Дарку огорчал этот стремительный темп еще и потому, что она должна была решить с родителями один очень серьезный вопрос, и притом в категорической форме, а у нее не хватало на это смелости. Но откладывать дальше — означало проиграть. И Дарка, набравшись мужества, пошла в наступление:

— Мамочка, папочка, я должна вам что-то сказать…

В комнате стало тихо. Бабушка, возившаяся у шкафа, подошла поближе к столу.

— Я хочу попросить вас подыскать мне другую «станцию», я не хочу больше жить у Дуток.

— Почему? — деловито спросила мама. — Я бы хотела знать — почему?..

Ах, почему, почему! Нельзя же рассказать, хотя причина ясна: она подозревает, что Лидка связана с агентами сигуранцы. А кроме того, Лидка в «их» организации. Вот почему Дарка не хочет спать с ней в одной комнате, сидеть за одним столом. Но посвятить в это родителей — значит окончательно лишить отца душевного покоя.

— Я не могу жить у Лидки… Мне надо готовить уроки, а ей в это время хочется танцевать или, еще того хуже, петь.

— Почему же ты до сих пор молчала? Эти причины легко устранить. Я уверена, если вежливо попросить Лиду, она послушает. А так ей могло показаться, что тебе приятно, когда она поет и танцует… Это не причина, доченька, чтобы менять «станцию».

У Дарки тонко-тонко закололо в груди. Неужели материнское сердце не чует, что дочь говорит неправду? Разве природа не наделила матерей способностью читать мысли своих детей?

— Я знаю, что не причина, — и Дарка решает, что чем ближе она подойдет к правде, тем для нее лучше, — но… я вообще терпеть не могу Лидку. Мне даже трудно есть с нею за одним столом… И пани Дутку я тоже не люблю. Она неискренна со мной. Мамочка, я очень прошу сменить мне «станцию»! — В Даркином голосе зазвучали слезы.

Бабушка, всегда принимавшая Даркину сторону, теперь перешла в оппозицию:

— Говорите, что хотите, а я никак в толк не возьму… Ребенок не хочет жить на «станции», которую я выбрала? Как это ребенок может хотеть или не хотеть? Раз ты ушла из дома, тебя ждет жизнь, подобная солдатской муштре: привыкай к невзгодам, привыкай к послушанию, привыкай к невкусной еде, к жесткой постели — и выйдет из тебя человек… Так я воспитывала своих детей и, слава богу, вывела в люди…

— Мама, — сначала тихо, потом громче (бабушка последнее время стало плохо слышать) встал на защиту Дарки папа, — девочка по-своему права. Ты не печалься, доченька, что-нибудь придумаем… Свет клином не сошелся на доме Дутки. Откровенно говоря, она и мне не очень нравится.

— Вот видишь, — весело рассмеялась мама, она была довольна, что отец взялся разрешить этот вопрос, — вот видишь, какой ты… Меня упрекаешь, что я балую Дарку, а сам потакаешь всем ее капризам. Доченька, видишь, какой у тебя «плохой» отец?

Дарке не надо говорить, какой у нее отец, она об этом знает лучше всех. Золото, а не папочка.

Всем было ясно, что спектакль не состоится, но «братия» продолжала регулярно собираться. Вместе с каникулами, вместе с отлетом аистов кончалось в жизни нечто неповторимо хорошее, и всем, очевидно, хотелось надышаться этим, как воздухом перед смертью.

Ляля, которая, судя по всему, вскружила голову не только Стефку, но и себе, выискивала любые причины, только бы «братия» держалась вместе! Например, ей принадлежала идея организовать прогулку в поле и печь там картошку.

У Подгорских, Костика, Пражского, наконец, у матери Уляныча были картофельные поля, но ни одно из них не устраивало Лялю. Как назло, все они лежали тут же, за селом, а Ляле хотелось печь картошку далеко, не ближе трех часов ходьбы туда и обратно.

