— Ну вот, — сказал он наконец, — я прочитал то, что мне было поручено.

Это «мне было поручено» звучало как оправдание.

Первая вскочила Коляска:

— Я записываюсь, господин учитель!

Порхавка протер ладонью глаза:

— Вы, Коляска? Вы… хотите воспользоваться бесплатными поездками и даровым обмундированием? Надо раньше посоветоваться с родителями, Коляска!

— Я тоже вступаю, — поднялась Маричек, дочка советника юстиции, долговязая девушка с пепельными косами. — Мне не надо бесплатной формы, — добавила она, покраснев, — но я люблю экскурсии…

— Пожалуйста. — Учитель записал ее. — Кто еще?

— Я тоже хочу записаться, — вызвалась Лидка.

Учитель обмакнул перо, но не торопился вынимать его из чернильницы.

— Ты тоже любишь экскурсии, Дутка?

Лидка выпрямилась:

— Не только. Я люблю… мне нравится эта организация…

— А, тогда другое дело. Кто еще?

— Я… — нерешительно поднялась Кентнер.

— Кто? — спросил учитель. — Кентнер? Кентнер?! — крикнул он таким голосом, что ученица вынуждена была посмотреть ему прямо в глаза.

Дарке, не спускавшей глаз с учителя, было видно, как он отрицательно покачал головой. Ореховская под партой наступила Дарке на туфлю. Та, не поворачиваясь, утвердительно опустила веки.

— Я еще подумаю, — сказала наконец Кентнер…

С этого дня учитель Порхавка завоевал Даркино сердце.

Когда урок окончился, в списке было шесть кандидатов в члены организации «Черчеташ». И хотя было сказано, что члены организации будут пользоваться большими материальными льготами, из шести записавшихся четыре были детьми богатых родителей.

На очередном собрании кружка по самообразованию говорили об истинных политических целях скаутов. Несмотря на то, что на этом собрании решили бойкотировать тех, кто вступил в эту организацию, а к юношам, относительно которых звучало даже такое резкое слово, как «янычары», применить силу, Дарка почувствовала, что боевой дух, царивший на сходках до истории с концертом, значительно уменьшился. Во-первых, почти наполовину сократилось число участников. Можно было предположить, что кое-кого сознательно не оповестили, но другие просто испугались.

Во-вторых, собирались теперь не на квартире кого-либо из учеников, как бывало раньше. Это собрание, например, происходило в какой-то маленькой, с низким потолком комнате, куда можно было попасть только при помощи условного знака — два коротких и один долгий стук в дверь. В комнату входили поодиночке, с интервалами. Никто здесь не пел, не делал вид, что развлекается.

К тому же, как догадалась Дарка, не было единодушия и среди руководителей. Одни считали, что надо вести непримиримую, открытую борьбу, не обращая внимания ни на какие жертвы, а другие, во главе со Стефой Сидор, отстаивали политику хитрости и маскировки. Враг не заслуживает того, чтобы вести с ним честную игру. Наоборот, надо прикинуться лояльными, надеть маску «янычар», использовать врага материально, а тем временем делать свое дело.

Наталка, от которой, очевидно, добивались разрешения спора, не присоединилась ни к тем, ни к другим. Она стояла, скрестив на груди руки, высокая, выше всех девочек, и казалась старшей, а следовательно, и самой умной из присутствующих.

Она успокоила спорщиков известием о том, что скоро в Черновицы приедет из Галиции ее брат. Он поможет наметить генеральную линию работы кружка. Она часто ссылалась на брата, и Дарка поняла, что Наталка, должно быть, очень любит и ценит его.

Нет сомнений, в кружке не все в порядке.

Уже тот факт, что среди них нашелся предатель, был серьезным сигналом. Никто не называл фамилии предателя, но Дарка видела по лицам, что большинство знает, кто он, хотя вначале подозрение пало на троих.

Дирекция замяла дело с концертом по двум причинам. Прежде всего, учителя боятся за свою шкуру, ведь им высшее начальство каждую минуту может сказать: как же вы допустили до этого? А во-вторых, сделав вид, что дирекция не придает большого значения этому событию, они надеются все же выяснить фамилии инициаторов. Поэтому теперь следовало быть осторожными как никогда.

