— Я до сегодняшнего дня не получала твоих писем. Представляешь, оказывается, Розанна прятала их.
— Она прятала? Боже, какая чушь! Но разве Беннетне передал, что я звонил? Я звонил тебе домой около часа назад, и думал, что ты поэтому звонишь.
— Нет, я сейчас у Розанны. Я обнаружила письма по чистой случайности… странно, да? — Мне почему-то не хотелось говорить о том, что здесь только что происходило, тем более по телефону. Лучше уж я расскажу обо всем тогда, когда мы останемся с ним наедине и я смогу правильно расставить акценты, и мы вместе посмеемся.
— Я должнатебя увидеть, — сказала я.
— Когда? Может быть, ты приедешь ко мне? Или лучше мне прилететь в Нью-Йорк? Я не в силах больше сносить разлуку. Это бессмысленно и глупо, в конце концов.
— Конечно, приезжай, но где же мы будем жить?
— Слушай, а почему бы Бритт снова не привезти тебя сюда?
— Я ненавижуБритт. Она здорово меня наколола, и я собираюсь подать на нее в суд, а не разъезжать с ней по курортам. Она в буквальном смысле слова украламой труд, а теперь обращается со мной, как с последним дерьмом. Но я обязательно что-нибудь придумаю. Может быть, Розанна уступит нам свой дом в Аспене и мы сможем там вместе поработать…
— Неужели тебе захочется теперь принимать подачки от Розанны?
— Но я не знаю, куда ещемы могли бы поехать…
— Любимая моя! Приезжай ко мне. Поживем у меня, а если нам покажется тесно, подыщем еще что-нибудь…
— Я так тебя люблю!
— Так ты приедешь?
— Я что-нибудь придумаю, обещаю тебе. Завтра я еще позвоню.
Мы чмокнули друг друга по телефону и расстались с большой неохотой.
Крепко прижимая письма к груди, я на цыпочках прошла в спальню, которая почему-то напомнила мне Римскую империю времени упадка. Розанна, свернувшись калачиком, примостилась возле Кирстен, нежно сжимая в руке ее большие, чудесные сиськи. Роберт небрежно развалился на полу. Ганс, громко напевая, принимал душ. Трое в спальне были глухи ко всему. Я схватила одежду, сумку, туфли и пальто и тихо прошла в ванную. Письма я положила в сумку, предварительно аккуратно их свернув.
— Ты отличный парень! — сказала я Гансу, стоя в клубах пара.
— Что случилось?
— Только я набрала номер, как неведомые космические силы передали мне его письма!..
— Что? — переспросил он, высунувшись из-под душа.
— Я нашла письма, он любит меня, я говорила с ним и теперь собираюсь ехать к нему, а ты во всем оказался прав! — Я кинула одежду на пол, залезла в ванну и крепко обняла его, прямо под душем. — Ты просто молодец!
С минуту он не мог ничего понять, а потом озорно мне подмигнул.
— Так что ж, выходит, письма загадочным образом материализовались у Розанны в квартире? Из этого следует только одно, Холмс…
— Что именно, доктор Ватсон?
— Вам требуется принять ванну с мылом «Витабат», которое успокаивает нервы лучше любого психиатра!
— Сомнительные почести, — ответила я, — но я люблю чистоту. И мы начали мыть друг друга, гогоча, как полоумные.
— Мне бы следовало хорошенько обидеться на Розанну, — сказала я Гансу, когда мы вытирались, — но я так счастлива — ведь письма все-таки нашлись…
— С ее стороны это был акт отчаяния, — поддержал меня Ганс. — Она чувствовала, что не может тебя удержать, вот и цеплялась за соломинку. Ей наверняка было стыдно за то, что она спрятала письма, но ревнивые и завистливые неизбежно приходят к этому. На твоем месте я сделал бы вид, что ничего не произошло. «У Меня отмщение и воздаяние», — сказал Господь…
— Ганс, я тебя обожаю, — от всего сердца сказала я.
С мокрой головой и волосами, засунутыми под дурацкую фиолетовую шапку, я тихо прокралась в собственную квартиру. Было около часа ночи, и к своему удивлению я обнаружила, что Беннет еще не спит. Оказывается, он ждал меня — такого с ним не случалось даже тогда, когда я давала уроки в Гейдельберге.
