— Счастливого пути!

«Господи, они думают, что я иду поступать…» Дарку бросает в жар.

У самых дверей на нее налетает Наталка Ореховская:

— Ты здесь! А я повсюду ищу тебя. Хорошо, что встретила! Ты записалась?

— Что ты! Что ты, Наталка! — Лицо Дарки меняется от одного лишь подозрения. — За кого ты меня принимаешь?

Ореховская берет ее под руку и отводит от входной двери. Из подвала, невзирая на то что на дворе только весна, доносится запах свежих яблок.

— Дарка, нам надо записаться.

Дарка медленно отодвигается от подруги. От обиды, что ей не доверяют, она дрожит всем телом. Только глаза глядят с вызовом.

— Со мной так не надо, Наталка!

— А я серьезно, Дарка!

— Что ты говоришь? Только вчера со мной разговаривала Стефа Сидор!..

Наталка через забор старается дотянуться до ветки боярышника, который зацвел раньше, чем покрылся листьями.

— Это было вчера, а сегодня ночью решили иначе. Мы все записываемся. Возможно, что сама дирекция не примет кое-кого. Будем учиться и, — Наталка оглянулась через плечо, — незаметно делать свое дело.

— У меня все это не укладывается в голове, — ничего не понимает Дарка. — Ведь вчера мать Иванчука чуть с ума не сошла оттого, что Гиня не хотел записываться в гимназию.

— А он и сегодня не пришел…

Дарка резко оборачивается к Наталке: не ослышалась ли она?

— Не пришел, — с иронией подтвердила Наталка. — Думает, что для народного трибуна, каким мнит себя Гиня, образование — вещь излишняя… Чего ты колеблешься? Пойми: будь Орест среди нас, он бы тоже записался… Пошли, Дарка!

Наталка берет ее за руку, но у входа в гимназию отпускает. Дарка должна одна войти в ворота, пройти между двумя шеренгами мальчишек, от которых неизвестно чего можно ожидать. Кажется, в толпе кто-то насмешливо свистнул. Дарка невольно взглянула на подругу и услышала слова Наталки:

— Иди вперед, не оглядывайся!

И она пошла, не обращая внимания на происходящее вокруг.

Да, она привыкла не только верить всему, что скажет Наталка, но и не расспрашивать. Поняла наконец, что в организации так и должно быть. Кто-то один не только принимает окончательное решение, но и возлагает на себя ответственность за всех.

Но время для раздумий было неподходящее. Дарка шла к директору, и ощущение страха рождало неприятную реакцию.

Впрочем все оказалось гораздо проще, чем она себе представляла. Была уверена, что придется пройти через очередную полосу допросов, а между тем все обошлось. Единственное, о чем спросил ее помощник директора, — это фамилия, класс, год рождения. Правда, ей подсунули какое-то заявление, но Дарка могла не читать его, раз в кружке было решено подписать эту бумажку.

Выйдя из гимназии, Дарка увидела Наталку, которая ждала ее уже с веткой боярышника.

По лицу подруги Ореховская поняла, как той нужна поддержка, и тотчас подала знак, чтобы Дарка шла за нею.

— Ну вот, — заговорила Наталка, когда они остались одни, — с этим покончено. В гимназию примут всех. Можешь написать домой, что все в порядке.

— Наталка, я хочу спросить…

Но та остановила ее суровым выражением своего лица.

— Не надо. Иди! Мы и так уж слишком долго торчим у всех на глазах. — И она тотчас небрежно повернулась и пошла к толпе девочек, собравшейся в сквере перед гимназией.

Дарка зашагала на Русскую.

Ее мучил один вопрос: чем вызвана такая терпимость со стороны властей и сигуранцы? Неужели они устали бороться с «бунтарями» и захотели отдохнуть? Неужели можно поверить, что директор и Мигалаке в самом деле по-отечески простили ученикам их прегрешения?

Нет, не может быть! Это не так! Но факт остается фактом: в обеих гимназиях снова начинаются нормальные занятия.

Дома (то есть у Дутки), даже не переодевшись в домашнее платье, Дарка села писать письмо маме.

Ведь этого письма там ждали, как дождя в засуху! От его содержания зависело, улыбка или облачко пробежит по лицу мамы, от него зависело, станет ли отец шагать бодрым, ритмичным шагом или будет шаркать ногами по полу. Ох, как много зависело там, в Веренчанке, от этого клочка бумаги!

