Одним воскресным утром, как правило, в день добровольного труда, когда Альберто Гранадо, находящийся в Гаване на конференции по биохимии, в шесть часов утра предстает перед министерством промышленности, Че и Алейда ждут около грузовика. Эрнесто в нетерпении глядит на часы. Наконец появляются три огромные машины, полные сотрудников министерства. Альберто с шуткой вспоминает сцену:

— Он им сказал: «Итак, господа, прибывают вицеминистры, лучшие из народа со своими шоферами! Ступайте в грузовик!…» И вот весь этот маленький мир высоких чиновников, не слишком радостный, шоферы, более забавляющиеся, и мы трое, Эрнесто, Алейда и я — радостные, на дороге Матансас, чтобы резать тростник на Централи Толедо. Мы смеемся, стоя перед объективом у тростника, который был намного выше нас, особенно меня.

В сентябре Че — которого отец научил играть в шахматы в одиннадцать лет — принимает участие в сеансе одновременной игры, который происходит на его собственной территории внутри министерства промышленности и который ведет чемпион СССР Виктор Корчной. Эрнесто — страстный шахматист: у него библиотека из пятисот книг на эту тему, и в Аргентине он общался с великим Михаэлем Найдорфом. В 1962 году он организовал на Кубе международный турнир в память Касабланки, заметив по этому случаю:

— Если шахматы представляют развлечение, их также нужно рассматривать как стимул к развитию мысли, и страны, которые имеют большие команды шахматистов, так же в первом ряду и в других более важных сферах.

В 1963 году он играет в шахматы по телефону с американским гением Бобби Фишером.

22 ноября 1963 года, в день убийства Кеннеди, Че приступает к электрификации всего острова. И чтобы ток проходил еще лучше между его братьями-людьми, он бросает формулу: «Человек-волк — нет, новый человек — да!». Он придает большое значение своему новому человеку: это задача Революции такой, какой он ее видит. После руководства программой индустриализации, управления экономикой, создания министерства промышленности, механизации сельского хозяйства, Че все больше приходит к мысли о человеке. На машинах, которые его продвинут вперед. Он пишет кубинскому интеллектуалу Хосе Медеро Местре: «После разрыва с прошлым обществом мы хотели создать новое общество с существом-гибридом; человек-волк из общества волков заменяется другим видом, у которого нет этого опустошительного пристрастия к пожиранию себе подобных… Беда в том, что интерес имеет слишком большую тенденцию быть рычагом благополучия».

В марте 1964 года он — голос Кубы на первой Международной женевской конференции по торговле и развитию. Он начинает с перечисления одного за другим экономических агрессий империализма против Кубы: отказ перерабатывать русскую нефть, уменьшение, а затем отмена сахарной квоты, полное торговое эмбарго с Соединенными Штатами, экономическая блокада в союзе с другими странами, на которые они надавили; запрет на поступление доллара на Кубу; временное прекращение североамериканской помощи Великобритании, Франции и Югославии «за торговые отношения с Кубой». Если в Уругвае его харизма произвела впечатление, то в Женеве его речь принимается менее хорошо. Он заключает, требуя, чтобы было регламентировано использование излишков, «чтобы защитить цены на продукцию, которую экспортируют слаборазвитые страны». Что, по-видимому, было целью его интервенции в страну банкиров.

Он использует эту поездку, чтобы в Париже встретиться с человеком, который ему противоречит, Шарлем Беттелаймом. Последний рассказывает:

— Мы обедали на вершине бульвара Сен Мишель у Карл и. Узнав Че, хозяин, итальянец, сказал ему, что его отец был антифашистом, и он счастлив принимать его! Он разместил нас на втором этаже в спокойном зале. Тут Че попросил меня определить свое место, уточнить, как я себе представляю проблемы, эволюцию кубинской экономики. Я поделился с ним моим пессимизмом. По своему обыкновению, он слушал с большим вниманием, ничему не возражая.

