— Я не знаю, — отвечает, почти теряя сознание, Дарка и идет за Лидкой.

На следующий день промытое небо такое прозрачное и синее, что кажется: если лечь навзничь, увидишь себя, как в большом зеркале. Воздух пропитан тем нежным ароматом, который может исходить только от земли, напоенной весенним дождем. По небу, над крышами домов, словно касаясь красными ногами труб, плывет одинокий аист с широко распростертыми крыльями.

Весна идет, пленяя своей улыбкой людей и природу.

Дарка и Лидка ходят в гимназию в летних плащах.

Ничто так не напоминает о весне, как летний плащ после зимнего пальто. У ворот гимназии ученицы с удивлением переглядываются: что это? То ли они пришли поздно, то ли прибежали слишком рано? Нет, кажется, не рано… по дороге они встретили почти всех, с кем ежедневно встречаются в это время. Девочки опрометью бросаются в ворота.

Как только они переступают порог, от стен отделяются какие-то незнакомцы.

— Отдать книги, идти в зал, — командует один из них.

У Лидки портфель выпал из рук. Дарка свой крепко прижала к груди.

— Что это такое? Я никому не дам книжек! Я никого не знаю!

— Не болтать. Мы из сигуранцы. Никто не возьмет ваших книжек. Получите их обратно. Мы только должны просмотреть их. Теперь — прямо в зал.

По дороге в гимнастический зал еще один ряд агентов тайной полиции. У дверей — двое сотрудников службы безопасности. В зале шумно, можно сказать даже весело. Жужжащим шмелем гудит только один вопрос: что случилось?

Проносится слух, что кто-то выбил у директора стекла. Возможно, и так, он заслужил это. Но по дороге слух встречается с новой догадкой: кто-то сбросил с крыши гимназии государственный трехцветный флаг.

Это уже серьезнее… Мысль о директорских стеклах отпадает, как смешная и жалкая.

— Послушайте, это все чепуха… Послушайте… Послушайте… — бежит откуда-то с левого крыла новая задыхающаяся весть. — Все это небылицы. Просто кто-то послал самому министру угрожающую телеграмму.

— Ах!..

Да, но через минуту и эта версия разлетается в прах. Ведь министр сейчас во Франции.

Глупый сторож звонит на первый урок, словно ничего не произошло. Но этот звонок, кажется, напомнил директору, что все уже в сборе. Он входит в зал вместе с несколькими учителями очень озабоченный, и среди учеников проносится широкий вздох облегчения. Известно: самая дурная весть лучше незнания. Наконец директор скажет, в чем дело и что это за комедия. Он откашливается, становится среди учеников (Дарке виден только его лоб) и говорит голосом, которым произносят речь над могилой заслуженных, но ненавистных людей:

— В эту ночь чья-то преступная рука отважилась на нелепое злодеяние. Кто-то под самый корень срубил дубок, который мы вчера вместе с вами посадили как символ вечного воссоединения Буковины с Румынией. Есть подозрения, что этот позорный, нелепый проступок совершил кто-то из учеников нашего учебного заведения.

Дарка закрывает лицо руками. Ей кажется, что агенты сигуранцы имеют право повести ее на виселицу за радостный огонек, блеснувший у нее в глазах при этом известии. Директор напоминает о своем последнем предупреждении и угрозе. Он призывает виновника добровольно сознаться, так как это единственная возможность спасти от роспуска обе гимназии. Именно обе, так как они обе пользуются садом, где был посажен дубок.

В зале тихо-тихо.

Директор повышает голос, словно этим старается повлиять на виновника:

— Виновник в зале. Полиция тоже. Каждую минуту я могу приказать арестовать его, но тогда вина падает на всех собравшихся. Никто не верит и не поверит, что виновный в этом злодеянии не имел сообщников. У него должны быть сообщники — те, кто был с ним в сговоре. Если он сам признается, то этим спасет хоть товарищей. Если он отважился совершить это позорное дело, неужели теперь у него не хватает мужества ответить за это? Или этот «герой» хочет спастись ценою судьбы товарищей? Ничто ему не поможет, его фамилия уже известна сигуранце. Сейчас речь идет только о спасении гимназий. — И директор еще раз повторяет: — Только одно обстоятельство может спасти гимназии — добровольное признание виновного.

