16 октября американский сверхзвуковой самолет У-2 обнаруживает ракетные батареи на западной оконечности Кубы и делает фотосъемку. Проанализировав их, Пентагон заключает, что ракеты способны достичь севера Соединенных Штатов.

Железная рука вклинилась между Кеннеди и Хрущевым. Это можно было бы изложить в одной фразе, которую на Востоке очень боятся произнести: «Ты убираешь свои ракеты из Турции, а я свои с Кубы».

Кеннеди пытается больше узнать о своем визави. Опростоволосились в бухте Кошон, оставили перья на вершине Вьенн, не хватало только, чтобы Орел янки снова опустил голову. Антиамериканский сдвиг, при котором присутствуют, раздражает Вашингтон, но больше всего в мире ощетинивает Белый дом и еще больше Пентагон, конечно, Куба, этот комар в девяносто раз меньше своего северного соседа и все же готовый его уколоть.

22 октября перед американскими телекамерами Кеннеди объявляет о кризисе. Мир с удивлением обнаруживает экстремальность ситуации, самое худшее, что испытали с конца второй мировой войны. Развязывается страшная обманная партия в покер. Кеннеди склоняется к тому, что его противник блефует, стремится просто обозначить начало в холодной войне. На что решиться? Блокада или бомбардировка? В контрпартии ослабить базу в Гуантанамо, убрать «юпитеры», нацеленные на Москву из Турции, так же как те, что размещены в Италии?

Кеннеди отклоняет решение «бомбардировки», которое восстановило бы весь мир против него. К тому же можно заменить словом «карантин» слово «блокада». С понедельника 22-го до ночи 28-го партия возобновляется с удачными ходами для обоих лагерей, шесть дней, в течение которых мир затаил дыхание. Русский лагерь подчеркивает, что его противник глумится над суверенитетом Кубы, создавая блокаду, которую скрывают под другим названием. «И если завтра, в открытом море, советские корабли откажутся быть осмотренными?» — со страхом спрашивает Американец. 24-го в 10 часов 30 минут судна с красными флагами останавливаются. Кеннеди победил? Нет еще. Хрущев выступает против вывода ракет с кубинской территории, пока не будет сделано то же с «юпитерами» в Турции. И в первую очередь, «бойкот» должен быть снят с обещанием не нападать на Кубу. Потребуется пять месяцев, чтобы этот торг, прошедший между двумя «К», был бы реально применен на территории.

С отступлением, кажется, что Куба спасена Берлином. В тот же момент протягивается еще одна железная рука. Хрущев поместил ракеты со своей стороны стены, а также обнаружил, что Соединенные Штаты вышли вперед в гонке по ядерному оружию и что все более явственной становится перспектива дотирования бундесвера. Взвесил ли он все, прежде чем прийти к глобальному решению, но с этого момента ситуация могла бы быть оценена таким образом: «Не будет ядерного оружия с другой стороны, это поможет, и мы уберем ракеты с Кубы». В противоположность, без берлинской угрозы Кеннеди, возможно, покарал бы своего строптивого соседа. Так, Куба стала детонатором и ставкой в большой игре, которая могла бы привести к планетарной катастрофе — и никто не спросил мнения у основного заинтересованного. Кастро мог только проявлять нетерпение в течение недели, когда глаза всего мира были прикованы к его острову.

Че тоже из-за всего этого спрашивал себя, каковы же эти русские как союзники. Ему не могло быть по вкусу положение бессильного и молчаливого заложника, — всегда хозяину своих действий. Разумеется, он ые меняет мнения в отношении Соединенных Штатов, но начинает думать, что новый партнер, выбранный Кубой, может стать тоже властным в своем роде.

На острове строят противоатомные убежища в предвидении вторжения, которое руководители считают возможным. В ожидании экономическая жизнь не теряет своих прав. Поворот, предпринятый Кубой, заставляет Че искать новые формулы, чтобы стимулировать сахарное производство. Он закрывает в театре Чапли (сегодня театр Карла Маркса) Конгресс рабочих сахарного производства словами, в которых сквозила тревога:

— Урожай 1963 года будет трудным из-за нехватки рук на тростниковых полях.

