— Ну что ж, — сказала я, — надо непременно глядеть на вас или можно пойти посидеть у бассейна? Меня устроит любое.

— У бассейна, — безнадежно ответил Марти.

— Надеюсь, вы не передумаете, — откликнулась я.

Одобрительно помахав рукой Джуди и Адриану, залезающим в фургончик и задергивающим за собой шторки, я взяла Марти под руку и повела к бассейну, где мы уселись на камне.

— Не хотите ли поделиться со мной историей вашей любви или просто рассказать о похождениях Джуди?

Он помрачнел.

— Вы ко всему так легко относитесь? — спросил он, кивком указывая на машину.

— Обычно я ужасно переживаю, но мой дружок решил закалить мой характер.

— А именно?

— Он пытается научить меня быть поспокойней, и, вероятно, ему это удастся, но отнюдь не потому, что он так хочет.

— Все равно не понимаю, — сказал Марти.

— Прости. Я понимаю, что сразу перепрыгнула через многое из своей жизни. Это длинная, грустная и обычная история.

Марти тоскливо посмотрел в сторону лагеря. Я взяла его за руку.

— Открою тебе секрет — есть вероятность, что там вообще ничего не происходит. На самом деле он совсем не такой жеребец, как считает.

— Импотент?

— Бывает.

— Мне ничуть от этого не легче, но все равно спасибо за участие.

Я поглядела на Марти. Он не был некрасивым. Я вспомнила то время, когда тосковала по незнакомцам, по просто самцам. И по перемене мест. Но единственное, что я ощущала теперь, — безразличие. Я понимала, что этот сломленный Марти ни на шаг не приблизит меня к тому, что я так искала, — к ответу на вопрос, в чем же дело. Я жаждала предельно красивого любовного акта — когда партнеры растворяются друг в друге. Марти — не вход. А где выход?

— Как вы попали сюда? — поинтересовался он. — Разве ты не американка?

— Одно другому не мешает… На самом деле я бросила своего очень милого мужа ради этого парня.

Марти оживился. Тень удивления скользнула по его лицу. Но разве для этого я все проделала — для того, чтобы бесстыдно сказать: «Я бросила мужа» и уловить слабый импульс понимания, устремившийся ко мне от чужого человека? Разве это не самолюбование? Причем довольно нездоровое.

— Откуда ты?

— Из Нью-Йорка.

— Чем ты занимаешься?

Легкий интим, объединивший нас, пока наши половины оттрахают друг друга, располагал к беседе, поэтому меня прорвало.

— Жительница Нью-Йорка, еврейка, из довольно нервозной семьи выше среднего уровня обеспеченности, замужем второй раз и снова неудачно, без детей, двадцать девять лет, только что вышла моя книга эротических, как мне думается, стихотворений, которая заставляла незнакомых людей звонить мне посреди ночи с разными предложениями и под разными предлогами, что взбаламутило всю мою жизнь, принудило выступать в колледжах, давать интервью, получать письма от лунатиков, и вот я решила встряхнуться. Вчиталась в свои собственные строчки и захотела стать их героиней. Стала жить своими собственными фантазиями. Поверила, что я и мой персонаж — одно лицо.

— Таинственно и туманно, — произнес потрясенный Марти.

— Но все дело в том, что фантазии — это выдумки, а ты не можешь жить в состоянии экстаза каждый божий день. Даже если хлопнуть дверью и уйти, даже если трахаться со всеми встречными, это ни на шаг не приблизит тебя к свободе.

Отчего мои слова так похожи на то, что говорил Беннет? Что за ирония судьбы?

— Втолковала бы ты это Джуди.

— Никто ничего никому не может втолковать.

Позже, когда мы с Адрианом остались в палатке вдвоем, я спросила его о Джуди.

— Скучная поблядушка, — ответил он. — Она просто лежит и даже не осознает твоего присутствия.

— А ты ей понравился?

— Откуда мне знать?

— Ты даже не поинтересовался?

— Послушай: для меня трахнуть Джуди — что выпить чашечку кофе после обеда. И не особенно хорошего, между прочим.

— Тогда зачем это тебе?

— А почему бы и нет?

