Слушком по лагерю: «Надо записываться! Пошлют на фронт, а там — перейдем к своим! Уж два таких батальона перешли!..» Пригляделись. Нашептывают те, с сигаретами. «Нет, не подцепите на крючок...»

— Слыхал, Сергей, в лагерь генерала Карбышева привезли. Говорят, в классном вагоне, с почетом.

Стиснуло горло. Карбышев! Сподвижник Фрунзе, начальник кафедры в военной академии, профессор, автор многих учебников, некоторые штудировали и в их училище...

А слухи ползут, ползут:

— Да он же бывший царский подполковник! Отдельно поселили. Обеды по заказу!..

Пока сами не увидели на плацу во время прогулки: иссушенный, в рваной красноармейской шинели, в потертой шапке-ушанке.

Пока сами не услышали:

— Мы — советские люди! Мы должны ни на минуту не прекращать мужественной, хоть и неравной в этих условиях, борьбы! Бороться! И при первой возможности — бежать из плена! Не верьте этим пустобрехам. Знайте — Красная Армия победит!..

Жесткий. Иссушенный, как корень дерева, душевной мукой. Такого не согнуть — только сжечь.

— Держитесь, молодые!..

Спасибо тебе, седой генерал. Слово бывает важнее хлеба.

Миновала зима. Потянуло к лету. В «офлаге» комплектовали рабочую команду на строительство и оборудование стрелковых полигонов. Алексей и Сергей попали в список.

Месяц пробыли под Торунью, потом перевезли в Восточную Пруссию, неподалеку от Вислы. Осмотрелись.

— Отсюда должны уйти.

Те же ряды проволоки. Но рядом — лес, а за ним — река. Начали изучать особенности охраны. Ночью не уйти: прожектора, собаки. Надо днем.

Уборные расположены на краю лагеря, у самой проволоки. Сначала, задерживаясь на минуту-две после всех — снаружи ждут и пересчитывают по головам охранники, — откусили щипцами шляпки гвоздей. Потом ослабили, расшатали доски. Выбрали беспросветно дождливый день, когда земля превратилась в месиво. Перед обедом — на оправку. Стражники укрылись с головой под плащ-накидками, торопят, не заметили, что арестантских голов недочет.

Тут уж дороги секунды. Раздвинули доски — и в грязь, подползли к проволоке. Приподняли один кол. Он с всхлипом вылез из размокшей земли. Сергей держит, Алексей подползает. Потом держит Алексей. Одолели заграждения — и в лес. Наученные, чтобы сбить собак, побежали по ручью. К ночи добрались до Вислы. И вдруг у воды оказалось: пехтура не умеет плавать!..

— Чтоб тебя!.. Давай на подручных.

Алексей быстро соорудил из ветвей плот, потащил на нем, полупритопленном, Сергея через реку.

Преследования не было. Теперь забота: где добыть пищу? Увидели в подлеске стадо коров, а на лужайке аккуратно составленные бидоны. Из кустов наблюдали, как крестьянки доили скотину, сливали молоко в бидоны. Только бы оставили... Нет. Подъехала колымага, полные бидоны погрузили, пустые сгрузили. Вечером беглецы подкрались к стаду. Алексей сам надоил в бидон. Пили до рези в животах.

Шли только в темноте, а в светлые часы прятались в зарослях, в скирдах. Остерегались хвойных лесов, вычищенных, просматривающихся на сотни метров; больше по душе были лиственные. Потеряли счет времени. Но по надписям-указателям на дорогах, которые довелось пересекать, поняли: уже миновали Германию, идут по Польше, Удивлялись такому везению: отмерили сотни верст, а ни на кого не напоролись.

На польской земле беглецы почувствовали себя свободней. В ненастье даже забирались в схроны, на сеновалы, в крайние, что победней, хаты. Жители хоть и боялись, а укрывали, подкармливали.

Однажды зашли в избу. Открыли им, впустили. Потушили лучину, затворили окна, уложили на сене. Сено душистое, благодать. Под дождик умиротворенно заснули.

Под утро забралась на сеновал девчонка:

— Панове, ходьте, ходьте! Вёска горит!..

Глянули — вся деревня охвачена пламенем, шум, крик, команды по-немецки.

Выбрались в лес. Оказалось, гитлеровцы искали кого-то. Жители столпились в поле, а от деревни — одни лишь черные трубы. Кого искали?