Некоторые ученики оглядываются. Не всем хочется прощаться с гимназией. Где же тот, кто должен сознаться и этим спасти своих товарищей?

Никто не признается.

Директор еще ждет. Потом говорит жестким голосом:

— Вот вам моральный облик ваших «руководителей»! Он хорошо знает, что фамилия его уже известна полиции. Знает, что есть только один способ спасти обе гимназии от ликвидации… — Директор не может говорить от возмущения. Через минуту он немного успокаивается и начинает уже другим тоном: — Женская гимназия может расходиться по домам. Обо всех дальнейших распоряжениях дирекции узнаете с доски объявлений.

Девочки зашевелились. Они отделяются от мальчиков. В дверях стоят учителя и внимательно следят за тем, чтобы вместе с юбочками не выскочили какие-нибудь брючки. В коридоре, на глазах у типа из сигуранцы надо проверить содержимое портфеля и на вопрос, не пропало ли что-нибудь, ответить «ну», что означает по-румынски «нет».

По дороге Дарка вспоминает вдруг что-то и обращается к Лидке:

— У меня осталась латинская грамматика Ореховской. Ты иди, а я побегу, может быть, догоню Наталку и отдам ей книжку.

Лидка рассердилась:

— Ей-богу, Дарка, ты рехнулась! Ну у кого сейчас в голове латинская грамматика? Впрочем, если хочешь ее догнать, беги, Наталка уже далеко!

И Дарка бежит.

— Наталка… у меня… тво-я грамматика-а!

Ореховская останавливается. Тогда Дарка, вместо того чтобы полезть в портфель за книжкой, хватается рукой за Наталкин воротник, прижимает ее к себе и спрашивает перепуганным, взволнованным голосом:

— Наталка, я тебя умоляю, скажи мне… это сделал Орест?

Наталка даже отшатнулась от такого вопроса. Она окидывает Дарку грозным взглядом и, не проронив ни слова, идет дальше. Дарка дает ей пройти несколько шагов, потом догоняет и, уцепившись за ее руку, начинает оправдываться:

— Я знаю, что о таких вещах нельзя спрашивать, нельзя говорить, но я так хотела бы это знать!.. Никто не знает, как это важно для меня… для всей моей жизни…

Наталка молчит. Тогда Дарка говорит умоляюще:

— Если не хочешь говорить, моргни глазами, что это так…

Наталкины глаза смотрят прямо и неподвижно, словно они из железа.

Пройдя несколько шагов, Наталка загадочно улыбается.

— О Наталка! — Дарка хочет поцеловать подругу, но та отодвигается и мягко говорит:

— Не делай глупостей на улице. Смотри, у тебя из портфеля падает хлеб…

И пока Дарка возится с завтраком, Наталка Ореховская переходит на другую сторону.

В воздухе носятся слухи, но ни достоверность, ни источник установить нельзя. Оба директора (женской и мужской гимназий) как будто ездили в Бухарест и были на аудиенции у самого министра просвещения.

Из Бухареста в Черновицы приезжала комиссия.

Наверняка известно только одно — арестовали Ореста Цыганюка и перевели его из полицейской в судебную тюрьму.

Арестован ли еще кто-нибудь из учеников — неизвестно. По слухам, тюрьмы переполнены учащейся молодежью. А тем временем все видят, что многие из этой молодежи спокойно играют в футбол.

Под вечер Лидка с Даркой забегают в гимназию посмотреть на черную доску. И, как всегда, на ней висит одноединственное старое объявление, призывающее всех учениц вовремя сдавать книги в библиотеку.

В среду (кто бы мог подумать, что прошло уже пять дней с того памятного дня!) Лидка и Дарка снова бегут в гимназию. Высоко на доске висит большое яркое объявление. Читают, задыхаясь, стоя на цыпочках: ясно, черным по белому, написано, что женская украинская гимназия ликвидирована.

— Чтоб ему из тюрьмы не вернуться! — бранится Лидка на весь коридор. — Это Орест виноват, все из-за него!

— Не ругайся, а читай дальше, — буркнула Дарка.