— Вы знаете, что я придумала? Я чудесно придумала! Слушайте, мы будем ганц айнфах [52]красть картошку на чужом поле. Это страшно забавно, как вы думаете? Вы видали объявления на сельской канцелярии? «Кто будет пойман на краже картофеля с чужого поля», того… ха-ха!.. посадят в каталажку. Будет так смешно, если нас поймают… Зельбст ферштендлих [53], у кого длинные ноги, тот даст драпака, а остальные хлоп — и попадутся! Мы будем носить им передачу к окошечку… Это ужасно интересно, вы не находите?

— Ага, понятно: вы хотите втянуть нас в беду, а потом сбежать? Это ваша тактика, Лялечка, так сказать линия вашего поведения — подводить людей под монастырь, — заметил Костик. С тех пор как ему не удалось, сыграть роль Лялиного партнера, он ее недолюбливал.

— Чудак! Чудак! Чудак! — как попугай повторяла Ляля. — Какой монастырь? Я говорю про картофель.

Конечно, эта Лялина затея никуда не годилась. Придет же в голову — дочери или зять священника пойдут воровать чужую картошку!

Софийка, слывшая среди «братии» высшим авторитетом в вопросах морали и этики, назвала Лялин проект авантюрой и заявила при всех, что не только сама не примет участия, но не пустит ни Дмитра, ни Орыську.

И все же результат был таков: «братия» в полном составе направилась к зарослям акации… красть и печь чужую картошку. Ляля умела обвести людей вокруг пальца! Она убедила всех, будто там, куда они направлялись, начинались помещичьи земли, а красть на господских или поповских полях, как говорили крестьяне, не грех.

И хотя «братия» разбила лагерь за семь миль от села, какой-то человек, как говорится, застукал воров на месте преступления.

Ляле ради сильных ощущений очень хотелось, чтобы это был сам полевой. Она тут же подняла панику, «братия» кинулась врассыпную, а сама Ляля так неслась, что потеряла в кукурузе туфельку.

Как выяснилось позже, человек этот вовсе не был полевым, а туфельку Стефку пришлось долго искать. Правда, Ляля помогала, подпрыгивая на одной ноге и всякий раз хватаясь за его плечо.

Картошку испечь так и не удалось, но главное было достигнуто — смеха и впечатлений хватило на целых три дня.

В следующий раз Ляля выдумала какое-то «молод-зелье». Мол, растет такое в Когутовке за тополями, а отвар из него сохраняет человеку вечную молодость. Кто ж не хочет быть вечно молодым?

Дарка, со свойственной ей врожденной честностью, порой граничившей с наивностью, хотела знать, как вывернется Ляля, когда «братия» узнает, что никакое чудодейственное средство в Когутовке не растет и никогда не росло.

— Вот еще, есть о чем думать! Утром зелье было, мы опоздали, и люди уже выбрали его…

— Ты хочешь сказать — собрали?

— Собрали или выбрали… аллеc эгаль [54].

К счастью, «братия» отлично понимала, что дело совсем не в печеной картошке и не в чудодейственном зелье, просто Ляля любой ценой стремилась сохранить настроение времен репетиций в клубе. Кроме того, ей хотелось как можно больше быть со Стефком.

Стало известно, что Подгорские все же заставили сына заняться богословием. Но одновременно кое-кто из «братии», очевидно, под большим секретом, узнал: теологию Стефко будет изучать всего год, а затем перейдет в университет, на второй курс философского факультета. Этот стратегический маневр необходим, иначе мамы не оставят своих детей в покое. Ляля при каждом удобном случае заявляла, что «ни за какие сокровища в мире» не выйдет замуж за «аллилуйщика», а Стефко в свою очередь, правда, более спокойно, но не менее решительно «глаголил», что богословие — единственное его призвание.

Данко последнее время стал необычайно нежен с Даркой. Правда, он по-прежнему был очень скуп, осторожен в словах, но его поведение в целом говорило, что он не только уважает Дарку больше всех девушек, но еще и любит.

Девушке нравится такая немногословность. Они уже вышли из того возраста, когда можно разбрасываться словами, не придавая им значения. Теперь Дарка уверена: скажи Данко «нет», это, к сожалению, будет настоящее «нет», а скажи он «да» — и это будет твердое «да».

Данко усвоил отличный, только ему присущий способ двусмысленными (в хорошем значении этого слова) шуточками проявлять свою симпатию к Дарке.