Лейтенанты давно уже оделись в крестьянское — в домотканые холщовые рубахи, портки, лапти, на головах — широкополые шляпы — брыли с обвисшими полями. Лица заросли. У Алексея борода светло-русая, у Сергея — цыганская, чернющая. «Гляди, уже седина есть...» Кто даст им по два десятка от роду?..

Теперь, одолев бо́льшую часть пути, они жаждали одного — встречи с партизанами.

Как-то ночью в лесу замерцал меж стволов огонек. Подкрались. Мужики. Обросшие. С оружием. Неужто нашли?..

— Пойду, была не была, — поднялся Сергей.

Увидели его, схватили, подволокли к костру.

Алексей наблюдал из-за ветвей, не зная, чем помочь другу. Вскоре Сергей вернулся:

— А, самогонщики! «Мы тебя не видели — ты нас не видел!..»

По полям уже убирали хлеба. Стрекотали молотилки. Даже картошку начинают копать... Речка. Заросшая контрольно-следовая полоса.

— Это те места, по которым мы отступали, — узнал Алексей. — Теперь не так далеко и до фронта.

В этом пути Сергей даже научился немного плавать — неширокие реки одолевали с ходу.

Как-то с вечера забрались на хуторе в сарай. Сено свежее, пахучее. Полевки шуршат. Думали пересидеть дождь, а разморило, заснули.

Алексей почувствовал, как кто-то вошел. С усилием открыл глаза. Рядом стояли немцы с бляхами фельджандармов.

— Руссиш? Партизанен?

Немцы бросились к ним, заломили руки. Так глупо попасться! За Белостоком — когда до своих рукой подать.

Они понимали: если гитлеровцы дознаются, что перед ними — советские офицеры, бежавшие из «офлага», замучают. Не здесь, так на плацу в Хаммельбурге. Поэтому, когда везли, когда держали ночь до допроса в камере жандармерии, продумали свои «истории», изменили имена и фамилии. «В армии не служили, были угнаны на работы после оккупации наших деревень. Ты — из Белоруссии, я — из-под Пскова, ты — слесарь, я — столяр. Где работали? А черт его знает. Везли в эшелонах. Бежали во время бомбежки, хотели вернуться по домам».

Понимали, что все это зыбко — лопнет при первой же проверке. К счастью, не проверяли. Может быть, выручил их вид, их бороды.

Избили. Заковали в наручники, сунули в теплушку и куда-то повезли. Как оказалось, в поселок под Нюрнбергом, на завод сельскохозяйственных машин.

Тот же концлагерь, только с рассвета дотемна — в цеху.

— Уж отсюда-то мы уйдем, Алеха.

И они снова ушли. Но лишь через несколько месяцев, следующей весной. На этот раз, правда, хорошенько подготовились. По щепоти запасали соль — в прошлом побеге пришлось рыскать по хлевам, добывать соль-лизунец в кормушках скотины; Сергей смастерил самодельный компас — обточил стрелку, в центре просверлил дырку, вставил медный гвоздик, один конец стрелки намагнитил; припрятали ножницы для резки железа — пригодится, чтобы рассечь колючую проволоку; один из рабочих, поляк, принес нюхательный табак — чтобы насыпать по следу, тогда собаки не возьмут его; раздобыли и карту. Теперь уже плутать не будут. Направление — строго на восток, в Шумавские леса, в Чехию.

Бежали в конце апреля. В день рождения Гитлера охрана перепилась. Опять ползли по воде, по водоотводным канавам, потом ночами пробирались по перелескам.

И опять все складывалось на удивление удачно: двести пятьдесят километров по Германии без единого ЧП, хотя, осмелев, забирались ночами и в клуни, и даже на кухни. Увидели каменные пограничные столбы с высеченными на них львами, заросшие крапивой амбразуры дота...

Первая встреча:

— Я есть чех. Я есть ваш друг!

Теперь слово «русские» — такое опасное, произнеси его в Германии, — стало как бы паролем.

— Мы — русские! Мы — советские солдаты, бежали из лагеря!

Принимают как родных. Усаживают на лучшее место за столом. Созывают знакомых: «У нас русские!» Удивительно. Радостно до слез.

Теперь они стрижены, бриты. Одеты во все дареное.

— Держитесь смело! Чехи не тронут. У нас и полицейский скажет: «Я русского не вижу!»

Так пересекли всю страну и снова приблизились к границе Польши. Последний из встреченных чехов напутствовал: «Желаю скорей встретить своих!»