Стефа, которая стояла рядом с Даркой, тихо заметила:

— Надо действовать, а не ждать!.. Вечно ждать…

Цыганюк говорил мало, больше курил.

Дарка была удивлена, что, очутившись на улице, не увидела рядом Ореста. Она привыкла к тому, что он провожает ее, хотя Цыганюк никогда не нравился ей.

Однажды Дарка почувствовала, что больше сердце не выдержит: ей надо поближе увидеть Лучику Джорджеску. Она не успокоится, пока не увидит соперницу вблизи собственными глазами. Увидеть ее, услышать ее голос, поглядеть на ее улыбающийся рот, присмотреться к ее глазам, прическе, лбу, к движениям бровей и рук. Надо постичь, понять, что в ней увлекло Данка. Сердце не хочет, не может согласиться с тем, что Данко навсегда потерян. Это же невероятно, чтобы никогда не возобновилось прошлое! Почему? Почему, когда все осталось по-прежнему и Дарка такая же, какой была на каникулах? Ее волосы, которые ему так нравились, которые он тогда, в Веренчанке, назвал прекрасными, такие же. Нет, даже лучше. Лидка посоветовала подруге мыть их ромашкой, и они теперь переливаются, как солнечные лучи. Изменились ли ее глаза, в которых он столько раз искал правду? Наоборот, от всех обид и переживаний они стали еще выразительнее. А сердце, это бедное сердце, разве оно не такое же, как на каникулах?

Боже мой! Да она еще сегодня слышит каждое слово Данка!

Не может быть, чтобы Данко позабыл то, что сам говорил Дарке. Красивая Стефа изменила свое отношение к ней, поняв, что они с Данком не просто земляки. Но и она тоже никогда не узнает, на какую высокую жертву решилось Даркино сердце. Никогда не узнает Стефа, что Дарка готова была уступить ей свое место в сердце Данка, только бы не заняла его дочка префекта. Но было уже поздно.

Поэтому Дарка очень удивилась, когда однажды Стефа в гимназии спросила ее странно ласковым голосом:

— Хочешь пойти послушать выпускной концерт учеников музыкального училища? Я могу достать тебе билет.

Дарка никогда не посещала музыкальных вечеров. Не привлекали они ее, казались скучными, и ей жаль было бы даже одного лея на такое развлечение.

— Я? — она кривит губы. — Я — на музыкальный вечер?

Стефа берет ее за подбородок.

— Тебе не интересно послушать, как играет Данилюк?.. Довольно, довольно!

Хмурый зал с темными, не радующими глаз галереями и бесконечным количеством дверей, Красный бархат и изящные канделябры напоминают «страшные дворцы» из дешевых книжек.

Стефа объясняет:

— Все, кого ты здесь видишь, — родные выпускников и их поклонники. Публика на такие выступления не ходит.

Дарке хочется угадать, где семья Джорджеску, но это невозможно… Среди присутствующих много хорошо одетых, элегантных дам, сидящих на таких местах, где может сидеть семья префекта.

На сцену выходят все новые и новые ученики. Дарка определяет степень их мастерства только по долгим или коротким аплодисментам. Сама они ничего не понимает. Наконец неизвестно уже в который раз поднимается занавес, и на сцену выходит Лучика, а за ней Данко. Дарку бросает то в жар, то в холод.

Она смотрит прямо перед собой, но чем больше напрягает глаза, тем меньше различает происходящее на сцене. В конце концов она уже ничего не видит, кроме женского силуэта с ярким пятном вместо лица. Свет ли так падает, или эта Лучика в самом деле такая белая? Данко возится со скрипкой, потом прикладывает ее к подбородку. Смычок он держит наготове. Лучика, изящно, самыми кончиками пальцев, приподняв подол, садится за рояль. (Она улыбнулась Данку или это Дарке показалось?) Вот она касается клавиш. Словно предупреждает, что надо приготовиться. Лучика поднимает голову, и тогда вступает скрипка. Бодро, свободно звучат самые высокие ноты.

…Птицы, щебеча, разлетаются в разные стороны. Слышно, как они рассекают воздух крыльями, как колышут ветви деревьев…