— Чего вдруг? Почему не о Мадриде?

— Нет, именно о Толедо. Его называют короной Испании и всего мира. Называли... Когда он был столицей страны. В этом городе каждая улочка — сказка или легенда. Во-он там, видите, левее — башня на скале? Это башня Родриго, последнего короля вестготов. С этой башни Родриго увидел дочь графа Юлиана красавицу Флоринду — она купалась под навесом скалы, эта скала называется Баньо де ла Кава... Флоринда стала возлюбленной короля. Но ее отец, чтобы отомстить за бесчестье дочери, призвал войска мавров из Северной Африки, они разгромили полки Родриго, захватили Толедо и всю Испанию, и испанцам пришлось воевать почти восемьсот лет, чтобы освободить от мавров страну.

— Ничего себе! Цена любви...

— А вон тот мост Алькантара построен еще римлянами. На этом мосту стояли и Сервантес, и Лопе де Вега, и Эль Греко... Если бы я побывала в Толедо, я бы узнала каждую улочку, — Она замолкла, усмехнулась: — Лисица и виноград.

Толедо чуть слышно звенел за рекой огромной пилой с выкрошенными зубьями. Или это звенела вода в Тахо?.. Сейчас ни с той, ни с другой стороны не стреляли. Как-то будет здесь завтра?..

Со свистом взмыла в зенит ракета. Огненное тело ее прочертило яркий след, и вспыхнуло зеленое солнце, затмив луну, озарив мост. Тень его высоких арок упала на Тахо. «Алькантар», — повторил про себя Андрей. И подумал: только бы не получил он задания взорвать этот древний мост.

Продолжая наблюдать за свечением теряющей накал, будто зябко съеживающейся в небе от холода ракеты, он спросил, сам почувствовав, как неведомые холодные пальцы сдавливают его сердце:

— Хозефа, как ты... Что ты знаешь о Росарио?

— Все, — ответила она.

Она сказала это таким тоном, что ему показалось: ее голос — те самые ледяные пальцы, заморозившие дыхание.

— Все? — с трудом переспросил он, усмехнулся: — Так уж и все!

— Да. Потому что я его жена, — тихо сказала она.

И Андрей понял, что с самого начала разговора, а может быть, и еще раньше, в тот вечер, когда лейтенант рассказывал о побеге, а Лена смотрела на него, он догадался об этом. Но все равно сейчас он с возмущением воскликнул:

— Ты? Ты же — советская! Комсомолка!

Как тогда, в командирской комнате, она тряхнула волосами и посмотрела ему в глаза:

— Ну и что?

«Что? — хотел он закричать. — Да я же люблю тебя, черт возьми!» Но сказал другое:

— Нет, Лена... Ты влюблена в Испанию — и увлеклась Эрерро, потому что...

— Красив, пикадор и все прочее? — В голосе ее прозвучали насмешка и умудренность, будто она была намного старше Андрея и разговаривала с ним как с несмышленышем. — Нет, командир, тут не разложишь по полочкам и не объяснишь... Просто я люблю его, а он любит меня.

— Но он иностранец!

— Ну и что? Республика победит. Я кончу институт. Приеду в Испанию. Буду или преподавать испанчатам русский язык, или вырезать у них аппендиксы — я же учусь в медицинском! — весело, как о простом и окончательно решенном, сказала она.

«Все... — тоскливо подумал он. — Вот тебе и судьба... Эх, не надо мне было брать пикадора в отряд!»

Стоило ли продолжать с нею разговор о лейтенанте? Имел ли Андрей право тревожить ее душу подозрениями комиссара?

Лена столкнула носком камень в воду:

— Мы не хотели скрывать... Мы сами собирались сказать. Спасибо, что ты все так хорошо понял.

Он впервые за все эти месяцы назвал ее Леной, а она впервые сказала ему «ты»...

В казарме Андрей нашел Гонсалеса. Решительно и сухо, пресекая всякие возможные возражения, объявил:

— Лейтенант Эрерро назначен мною командиром второй группы.

— Бьен. Командир — ты, — с отчуждением посмотрел на него политделегат. Глубоко затянулся огрызком сигары. Андрею показалось, что огонь попыхивает у него изо рта. — Но знай: я сообщил в Мадрид, в сегуридад.

