Мать припала к нему. Затряслась в беззвучном плаче.

— Ну, мать!.. Вот я и вернулся. Кончилась моя командировка!

Она подняла заплаканное лицо:

— Здоровый? Не ранен?

— Что ты, мать! С чего ты взяла? Обычная поездка, только немного подольше...

— Знаю, сынок, какая обычная... Догадалась, когда стали приносить твое жалованье, а потом бесплатную путевку на курорт дали. — Она ладонями отерла глаза. — А сегодня и в газете прочитала...

— Что? Где?

Мать протянула ему «Правду».

Он пробежал глазами по заголовкам:

Нет, не то.

— Вот же, вот! — Мать перевернула страницу.

И он прочел:

И в колонке знакомых и незнакомых имен и фамилий он нашел:

С часу на час они ждали приказа.

Уже подходили к концу занятия по всем предметам, начались зачеты, испытания, но все равно каждый день шел буднично: в пять утра подъем по трубе (на зимних квартирах — в шесть), полтора часа — на конюшне, потом — или манеж, или классные занятия; перед обедом — опять конюшня, после тихого часа — огневая, тактика в классе, тактика в поле, строевая, конная, урок самоподготовки. И так — до восьми вечера.

В военные дисциплины диссонансом врывались школьные — русский и литература, история, иностранные языки. Немецкий Алексей учил в школе и знал на «отлично». В училище же прислали «француженку». Ирина Владимировна только что окончила институт в Москве, была всего на два-три года старше курсантов, а на вид — не дашь и восемнадцати, и уж никак не походила на парижанку: упругая, крепкая, светло-карие, с зеленцой, глазищи, щеки — как крымские яблоки. Поначалу нарекли ее Марианной, но прижилось — Марьяна. Конечно же половина училища начала за нею ухаживать. Но Марьяна оказалась с характером, свой предмет считала наиглавнейшим, до изнурения заставляла пропотевших, пропитанных запахами конюшен и полей, измочаленных после рубки, джигитовки и ночных учебных тревог курсантов щебетать: «Бонжур!», «Мерси!», «Же ди», «Же ли», «Ж’экри» — и, беспощадно ставя неуды, обливала золотисто-карим презрением нерадивых влюбленных.

Алексей не принадлежал к их сонму — на то были у него причины. Но французским занимался старательно, увлекся. Даже Марьяна считала, что он «шарман парле Франсе» — превосходно говорит по-французски, хотя почему-то с марсельским акцентом. На зависть остальным курсантам, стал на уроках ее любимцем.

Вообще учеба давалась ему легко. Даже самое трудное — преодоление препятствий верхом, с рубкой лозы. Белобрысый, невысокий, был он, пока не сбросит гимнастерку, на вид щуплым. Но на марш-броске, на футбольном поле, в борьбе не уступал никому. И с конем — своенравным, диковатым, вороным Объектом, от которого отказался даже помкомвзвода, — Алексей завоевывал призовые места на училищных соревнованиях.

А ведь в школе, даже в канун выпускных экзаменов, не думал он не гадал, что поступит в кавалерийское. Правда, девчонки говорили: «Тебе пойдет военная форма!» И Юрка, Колька, Пентти, другие одноклассники: «Чего тебе землю копать?» Но Настя, как и отец: «Документы посылай в Тимирязевку!» Так он и думал, потому что землю любил, каждое лето в каникулы работал в колхозе — и прицепщиком, и на сенокосилке, и даже помощником комбайнера.

Стал бы он агрономом, как мечталось отцу. Переменил решение из-за Насти. Как раз в тот день, когда простились они со школой. Всем классом отправились они на Линдозеро и остались там ночевать, а на заре вскарабкались на утес, к одинокой сосне, что росла, казалось, прямо из камня, и загадали: «Соберемся здесь ровно через двадцать лет! Обязательно все!» И каждый подумал: «А какими мы станем через двадцать?..» Все, наверное, так загадывают и так думают.

Прошло всего два года, а уже можно представить будущее каждого: Юрка — в летном, Пентти — в консерватории, Колька — на действительной, Пиило — в судостроительном... А Настя сразу после школы сделалась литсотрудником районной газеты «Колхозник», теперь — второй секретарь райкома комсомола. Вступали в комсомол вместе, в один день и час. У нее номер билета — 4925050, у него — 4925051.

Ох и нелегка была дружба с нею! Сколько помнит себя, столько помнит и ее — жили дом к дому. Одни игры, один класс. Вместе — в лыжные агитпоходы по дальним, затерявшимся среди сосняков и озер лесопунктам Карелии. Другие девчонки из концертной бригады сзади, в санях, а Настя — впереди, на лыжах. Двадцать пять верст отмахает, к полуночи — концерт, песни. Пентти — на скрипке или баяне, она — на гитаре. Бородатые лесорубы гулко хлопают, дымя в рукава трубками. Упрямая и непримиримая. Всю ночь просидит с тобой на берегу Олонки — всю белую призрачную летнюю ночь, и такие слова будет шептать, и такой будет доверчивой — а назавтра из-за одного какого-нибудь неудачного слова станет колючая, отчужденная, недосягаемая.

Вот и в то утро на Линдозере они из-за чего-то поссорились — сейчас ни ему, ни ей не вспомнить. А днем в деревню приехал командир из военкомата и стал агитировать ребят в кавалерийское. Он и записался. Чтобы не было ходу назад, отдал командиру вчера только полученное — как следует еще не нагляделся на него — свидетельство об окончании десятилетки.

Через два месяца он был уже курсантом. Еще два месяца Настя не отвечала на его письма. А потом — будто ничего и не случилось:

Два года пролетели как один день. Пожалуй, сейчас так кажется. А поначалу!..

Училище располагалось в самом городе, над Цной. Но увольнительные давали лишь по воскресеньям, да и то не каждый раз. Зато на их территории была танцплощадка, манившая и девчат, и ребят со всей окрути. Приходила и пехтура — курсанты пехотного училища. Хоть тоже краснознаменные, да куда им с их малиновыми петлицами против кавалерийских синих, да еще шпор со звоном!..

На танцплощадку Алексей ходил по обязанности. Танцевать он не любил, Насте был верен. Но Ленька Бирюлин, ездовой из расчета их тачанки, влюбился в одну дивчину, ужасно ее ревновал и в те вечера, когда по службе не мог сам заявиться на танцплощадку, перепоручал Тамару Алексею. А тут случилось, что на Тамару «положил глаз» пехтура — заядлый танцор с малиновыми петлицами, темнобровый красавец. Пришлось объяснять, что к чему. Так, с конфликта, началось их знакомство. Сергей оказался хорошим веселым парнем. Летом и лагеря их училищ рядом. И даже тактические учения, на которые приезжали Семен Михайлович Буденный и Ока Городовиков, разыгрывали вместе: конники прорывали оборону пехоты. Иногда совпадали и их увольнительные. Но все же не друг, а просто знакомый. Друзей у Алексея хватало среди своих, конников.

В последний раз, когда повстречал Сергея в городе, тот сказал, что тоже со дня на день ждут они выпуска.

И вот — построение на плацу. Начальник училища зачитывает приказ маршала Тимошенко. С этого момента они — лейтенанты! И разлетаются в разные края. У него предписание — в кавалерийский полк, дислоцирующийся под Ломжей, у самой советско-польской границы. Новенькая форма, портупея, командирский простроченный ремень, широкий, не чета курсантскому, звонкие шпоры и поскрипывающая кобура, без нагана — его он получит в части.