– Я зайду к тебе в одно из воскресений, – фальшиво пообещала я.

Она обрадовалась. Ее радость приросла гирей к моей ноге.

В воскресенье я шла на Голгофу. К Ленке. К моему облегчению, Игоря не оказалось дома. Квартира выглядела неубранной, это было необычно.

– Игорь не успевает. Он все время пропадает на работе, – упавшим голосом произнесла Ленка.

Внезапно я почувствовала глухое раздражение. Тяжелобольная, несчастная женщина могла пережить своего здорового мужа. Своего ангела-хранителя. Он мог просто умереть от истощения, морального и физического.

– Давай я уберу, – предложила я.

– Ты что? – испугалась Ленка.

– Ничего.

– Игорь будет сердиться.

– И пусть! Где у вас тряпки, ведра?

– В ванной, – сдалась Ленка.

Я нашла тряпки и таз. Налила в таз воду, засыпала порошок и обернулась в поисках резиновых перчаток. Их не было. Были чужие микробы, чужие болезни, чужой пот, слезы, кровь. Я села на край ванны. Глухое раздражение переросло в неприязнь, такую сильную, что я испугалась самой себя. Испытывать раздражение к тяжелобольной, которая может в любой день умереть от диабетической комы? Испытывать неприязнь к человеку, чье сердце устало бороться с давлением собственной крови? Ненавидеть слепую? Я даже не стерва, я просто дрянь, каких поискать.

Я посмотрела на свои руки, бессильно сложенные на коленях.

С какой стати она несчастная? У нее есть свой Шагающий ангел, который пашет с утра до глубокой ночи, чтобы ее лечить и кормить. Ночами таскает тяжеленные мешки, чтобы дарить ей подарки и целовать ей руки! Ни один мужчина за всю мою жизнь ни разу не целовал мне руки, стоя на коленях. Ни один. Никогда. Знаешь почему? Потому что я родилась без своего Шагающего ангела. Мне повезло значительно меньше, чем тебе. Это я несчастная, а не ты!

Я вымыла Ленкину квартиру и пошла домой. Мне не хотелось там оставаться. Настроение было хуже некуда. Мне не хотелось жить. Моя душа, наверное, умерла бы, если бы вдруг, из ниоткуда, не появился пыльный куст аптечной ромашки. Я развернулась к нему и наткнулась на Игоря, входящего в их двор. Шагающий ангел взглянул на меня своими синими глазами из синих рам век. Я обняла его своими сиреневыми крыльями.

– Не надо, – безысходно сказал Шагающий ангел.

Я отчаянно замотала головой. Я умоляла его глазами не говорить «нет». Он прижал меня к себе, и я вдохнула запах его тела. Странный, знакомый запах. Я уже слышала его когда-то. Я закрыла глаза и вспомнила.

Мальчишки нашли птицу, то ли ястреба, то ли сокола. У него на правой лапке была веревка, ножка под узлом уже омертвела. Они обрезали ему когти на здоровой ноге так, что кровь текла ручьем. Сокол бился клювом до крови, не на жизнь, а на смерть. За это ему размозжили голову булыжником. Я похоронила его под карагачем – там, где его нашли. В десять лет я похоронила своего первого Летающего ангела. Я должна была спасти второго. Я узнала его по запаху. Запах крыльев ни с чем не спутать.

Мама переживает из-за того, что я не вышла замуж. Я не переживаю нисколько. Муж моей приятельницы безбожно пил и гулял, она его выгнала. Он вернулся, она выгнала его снова.

– Почему? – спросила я.

– В туалете пахнет его мочой, – пояснила она.

Я отлично ее поняла. Запах чужих людей пристает к вам до самой смерти. Запах их тела, их выделений, их голоса, их привычек. К этому можно адаптироваться, но попробуйте отдохнуть от их запаха, и вас опять затошнит. Потому терпеть запах чужих людей лучше на их территории, так безопасней для вас. У вас есть путь к отступлению в любой момент. Можно уйти на свою территорию, не прощаясь и ничего не объясняя. Если вы хотите с этим мириться, флаг в руки, но мне по другой дороге.

У Димитрия нет другой женщины, кроме меня. Я в этом уверена. Может, встречаются варианты типа Седельцова, но это не в счет. Это обычное дело. Любопытно, Димитрий способен любить?

– Слушай. Что ты во мне нашел? – спросила я его. – Мне интересно.