И вот наступило время начала операции. Бойцы выстроились во дворе казармы. Лаптев и Гонсалес еще раз проверили каждый рюкзак со взрывчаткой, минами, снаряжением; проверили, как подогнана одежда и обувь, пригнаны ли противогазы. До самого последнего момента Андрей не раскрывал бойцам замысла операции. Теперь, перед выходом, ознакомил с маршрутом и предстоящей работой. По лицам парней понял: почувствовали ответственность и опасность задания, подобрались. Даже примолкли.

Поздним вечером отряд вышел из казармы. Во двориках Моры за каменными оградами цвели сады. Из раскрытых окон доносилось треньканье гитар. На узкой улочке, пропуская колонну, парочки прижимались к шершавым стенам. Нелегко уходить навстречу смерти в такую ночь.

За несколько минут до того, как черные лодки с группой прикрытия сползли острыми носами в реку, в нескольких километрах правее ударила через Тахо республиканская артиллерия, зачастили пулеметы. Там, над излучиной, повисли осветительные ракеты, запульсировал вспышками огня франкистский берег.

Гонсалес и его ребята должны уже достигнуть переднего края. Лаптев выждал несколько минут и приказал:

— Вперед! Аделанте!

И лодки его группы дружно, как на гонках, рванулись вперед. Они пересекли реку бесшумно и стремительно и приблизились к правому берегу, когда бойцы Гонсалеса уже завязали шумный бой, отвлекая противника. Диверсанты незамеченными проскользнули левее, к рукаву реки, куда выходила одна из труб заводского коллектора. Сгибаясь под тяжестью увесистых рюкзаков, парни гуськом побежали в темноту, за командиром.

Сзади, то ослабевая, то разгораясь с новой силой, шла перестрелка. Через несколько минут, в условленный момент, часть группы Гонсалеса должна отступить. Франкисты посчитают, что попытка форсирования Тахо небольшим отрядом отбита, и успокоятся. Но уйдут на левый берег не все — воспользовавшись темнотой, комиссар и большая часть бойцов займут оборону недалеко от того места, где причалили лодки Лаптева. И оставят они свой рубеж последними, когда задание будет выполнено.

Впереди, в гуще прибрежных кустов, мигнул огонек. Он вспыхнул еще дважды.

Позади теперь щелкали лишь одиночные выстрелы.

Хрустнули ветки. Послышался приглушенный голос:

— ¡Aquí, camaradas! ¡La entrada esta por aquí! [10]

За кустами темнела жерловина трубы диаметром метра полтора. Навстречу диверсантам подошли еще двое. Серб Божидар переговорил с ними. Вернулся к командиру, объяснил: товарищи из заводской подпольной коммунистической ячейки. Они проверили трубопровод, сами прошли по нему, сняли заградительные решетки. Товарищи предупреждают: надо быть очень осторожными — воздух отравлен испарениями, жидкость может вызвать ожоги. Труба выведет бойцов прямо на территорию завода. Люки будут открыты.

Андрей посмотрел на часы. Время приближалось к полуночи. Он подозвал пикадора и, стараясь в темноте разглядеть его лицо, сказал:

— Пойдешь первым!

Росарио с воодушевлением тряхнул его за руку. У лейтенанта поверх брезентовой куртки был надет широкий пояс с парабеллумом справа и тесаком слева. Андрей отметил, что рюкзак у него объемистей, чем у многих других, да еще в руке он держал деревянный ящичек со взрывчаткой.

Лаптев приказал надеть противогазы и пристегнуть к поясам голенища высоких рыбацких сапог. Махнул рукой: «Двинули!»

Пикадор повернул к нему голову, обезображенную круглыми окулярами и хоботом противогаза, кивнул и шагнул к трубе.

Первым исчез в отверстии рабочий-проводник. За ним — лейтенант и бойцы его группы. Парни, вступая под свод, пригибались, но тяжелые рюкзаки все равно шаркали по железу. В темноте, да еще в маске, трудно было различить, кто проходил мимо. Андрей лишь догадывался: «Луис... Феликс Обрагон... Варрон...» Вот и студент Лусьяно в острой, надетой поверх противогаза кокетливой своей шапочке с патроном вместо звезды. Андрей шел замыкающим. Жижа была почти по колено. Густая, маслянистая, она струилась навстречу, пружинисто сдерживая каждый шаг. Дно от осадков было вязкое, податливое, скользкое. Огонек фонаря поблескивал далеко впереди. Хотя активированный уголь добросовестно очищал воздух от ядовитых примесей, все же Лаптев ощущал резкий смрадный запах. И боль в голове, уже затухающая, ставшая привычной, снова обострилась. Каждый шаг отдавался в висках, будто раскачивался в мозгу тяжелый раскаленный маятник.