— Но если ко всему так безразлично относиться, то скоро вся жизнь покажется тебе бессмысленной. Это не самолюбование, а оцепенение. И все закончится тем, что ты потеряешь смысл жизни.

— Итак?

— Итак, в конце концов ты придешь к обратному. Ты жаждешь глубины, а получишь пустоту. Это самоуничтожение.

— Ты читаешь мне мораль.

— Ты прав, — вместо извинений ответила я.

На следующее утро Джуди и Марти уехали. Ночью они собрали вещи и спаслись бегством, как цыгане.

— Вечером я тебе соврал, — признался Адриан.

— А именно?

— На самом деле я не трахнул Джуди.

— Как так?

— У меня не было настроения.

Я грубо расхохоталась:

— Вероятно, ты подразумеваешь, что не смог.

— Нет. Я неэто имею в виду. Я просто не хотел.

—  Мнебезразлично, — ответила я, — сделал ты что-то или нет.

— Черт возьми, ты лжешь!

— Это тытак считаешь.

— Ты рассержена потому, что я первый твой мужчина, которого ты не можешь удержать возле себя. А ведь ты дня не можешь прожить без того, чтобы не покомандовать кем-то.

— Чепуха. Так получилось, что мои запросы и стремления выше твоих. Я вижу тебя насквозь. Я полностью согласна с тобой насчет непосредственности и саморекламы — это действительно не непосредственность, а жест отчаяния. Так ты сказал мне в первый день нашего знакомства — теперь я возвращаю тебе твои же слова. Отчаяние и депрессия под маской свободного поведения. Это даже не доставляет удовольствия. Это просто душераздирающе. А наше путешествие уморительно.

— Ты никогда никому не даешь шанса, — проговорил Адриан.

Позже мы плавали в бассейне и нежились на солнце. Адриан растянулся на траве и, прищурившись, пристально смотрел в небо. Моя голова лежала на его груди, и я вдыхала теплый аромат его кожи. Неожиданно на солнце набежала небольшая тучка и начался дождь. Мы не двигались. Дождь скоро прошел, оставив на наших телах крупные капли. Я чувствовала, как под лучами вновь появившегося солнца они медленно испаряются. Паучок-косиножка полз по плечу Адриана к его волосам. Я мгновенно вскочила.

— Что случилось?

— Мерзкая козявка.

— Где?

— На твоем плече.

Он повернул голову, посмотрел на паучка и схватил его за ногу. Тот покачивался из стороны в сторону, разгребая лапками воздух, подобно пловцу.

— Не убивай! — попросила я.

— Мне показалось, ты его боишься.

— Верно, но я не хочу видеть, как ты его убьешь. — Я откинулась назад.

— А может, сделаем так? — проговорил он, отрывая одну ногу.

— О Боже, нет! Я ненавижу, когда так делают.

Адриан продолжал обрывать лапки паучка, как лепестки ромашки.

— Любит — не любит, — приговаривал он.

— Я ненавижуэто, — повторила я. — Пожалуйста, прекрати.

— Мне казалось, ты ненавидишь пауков.

— Я не люблю, чтобы они ползали по мне, но не могу смотреть, как их убивают. И меня тошнит при виде того, как ты калечишь его. Я не хочу смотреть. — Я поднялась и побежала к бассейну.

— Не понимаю я тебя! — крикнул мне вслед Адриан. — Почему ты так чувствительна к виду смерти?

Я нырнула в воду.

До ужина он не заговаривал со мной.

— Ты все испортила, — сказал он. — Испортила своей раздражительностью, мнительностью и повышенной чувствительностью.

— Хорошо, довези меня до Парижа, а оттуда я доберусь домой одна.

— С радостью.

— Я могла бы сказать тебе, что ты непременно заскучал бы со мной, прояви я хоть раз свое нормальное человеческое естество. Что же это за податливая женщина нужна тебе?

— Не глупи. Я хочу, чтобы ты повзрослела.

— В твоем понимании этого слова.

— В нашем понимании.

— Ты не демократ, — саркастически заметила я.

Он принялся укладывать вещи в машину, гремя шестами от палатки и прочим металлическим барахлом. На это ушло минут двадцать, за которые мы не проронили ни слова. Наконец он уселся в машину.