Он сидел на своей белой кушетке в гостиной и читал « Нервные расстройства в процессе творчества«.
— Тебе кто-то звонил, — сказал он, и в его голосе прозвучала угроза.
— Да? А кто? — Я хотела казаться беззаботной и в то же время скрыть, что у меня мокрая голова. Я прошла в гостиную и, не раздеваясь, села на стул, бережно прижимая к груди сумку с любовными письмами. Я надеялась, что он не заметит, как на кончиках выбившихся из-под шапки волос собирается вода и капает мне на меховой воротник.
— Я не знал, что идет дождь, — холодно проронил Беннет.
— Разве? — Конечно, это прозвучало по-идиотски, но я была так потрясена: вечно глухой ко всему Беннет наконец что-то заметил, — поэтому и не нашлась сразу, что сказать. — Так кто все-таки звонил?
— А как ты думаешь?
— Понятия не имею. Ну, правда.
— Друг из Лос-Анджелеса.
При одном упоминании о Лос-Анджелесесердце у меня ушло в пятки.
— Бритт?
— Мне казалось, что Бритт в Нью-Йорке.
— Ах, да. Конечно.
— Ты какая-то возбужденная сегодня. Так где же ты все-таки была?
— У Розанны.
— Мылась в душе? Или вы купались в шампанском?
— Я тебя приглашала, так что мог бы сам прийти и посмотреть… — Я даже не пыталась казаться искренней.
— Мне как-то не очень нравятся твои подружки-миллионерши. Впрочем, хиппи тоже.
— Кого ты имеешь в виду?
— Изадора, скажи мне, черт побери, кто такой Джош?
Меня словно обожгло.
— Разве я тебе не говорила? Это сын Рут и Роберта Эйс. Я познакомилась с ним на Побережье, когда была у них в гостях. Он хочет, чтобы я помогла ему отредактировать кое-какие рассказы. Он совсем еще ребенок, такой милый, и просто помешан на писателях. Я пообещала, что прочту рассказы и сама внесу необходимую правку.
— А, — сказал Беннет. — Честно говоря, я подумал, что он твой любовник.
— Но почему? Что он тебе наговорил?
— Ничего. Просто сказал, что хочет с тобой поговорить. Он был удивлен, что тебя нет, огорчен и даже, мне кажется, смутился.
— Ну, он еще такой молодой.
— Что ты называешь — «молодой»?
— Ему двадцать шесть.
— И что ты собираешься с ним делать — давать ему уроки любви?
Эти слова почему-то меня взбесили. Моя тайна билась в груди, как пойманная птица, изо всех сил стремящаяся на волю. Мне почти удалось выкрутиться, но тут я неожиданно поняла, что выкручиваться вовсе не хочу, что я не хочуничего скрывать.
— Думаю, тут скорее он сможет меня чему-нибудь научить. Не говоря уж о тебе.
— Да? — Брови Беннета поползли вверх. Потом он как-то таинственно улыбнулся, поднялся в полной тишине и выключил свет.
— Спокойной ночи, Изадора. Приятных сновидений! — И исчез в коридоре, ведущем в спальню.
А я осталась стоять, вне себя от гнева, как и была — в шапке, пальто, уличных башмаках, с мокрой головой. Я хотела, чтобы Беннет все узнал. Меня так и подмывало прочесть ему письма и сказать, что есть еще на свете люди, способныечувствовать и любить, они не торчат по вечерам дома, читая про нервные расстройства и чувствуя себя выше всех на земле.
Я ринулась за ним в спальню и прокричала в темноту:
— Да, он мой любовник! Я счастлива с ним и собираюсь уйтиот тебя к нему. Утром мы просыпаемся и смеемся от счастья; мы можем с ним о чем угодно говорить. И он не заставляет меня вечно мучиться угрызениями совести, и не носится со своим несчастным детством, как дурень с писаной торбой; он не циник и не лицемер, и напрочь лишен твоего проклятого комплекса превосходства!
Беннет сел в постели, включил свет и сказал:
— Ну так уходи! И знай, что ты больше в жизни не напишешь ни одной книги! — Потом он опять выключил свет и улегся спать.
Я заперлась в ванной и проревела там целый час. Потом приняла валиум и заснула на черном кожаном диване у себя в кабинете, так и не раздевшись и по-прежнему прижимая сумку с письмами Джоша к груди.