В прошлом марте он неявно признал, что был неправ, слишком делая ставку на быструю индустриализацию в ущерб сельскому хозяйству. Он признается французскому журналисту Жану Даниэлю:

— В основном, наши трудности — последствия наших ошибок. И они многочисленны. Ошибка, которая нанесла нам наибольший ущерб, была недопроизводство сахарного тростника.

В конце января 1963 года он вызывает панику, объявляя о своем приезде на поля Централи Сиро Редондо в Мороне. Волнение на пределе, когда, сопровождаемый фотографом Кордой, он карабкается по рядам сахарного тростника с толпой ребятишек по пятам и, как обычно, проверяет, все ли получают одинаковый паек.

4 февраля, первый день труда, он ведет первые режущие тростник машины, полностью кубинские. Он появился утром в поле так рано, что нужно было ждать пока солнце не поднимется, чтобы приняться за работу.

— Никто не мог его остановить, — вспоминает Хуан Хименес, один из «дровосеков», как Эрнесто называл резчиков тонких стеблей. — Я вспоминаю, как однажды подожгли поля сахарного тростника, и тотчас команданте решил идти срезать горящий тростник, чтобы проверить работу машин на месте. Мы, кто работал рядом с ним, попробовали его отговорить, так как в этот день он уже очень устал и пыль горящего тростника могла вызвать у него новые приступы астмы. Ничего не поделаешь, пришлось следовать за ним, он изнурял нас работой. У этого человека была не пара рук, а четыре. Много раз с другими группами он работал до рассвета.

Херонимо Альварес Батиста, один из руководителей резчиков, рассказывает:

— Когда однажды Че спросили, какова была производительность его машины в течение прошедших двенадцати часов, он ответил: «Сто пятнадцать тонн и одна нога». Газета Революсьонвоспроизвела информацию такой, какой она была, не давая разъяснений. Когда Че увидел номер, он разразился смехом: упомянутая нога была шуткой, речь шла о ноге руководителя его бригады, который был легко ранен лезвием…

Че, который так любит чистый воздух полей, увлечен бюрократией, являясь одним из ее служителей в качестве министра. Позднее он напишет, возвращаясь к этому периоду:

«Начало нашего революционного государства, так же как все первые этапы нашего правительственного правления, оставались сильно пропитаны тактикой, вышедшей из герильи (…).

Административные герильи пронизывали весь сложный аппарат общества, постоянно сталкивались, приказы и контрприказы следовали один за другим, с различным толкованием законов, которые в некоторых случаях входили в противоречие с предписываемым в лоне организмов, в пренебрежении к центральному управленческому аппарату (…).

Как противоядие мы начали организовывать сильные бюрократические аппараты, которые характеризуют первый созидательный период нашего социалистического государства, но расхождение было слишком большим, и любая категория организмов, среди которых и министерство промышленности, начинала политику централизации действий, чрезвычайно сдерживая инициативу администраторов».

С начала июня 1963 года Че начинает летать. Сначала в Чехословакию, где принят премьер-министром Вильямом Широки. 3-го он в Алжире, где его ждет Бен Белла на празднествах, отмечающих первую годовщину независимости. Он посещает Кабили, Оран, Константин, Бескра, Сиди-Бель-Аббес… 24-го он возвращается в. Гавану. 1 августа важная китайская делегация, прибывшая на празднование 10-й годовщины Монкады, смешивается с шестьюдесятью североамериканскими студентами с визитом на Кубе, и которые не перестают задавать вопросы. Че получает истинное удовольствие, принимая участие в разговорах людей, приехавших с разных концов света. Прекрасный случай, чтобы не воспользоваться им для своего революционного рефрена:

«Освободительные войны представляют собой катализатор коллективного сознания. В каждой слаборазвитой стране есть класс более неимущих, чем другие. И это не класс промышленных рабочих, а сельских рабочих, крестьян, тех, кто обрабатывает землю. Он лучший революционный фермент».