— Ты Саба Калил? — по-арабски спросил Гидеон, рассматривая фотографию на удостоверении.

— Мое удостоверение еще действительно! — запротестовал тот тоже на арабском.

— А ты знаешь, что бывает с палестинцами, которые работают на израильтян? — прервал его Рафи с переднего сиденья.

— Но я не работаю на израильтян! — запротестовал тот еще громче.

— Их обезглавливают или вешают на телеграфных столбах, — продолжал Рафи, словно разговаривал только с Гидеоном. — Расскажи ему!

Но Гидеон мрачно молчал, и на лице палестинца отразилось замешательство. Он уже не был уверен, что находится в руках израильтян. Наконец, Гидеон заговорил.

— Так ты действительно Саба Калил? — любезно поинтересовался он.

— Конечно, — поспешно кивнул палестинец.

— И у тебя больной ребенок… — предлагая ему сигарету, продолжал как ни в чем не бывало Гидеон.

Человек заметно покраснел.

— Да, но теперь…

— Ему нужна операция, иначе он умрет, — сказал Гидеон.

— Да, — снова кивнул палестинец. Сигарета дрожала у него в руке.

— Но у тебя нет денег.

— Нет.

Гидеон закурил и дал прикурить палестинцу.

— У родственников тоже нет денег, — сказал Гидеон. — Так что же ты собираешься делать, Саба? — Он внимательно смотрел на палестинца, стараясь думать только о предстоящем деле и подавляя всякое сочувствие к задержанному. — Так что же, Саба? — повторил он.

— Я не знаю.

— Может быть, тебе обратиться за помощью к брату? — как бы между прочим спросил Гидеон.

Взгляд палестинца начал принимать осмысленное выражение.

— Может быть, он попросит денег у своего босса. — Гидеон сделал паузу. — Как ты думаешь, Саба, может он обратиться за деньгами к Тамиру Карами?

— Я не знаю, — ответил Саба, опустив глаза.

— Я понимаю, это будет не так просто. Это поставит твоего брата в сложную ситуацию.

— Он не захочет просить у Абу Фахта, — пробормотал палестинец.

— У кого? — переспросил Гидеон. — Я что-то не расслышал имя?

— Абу Фахт, — повторил тот. — Он не захочет просить денег у него.

— Ну конечно, — кивнул Гидеон, — конечно, не захочет. Если каждый начнет просить этого человека о помощи, то перед его домом соберутся толпы больных детей и голодных стариков. — Он продолжал качать головой. — Да и вообще не стоит этого делать. В этом нет никакого смысла, правда?

Палестинец кивнул.

Гидеон вздохнул поглубже, прежде чем обратился к нему. Постарался придать своему голосу предельную торжественность, как если бы обращался к человеку, который только что стал обладателем миллионного приза.

— У нас для тебя хорошие новости, — сказал он. — Тебе поможем мы. — Он подождал, пока палестинец поднимет упавшую челюсть. — Твоя жена и ребенок, а также двое других детей находятся в безопасности в Иерусалиме, Саба. И когда ты приедешь к ним, твоему малышу уже сделают операцию.

По лицу палестинца потекли слезы.

— Кто вы такие? Что вам от меня нужно?

— Ничего, что может принести вред тебе или твоей семье, — сказал ему Рафи, оборачиваясь.

— Мы предлагаем тебе помощь, Саба, — добавил Гидеон, — и надеемся, что ты поможешь нам.

— Но что я могу?

Гидеон решил, что не станет взывать к его патриотическим чувствам. Одного патриота в этой семье вполне достаточно. Его ребенок родился с нарушением функции правого сердечного клапана, и это сделало отца аполитичным. Впрочем, в прошлом Саба Калил не чуждался слова «Палестина». Он даже громко скандировал его на одной из демонстраций, за что был арестован властями, обвинившими его в поддержке этого несуществующего государства. Но это было задолго до того, как он стал отцом смертельно больного ребенка.

— Ты должен помочь нам предотвратить убийство Карами, — спокойно сказал Гидеон.

— Но я даже не знаю его…

— Зато твой брат близок к нему.

— А вы не из «Шин Бет»? — осторожно спросил палестинец, имея в виду силы внутренней безопасности Израиля.

— Нет, я не из «Шин Бет», — честно ответил Гидеон.

— Так вам нужен мой брат, правильно? — вдруг спросил палестинец.