– Замуж хочешь? – оригинально переспросил Димитрий.

– Приблизительно.

– Пойдем, – легко согласился Димитрий.

– Пока некогда.

Я слегка испугалась. Вдруг он серьезно?

– Почему? – напрягся Димитрий.

В связи с тем, что он мужчина с толстыми костями черепа и сверхтонкой корой головного мозга, мое «не хочу» означает, что я его не хочу. Что, в свою очередь, означает: у меня есть другой мужчина.

– Твоя квартира слишком мала.

– Женюсь, куплю больше. Сейчас мне и такой хватает.

К слову сказать, у Димитрия двухуровневый пентхаус с террасой на крыше. «Умный» дом. Надавишь кнопки, и дом начинает жить своей жизнью. Очень удобно, я уже привыкла и всем рекомендую. Не Димитрия, а «умный» дом.

– У тебя и дома нет.

Лицо Димитрия стало угрюмым, в его шкале ценных приобретений и в его гордыне оказалась брешь.

– Я оставил дом жене и детям.

– Сколько детей?

– Двое.

Он никогда не говорил о детях, словно они не существуют. Я даже не знаю, встречается ли он с ними. Я роюсь в его вещах, так же как и он в моих. Око за око, шпионаж за шпионаж. Имеющий уши да услышит, имеющий глаза да увидит. Это поможет выжить в борьбе за жизнь, в том числе в офисной борьбе. Офисная борьба – тоже борьба за жизнь, потому что жизнь – это комфортное место под солнцем. Или под офисной лампой, как вам больше нравится.

Недавно Димитрий распорол подкладку моей косметички; даже не представляю, что он там искал. Зачем на плечах он носит голову? У нее орнаментальное назначение, не более. Я представила Димитрия всадником без головы и посмеялась.

Я нигде не видела фотографий его детей. Если бы он о них не сказал, я бы о них не узнала.

– Покажи их фотографию, – пристала я, чтобы отвлечь от неправомочных мыслей о браке и затушить доминанту ревности.

– У меня есть только старая.

Он отправился ее искать, перерыл все и не нашел. Со стороны я наблюдала за его отцовскими чувствами. Не хотела бы я, чтобы моим отцом был Димитрий. Мой отец помнит обо мне все время. Но родительская любовь меня временами допекает. Ее слишком много.

Я успокоилась, он забыл о ревности – так же, как и об отцовских чувствах. Но не тут-то было. Не найдя фотографии, он разозлился и вспомнил обо мне. Он стал закипать паровым котлом, я обняла его обеими, здоровыми руками и прижалась всем телом. Он слегка отошел, доминанта ревности заместилась доминантой половой охоты. Но Димитрий, как и я, всегда действует по плану. Если я плохо себя веду, меня надо отодрать. Без членовредительства. Сейчас я это позволяю. Ему приятно, а я получаю качественный секс. Моя гордыня не страдает, я законопатила эту брешь. Все счастливы и довольны, сплошной хеппи-энд. Так мы с Димитрием и живем: он мне – оброк тряпками и цацками, я ему – барщину своим целомудрием. Денег я у него принципиально не беру, моя гордыня этого еще не позволяет.

В переносном смысле мне не хватает воздуха в наших отношениях. Я погрузилась в них, как в трясину, по самую макушку. Так глубоко, что и не выплыть.

– Петр Первый отрезал Анне Монс голову, – сказал мне Димитрий. – И положил в банку со спиртом, чтобы всегда была перед его глазами. Говорят, и после смерти она оставалась красивой.

– К чему это? – спросила я.

– Ты моя, – ответил он. Членораздельно, по слогам.

Мне стало не по себе. На меня в полутьме комнаты смотрели чужие глаза, в которых радужка сливалась со зрачком. Черная бездна в оправе из белой склеры.

– Моя, – повторил он.

Мне хотелось унять свое сердце, а оно уже пульсировало безумным, неистовым комком внизу живота. Так мое сердце за меня и ответило:

– Я согласна.

Я лежала и думала о своем раздвоении личности. Почему я здесь? В одной постели с тупым мужиком, которого презираю? У меня есть святая миссия спасать Шагающего ангела. Что мне мешает это сделать? Моя собственная похоть? Так думать о себе было противно, потому я постановила: моя преданность Ленке слишком велика. Я хороший человек.