. У нас общая лимфа и кровеносная система. У нас одно сердце и одни легкие на двоих. Мы сиамские близнецы. Мы лучше умрем, чем нас разделят.

Он сразу нашел то, что я люблю больше всего. «Девочку с мышкой»! Знаете, что написано об этой картине? Образ молодости, гармонии и света. Вот! Завидуйте!

– А ты – на него. – Я показываю ему «Шагающего ангела». – Я давно так тебя зову. У него твои крылья. Видишь? Знаешь почему? Он – это ты.