— Ты любишь его, разве нет?

— Конечно, ведь он мой брат.

— И он тебя любит?

— Конечно.

На некоторое время Гидеон задумался о том, что вычитал в досье, и пришел к заключению, что Саба Калил не так уж прост.

— Вам нужен мой брат из-за Абу Фахта? — высказал предположение Саба Калил.

— Послушай, — вмешался Рафи, — почему ты упорно называешь его, употребляя партийную кличку? Может, и ты подчиняешься ему? Он что, твой лидер?

— Нет лидеров, — ответил палестинец с неожиданным цинизмом, — есть только жертвы.

Они проехали немного, пока Рафи не приказал водителю остановить автомобиль у небольшого холма, на котором стояло несколько разбитых фургонов — напоминание о погибших в войне за независимость 1948 года.

— Увы, пока люди будут употреблять такие возвышенные слова, — заметил вскользь Рафи, — нет никакой надежды добиться настоящего мира.

— Мой брат принадлежит к ООП, — сказал Саба. — Я — нет.

— В этом вся проблема, — кивнул Гидеон.

— Понимаешь ли, Саба, в ООП есть радикалистская фракция, которая планирует убрать Карами, — солгал Рафи.

— Они полагают, — продолжал вслед за ним Гидеон, — что он хочет переговоров с Израилем.

— Но мой ребенок, моя семья! Причем здесь они?

— Вы все близкие родственники. Все зависите один от другого, — сказал Гидеон. — Если один в беде, остальные помогают. — Тут он слегка улыбнулся. — И если с Карами что-нибудь случится, то в этом отчасти будет виноват твой брат, так как он должен был присматривать за ним.

— Но если он сделает нечто такое, что спасет Карами жизнь, — вступил Рафи, — все будут довольны. — Он снова улыбнулся. — И вознаграждены.

— Но вы же не палестинцы. Какое вам дело до того, что с Карами что-нибудь случится?

Гидеон проигнорировал это замечание. Если все объяснять, можно еще больше запутать дело. Пусть палестинец остается со своими подозрениями.

— Твой брат может спасти Карами, — продолжал он, — если только согласится помочь нам. Если он будет сообщать нам некоторые сведения.

Говоря «мы», он как будто закреплял в голове Сабы все сказанное им прежде.

— И само собой разумеется, непременное условие, чтобы твой брат ни о чем не рассказывал Карами, ведь в его доме находятся люди, которые хотят его убить. Если он расскажет Карами, тот сделается подозрительным и изменит свой обычный распорядок.

— А если он это сделает, — вступил Рафи, — то убийцы поторопятся и нанесут удар тогда, когда мы не будем этого ожидать.

— А значит, мы не будем готовы и не сможем предотвратить убийство.

— Но что должен делать мой брат? — спросил Саба.

— Пока требуется только твое участие, — сказал Гидеон. — Твой брат узнает, что надо делать, когда будет к этому готов. — Он потер глаза и надел очки. — Мы хотим, чтобы ты передал брату, что кое-кто хочет с ним поговорить. — Он слегка покачал головой. — Скажи, что это вопрос жизни и смерти.

— Чьей жизни и смерти?

— Твоего сына, — сказал Гидеон со вздохом, ненавидя самого себя.

— Аллах акбар, почему он, почему мой ребенок? Ведь он родился уже после начала Интифады!

— Твой сын был все равно что мертв, когда ты садился в этот автомобиль, — холодно сказал Рафи. — А мы даем тебе шанс.

— Просто расскажи брату правду, — посоветовал палестинцу Гидеон, хотя сам не знал, в каких именно словах из тех, что были сказаны в автомобиле, содержится эта правда. — Объясни, что к тебе обратились за помощью те, у кого есть сведения о заговоре против Карами. Скажи брату, что он единственный человек, который может его спасти. Все остальное должно быть передано лично. Никаких телефонов, факсов, записок и третьих лиц. Только лично.

— К тому же времени у нас мало, — предупредил Рафи.

— И у тебя, Саба, тоже, — добавил Гидеон и, помолчав, сказал:

— Мы доставим тебя в полицейское управление. Если кто-нибудь это увидит, то решит, что тебя задержали для проверки документов. — Гидеон приоткрыл окно и выбросил окурок. — Тебе придется посидеть в одиночке сегодня и завтра, а когда тебя выпустят, ты позвонишь брату в Сиди Боу Сад в дом Карами.