Она писала своим, что произошло именно так, как предсказывала мама: все хорошо. Все приняты в гимназию (тут Дарка слепо поверила Наталке на слово, ведь запись еще не окончилась), и никому не грозит потеря учебного года, — одним словом, лучше и не могла разрешиться эта неприятная история.

Мамина дочка описывала события пышным стилем, часто заканчивая фразы восклицательными знаками, и все потому, что в душе у Дарки не было уверенности, что действительно все так уж хорошо.

Какая радость, что ни у кого не пропадет учебный год, если Орест Цыганюк в тюрьме? К лицу ли порядочным людям радоваться успеху, если этот успех добыт ценою свободы — больше — ценою жизни друга?

Орест в глазах Дарки стал величиной, ни с чем не сравнимой. Легко можно себе представить, какими методами добивалась у него сигуранца, чтобы он выдал сообщников. А Цыганюк — орел, никого не выдал, никого не потянул за собой!

Стоило только Оресту повторить «им» свои беседы с Даркой, и ей не поздоровилось бы. Разве мужественное поведение товарища, который терпит пытки, чтобы не выдать других, не обязывает тех, кто остался на свободе, продолжать борьбу?

О, еще как обязывает! А тем временем как быстро, как позорно быстро все забыли Цыганюка и перешли к будничным делам!

Вполне можно понять Лидку: узнав об аресте Цыганюка, она в тот же день пела и делала маникюр. Но другие? Другие в этом отношении мало чем отличались от Дутки. Касается это, к сожалению, и самой Наталки Ореховской. «А может, — думает Дарка, — я ошибаюсь?»

На последней вечеринке в доме Ореховских Дарка заподозрила, что Наталка питает особые чувства к Оресту. Она восприняла это как приятное открытие, радуясь тому, что и у подруги оказалось нормальное девичье сердце. А теперь такое болезненное разочарование! По Ореховской абсолютно не видно, что она переживает арест Цыганюка. Наталка, как всегда, занята уроками, больше молчит и даже наедине с Даркой не вспоминает о Цыганюке.

Как же быть ей, Дарке? Выходит, эти ее высокоидейные товарищи — просто бездушная толпа, во имя которой не стоит идти на жертвы, как это сделал Орест, как в свое время готова была поступить и она, Дарка. Выходит, только Дарка Попович страдает за Ореста?

Вздор! Она уже не доверяет собственным мыслям!

Но однажды, когда Наталка была в особенно хорошем настроении и даже начала рассказывать анекдоты, Дарка не выдержала, пододвинулась к подруге и зашипела ей на ухо:

— Веселись, веселись… Если тебе так легко…

Наталка равнодушно взглянула на Дарку и продолжала свое. Только когда кончились уроки, Ореховская постаралась выйти из класса вместе с Даркой.

— Ты чего ходишь как в воду опущенная?

Дарка впилась в подругу серыми строгими глазами, которые и не думали покоряться. Прошли те времена, когда она, Дарка, молча, без единого слова, выполняла всё, что ей приказывала Наталка, — ведь она слепо верила ей.

— А с чего мне веселиться? — спросила с вызовом. — У меня не такая короткая память, как у некоторых. Я не забыла, что среди нас был еще кто-то, которого теперь нет. И я, прости, не могу развлекаться анекдотами!..

Все могла ожидать Дарка в ответ, только не улыбки. И совсем не ехидной, а доброй, чуть ли не сестринской. Наталка просияла от слов Дарки. Но скоро свет на ее лице погас, и она сказала обеспокоенно:

— Ты совсем не изменилась, осталась такой же наивной, какой приехала из Веренчанки!

Дарка почувствовала, как на лице у нее от удивления напряглись мускулы.

Ореховская продолжала:

— Неужели тебе никогда не казалось подозрительным, что нас всех без разбора снова приняли в гимназию? Неужели ты так наивна, что поверила, будто дирекция ищет с нами примирения? Неужели, — ее вопросы становились все настойчивее, — именно ты, получившая наглядный урок их «искренности» на примере с твоим отцом, не подумала, что их «милость» — это очередная напасть? Дарка, ни на минуту не забывай, что за нами следят, наблюдают за каждым нашим шагом. Вероятно, и тебе не помешало бы держаться в классе немного веселей.