Старик сочувственно покачал головой:

— Муженек твой?

— Не дай бог!

— Жених? Если до свадьбы так!..

— Ладно вам!.. — оборвал Мануэль, схватил магнитофон и сгреб в охапку коробки с лентой.

Гуськом по тропинке они направились к дому — жалкой хибарке, крытой пальмовыми листьями. В комнате была полутьма и прохлада.

— Мать, ставь все, что есть, — гости к нам! — закричал с порога старик.

Откуда-то из сумрака выскользнула маленькая старушка, молча поклонилась.

— Вы не обращайте внимания, — вздохнул крестьянин. — Она у меня немая, а все слышит, все. Хвороба у нее какая-то такая приключилась... — Он снова вздохнул: — Ох, как тяжко без разговору-то... Садитесь, садитесь!

— Вы не беспокойтесь, — попыталась угомонить его девушка.

— Помалкивай, внучка! И мне по такому случаю перепадет, — хитровато улыбнулся он. — А то держит в голоде, все для сыновей бережет, такая у меня мать зажимистая!

Старик все больше нравился Бланке. Настоящий крестьянин, не тронутый цивилизацией. «Проинтервьюирую и его», — решила она и открыла магнитофон, стала заправлять пленку.

— Что это у тебя за штуковина? — оживился гуахиро.

Девушка включила магнитофон:

— Не обращайте внимания, дедушка.

Но он не унимался:

— А может, как ж-жахнет — и прощай, старик, пиши старухе привет из царствия небесного?.. Вон как ж-жикает!

— Это магнитофон, дедушка, — начала объяснять Бланка. — Все, что мы говорим, он записывает. А потом можно по радио передать.

— Как это так? — удивился крестьянин. — А если я ненароком сболтну что не так?

— Мы потом вырежем, — успокоила она.

— Это ж как понимать? — ужаснулся он. — Язык вырежете?

Бланка рассмеялась:

— Да вы не беспокойтесь! Я буду спрашивать, а вы отвечайте — вот и все.

Старик засопел, почесал подбородок:

— Выходит, я должен говорить по-умному? — Позвал старуху: — Иди сюда, мать, на подмогу. Если я что не так ляпну, ты меня щипай. Только без выверта, с сочувствием.

Жена его подошла, стала рядом, сплела руки на груди. На старика она поглядывала неодобрительно: куда, мол, лезешь?

Бланка поднесла микрофон ко рту:

— Скажите, дедушка, как вам сейчас живется, при новой власти? Что изменилось? Легче вам жить стало?

Она установила микрофон перед крестьянином.

— Вот как легче! — косясь на диковинный предмет, начал он. — Ох, как тяжелей, внучка, как тяжелей! Раньше ж у меня ничего не было, ни кола ни двора. В болоте жил, как крокодил, только морда наружу. А теперь дом, поле, забот полон рот... Света белого не вижу. Все в землю смотрю: ковыряю, копаю, рублю, стучу, пилю... А как уборка тростника начнется — хоть ложись и помирай! И руби его, проклятущего, и грузи, и вози!.. Пот аж до нутра прошибает. Отмаешься, а бригадист уже тут как тут, с книжкой. Не отвертишься. Отдолбишь с бригадистом — ружье в руки и охраняй плантацию, чтоб гусанос не спалили...

Девушка сочувственно покачала головой:

— Выходит, хуже теперь вам живется, дедушка?

— Шут его знает!.. По-твоему, городскому, хуже?.. А скажи, внучка: четыре месяца в году работать, а восемь не работать — лучше или хуже?

— Конечно, лучше.

Крестьянин простодушно посмотрел на нее:

— А четыре месяца каждый день обедать, а восемь — живот веревкой подтягивать? Лучше?

Она растерялась:

— Хуже...

— А если не работать — откуда же на обед взять?

— Не знаю...

— А сахар какой лучше: горький или сладкий? — не унимался дед.

— Разве бывает горький сахар?

— Еще какой горький! — вздохнул он. — Вот оно как: «лучше — хуже»... Больше работы — всегда лучше. Что человеку надо? Дело. А если прохлаждаться, какой от него прок?

Мануэль, все это время с безразличным видом слушавший разговор Бланки со стариком, расхохотался:

— Да тебя, дед, в агитаторы определять можно!

Крестьянин все так же простодушно посмотрел на него, потом на Бланку — и широко, хитро улыбнулся, обнажив беззубый рот:

— Хе-хе!.. Так я ж и есть этот самый... агитатор!