Я знавал Насера, Неру, Чжоу Энлая, Фиделя; ни один не произвел на меня такого сильного впечатления, как Че. Хотя Чжоу Энлай был тоже обаятелен. Но Че — он другой: от его простоты исходила такая харизма, что его можно было только любить. Конечно, он заблуждался, желая идти слишком быстро. Его новый человек не мог появиться уже завтра. Че хотел заставить людей быть такими, как он этого желал. Каким он был сам, уверенный, что это для их блага. Это невозможно, нужно оставить людям выбор и время. Прежде нужно говорить с ними. Из диалога рождается изменение. Его новый человек походил бы на робота, слишком прекрасного, но утопического.

Шарль Беттелайм получил от Че послание, датируемое 24 октября 1964 года:

«Уважаемый друг!

Я получил Ваше письмо и отдельно отправил журналы, которые Вы у меня спрашивали. Я предпочел бы подискутировать еще раз о наших разногласиях. Немногим ранее, чем хаос, возможно, в первый или второй день создания, у меня море идей, которые сталкиваются, иногда упорядочиваются, я хотел бы добавить их к нашему обычному полемическому материалу. С надеждой на ваш приезд я революционно покидаю Вас. Родина или смерть, товарищ!

Куба — это испанский постоялый двор идей. Они иногда сталкиваются и от этого трудно сориентироваться. Идеи Че, наиболее четкие, потому что более революционные, потрясают старых бородачей, другие, менее убеленные сединой, стараются подчеркнуть свое отличие от молодого барбудос, который хочет всегда все изменить. Эрнесто приберегает для них скрытую уловку:

«Наверно, хороший реформист улучшил бы уровень жизни кубинского народа, но это не была бы Революция. Революция — это жертва, борьба, вера в будущее. Революция должна обогнать глупую реформистскую программу. Для этого необходимо пожертвовать респектабельностью, личной выгодой, чтобы получить нового человека».

В Гаване под сурдинку рассказывают анекдот: «Разговаривают двое рабочих. Один говорит другому:

— Революция — это хорошо. Ты прекращаешь пить ром, не куришь, работаешь по четырнадцать часов в сутки, не прикасаешься к жене, потому что у тебя нет больше сил… Скажи, нет ли у тебя способа вернуться к старому?»

Кубинские газеты, комментируя, перепечатывают Нувель Обсерватор,в котором представлены шаржи на руководителей острова. Президент Дортикос там представлен как легкий, Фидель как среднетяжелый, а Че как тяжелый, китаефил, потому что он опирается на некоторые тезисы Пекина. Отсюда напрашивается, а не заблуждаются ли русские, давя на своего маленького союзника и запрещая ему любые контакты с китайцами? Он хотел бы в этом убедиться и планирует новую поездку за «железный занавес».

Однажды в июле он летит в Сантьяго на своем министерском самолете, пилотируемом Элисео де ла Кампа, называемом Эль Гордо, с охранником Чино, и сразу же направляется к Альберто.

— Малыш, освободи завтрашний день. Ты увидишь.

Трое гаванцев проводят ночь в большом доме Гранадо, и с наступлением пяти часов утра «джип» везет их в Байамо, затем в Буэйсито в Сьерра-Маэстре, где их ждут мулы. Начинается девятичасовой марафон, который изнуряет Гранадо.

«Я был мертвый от усталости, — вспоминает он. — Мы вскарабкались до Мар-Верде, где был убит Сиро Редондо. Здесь Эрнесто сделал несколько снимков кургана, воздвигнутого в память о его соратнике, затем мы продолжили наш путь, Че впереди, Чино на второй позиции, я — на третьей и Гордо замыкал движение. С двумя банками сардин на обед, которые мы разделили, запив водой из родника. Позднее, возвращаясь мысленно к этому дню, я понял, что на самом деле Эрнесто готовился отправиться где-то разжечь революцию или предложить свое ружье на службу другой, которая уже идет. Он стремился использовать этот выход, чтобы вновь поставить себя в условия герильи — скорее в физические условия, так как морально он всегда был готов. Но он хотел знать, как будет реагировать его тело, не слишком ли оно заржавело. Да, он тренировался, а тогда я его проклинал за то, что он заставил меня принять участие в этом сеансе… Хотя, если бы это повторилось, я отправился бы сразу, даже сегодня!..»