«Ну и старикан! — подумала девушка. — А прикидывался... Чудо, а не дед!..»

Она перемотала на начало ленту с записью беседы со стариком, переключила рычажок магнитофона:

— Сейчас, дедушка, послушаете. Услышите свой голос.

— А ну-ка! — оживился он, пододвинулся ближе, шикнул на старуху, чтобы не громыхала тарелками.

Из динамика магнитофона раздался заливистый петушиный крик.

— Это я? — оторопел старик.

Мануэль захохотал во все горло, даже слезы брызнули. Бланка смутилась, но тоже не смогла сдержать улыбки:

— Нет, дедушка, нет. Это мы раньше петуха записывали в деревне, для фона.

Крестьянин ничего не понял.

— Вот те раз! Накукарекал! — то ли с обидой, то ли с насмешкой проворчал он.

За стеной дома заурчали подъезжающие машины. Донеслись голоса. Старик насторожился:

— Кого еще несет?

Дверь открылась. Пригнув голову, в избу вошел команданте — и с ним еще несколько человек в форме офицеров революционной армии. Команданте осторожно распрямился. Макушкой он едва не доставал до потолка. Приветственно взмахнул рукой:

— Салуд, отец! Салуд, мать! — Повернулся к Бланке и Мануэлю: — Салуд!

— О, здравствуй, команданте! — оживился, вскочил старик. Показал на скамью у стола.

Команданте прошел к столу. Присел с краю, положил рядом с собой шапку-каскетку. Протянул хозяину дома сигару в целлофановой обертке. Крестьянин взял, с видом знатока понюхал. Раскуривать не стал, а припрятал подарок в карман. Команданте улыбнулся:

— Специально заехал к тебе по дороге. Сын просил передать: жив, здоров.

— Еще б ему не жить-здороветь, — ухмыльнулся старик. — Большим начальником стал.

— Отличный у тебя сын, можешь гордиться.

— Как же не гордиться? Все в начальники лезут... Жду не дождусь, когда ты его из города в шею выгонишь.

Жена крестьянина уже выставила на стол миски с малангой, рисом, рыбой. По комнате потянуло душистым запахом кофе.

— Садитесь за стол, дорогие гости, — пригласил хозяин и прикрикнул на жену: — Все уж доставай, старуха, подчистую! Знаю я, какой там у них в городе харч по карточкам. — Он подмигнул команданте: — Аль для начальства — без карточек?

— По карточкам, отец. Для всех.

Команданте пододвинул миску с малангой, с аппетитом начал есть. Взялись за ложки и Бланка с Мануэлем. Девушка с любопытством и недоброжелательством поглядывала на команданте: «Играет в демократию, что ли?.. Уж ему-то — малангу...»

Крестьянин сам не дотрагивался до еды. Говорил, словно бы хотел насладиться беседой, запасти тепло живого общения на многие дни вперед:

— Вы мне там!.. А то ходил я к Антонио. Это когда еще только начали землю раздавать. Послали соседи, чтоб нас не обделили. Пришел в Гавану. Пока отыскал — уходился, аж ноги подгибаются. Зачем столько людей собралось в городе? В поле бы их всех... А автомобили — ж-жик, ж-жик!.. Того и гляди... Страшно подумать! А воздух как на пожаре. Разыскал паршивца. На горе он живет, в отеле «Гавана Хилтон». Как подошел, как глянул — оторопь взяла. Ну, думаю, вытолкают меня оттуда взашей. Кругом все блестит. Подхожу к дверям, а они сами распахиваются! Ну, думаю, попал... Внутри разгуливают-прохлаждаются такие все, в золоте. Ну, думаю, генералы! Оказывается — прислуга. Обошлись уважительно. Один вверх повез в ящике. Кругом зеркала, и в каждом — моя рожа и так и эдак. Ну, думаю... Не успел и подумать — ж-жик! — и под самым небом. Привел меня этот генерал, стучит, а оттуда выходит этакий хват, из всех карманов бумаги и карандаши торчат, на боку пистолет, морда аж позеленела. Гляжу, а это он, паршивец, Антонио! Вон как разбаловался!

Все за столом рассмеялись.

— Некогда твоему сыну баловаться, — успокоил старика команданте. — А у тебя, я вижу, и без нас гостей хватает.

Он повернулся и с интересом посмотрел на Бланку.

— Я корреспондент радиостанции «Патриа», — сказала девушка.