Стефа, подхватив книги, сбегает по лестнице, но на предпоследней ступеньке останавливается, потому что Ореховская подает ей сверху какие-то знаки. И Дарка слышит собственными ушами, — поскольку стоит прямо за спиной Наталки, — как та говорит Стефе:

— Так помни — в шесть!

Значит, Ореховская знает эту тайну? Значит, Наталка ближе Стефе? Значит, в классе нет ни одной души, искренне расположенной к Дарке? После всего этого хочется просто убежать отсюда, от всех этих подруг, от Лидок, Орысек, даже от хорошеньких Стеф, в Веренчанку, к маме, папе и бабушке.

Дарка решает идти домой одна и выходит из класса последней. Под бременем мыслей она медленно спускается со ступеньки на ступеньку, но на пятой останавливается, глубоко вздыхает и устремляется вниз, перескакивая через две ступеньки: светлые волосы Данка (что он делает здесь в этот час?) только что промелькнули в направлении входной двери.

Сегодня такой зловещий день. Что же будет, если еще и Данко выскользнет в ворота, сделав вид, что не узнал, не заметил ее? Ведь он говорил, что ученикам запрещено разговаривать с ученицами! Но — о чудо! — Данко не убегает.

— О, Дарка! — говорит он, как всегда, и останавливается. — Сколько у вас уроков было?

У Дарки перехватило дыхание, и она не сразу может ответить на этот обычный вопрос.

— Можно проводить тебя немножко? — спрашивает Данко.

«Может быть, ему кажется, что он разговаривает не со мной?» Дарка никак не может поверить своему счастью.

— Ты опоздаешь, к обеду, если пойдешь со мной. — Дарка смотрит на его усталое лицо нежным, материнским взглядом.

— Глупости, — возражает он, махнув одновременно рукой и головой.

И Дарка соглашается: в самом деле глупости.

— Ты не сердишься на меня за то, что я не прихожу? — спрашивает он и начинает оправдываться: — Эти репетиции в музыкальном училище отнимают столько времени!

— Если ты действительно так занят, почему же я должна на тебя сердиться? — осторожно говорит Дарка.

Слух у Данка обострился.

— Город испортил тебя, Дарка, — смеется он, — ты уже мне не веришь.

Дарка не хочет говорить об этом. Еще немного — и она готова упрекнуть себя за то, что не он ее, а она его забывает. Что, к примеру, она теперь знает о нем? О его мыслях, о планах на ближайшее будущее?

— Мне писали из дому, что на пасху, верно, будет свадьба Уляныча с Софийкой. Погуляем, Данко? А ты… ты хотел бы быть учителем, как Уляныч?

На это Данко отвечает смехом.

— Что с тобой? Мне… мне… быть бельфером [16]? Придут же в голову такие смешные мысли! Знаешь, кем бы я хотел быть? Кругосветным путешественником — глобтретером! Обойти весь мир! Понимаешь, что это значит?

Дарка не знает этого нового слова, но перед ней разверзается бездна. Обойти весь мир? Вечный путешественник? А что будет с ней?

Но Данко сам опровергает сказанное:

— Это только мечта. Каждый мечтает о чем-то, но разве исполняется все, о чем мечтаем? Разве ты не знаешь этого, Дарка? Я буду скрипачом. Я так решил, и так будет. Ты еще когда-нибудь прочитаешь обо мне в газетах!

— Я должна знать о тебе и без газет, — она легонько намекает на их дружбу.

— Конечно! Мы навсегда останемся друзьями, даже если я уеду отсюда. Я всегда буду писать тебе…

«Только это… из всех моих мечтаний только это?» — захныкало Даркино сердце.

— И что же даст тебе (она не решается сказать «нам») положение известного скрипача?

Вот так вопрос! Данко чуть не рассердился. Она еще спрашивает, что ему даст известность! А то, что о нем будет говорить и писать весь мир? А деньги? А путешествия из столицы в столицу? А роскошные банкеты в его честь? А то, что перед ним будут заискивать вельможи? А музыкальные вечера в королевских дворцах? Она еще спрашивает, что ему это даст!

— О, будь! Будь знаменитым скрипачом! — Дарка сама уже толкает его на этот путь славы.

— Ты думаешь, так легко стать знаменитым? Что ты понимаешь в этих делах? — защищается Данко от ее советов. Возможно, для того, чтобы в дальнейшем не делиться с ней своими успехами. А может быть, гордый, он хочет пройти этот путь один. Надо знать Данка Данилюка! И Дарка больше не тревожит его своими вопросами. Она знает, что теперь надо молчать. Молчать и ждать, а потом все как-нибудь устроится. Так поступают все благородные и умные женщины.

— Дарка, с какого времени ты поешь в хоре? — Данко вдруг вспоминает их встречу на репетиции, свое удивление. — Почему тогда, на каникулах, ты говорила мне, что у тебя нет слуха?

— Потому что так оно и есть — я не могу выступать на сцене. — Ее ответ можно одновременно счесть и правдой и ложью.

— Я, кажется, в феврале, а может быть, и раньше буду выступать в музыкальном училище. Один номер играю в квартете, а второй — только в сопровождении рояля. В квартете участвуют одни мальчики. Аккомпанировать мне поручено ученице из «Личеул ортодокс». Румынке. Она уже теперь волнуется. Девочки всегда трусят.

Дарка вспоминает один грустный воскресный полдень.

— Фамилия ее… этой ученицы — Джорджеску?

Данко не любит, когда слишком интересуются его делами, но на этот раз он доволен, что Дарка знает.

— Так ты ее знаешь? Правильно, ее фамилия Джорджеску. Лучика Джорджеску.

Дарке хочется побольше расспросить об этой ученице, но у нее не хватает мужества. Счастье переполняет ее, и она боится спугнуть его откровенным вопросом.

— Возвращайся уже, Даночко, — говорит с видом влюбленной девушки, которую переживания сделали по меньшей мере на два года старше. Может быть, эта встреча, если она оборвется сейчас, покажется ему короткой и он захочет перенести все недосказанное на другой, условленный час. Но Данко не понимает ее. Он никогда ее не понимает. Что же будет дальше?

— Я пройду еще несколько шагов и вернусь. Я не хочу, чтобы ты из-за меня опоздала к обеду. Хорошо тебе на «станции», Дарка?

— Как обычно на «станции», — совсем увяла Дарка.

— По Веренчанке скучаешь?

— Возвращайся, Данко, я теперь пойду одна. Зачем тебе из-за меня опаздывать?

— Дарка!

Она хватает его за руку, хотя это совсем не к лицу девушке.

— Я только так говорю… я только так говорю, Данко. Я ведь хочу, чтобы мы были вместе, но так нельзя, ты же сам знаешь — так нельзя.

Данко высвобождает руку из Даркиных пальцев, но глаза у него полны нежности и губы дрожат от волнения.

— Моя маленькая девочка, — шепчет он нежно, — иди теперь домой и думай обо мне хорошо…

Они с минуту крепко держатся за руки и, наконец разъединив их, расходятся счастливые, еще со следами тепла на ладонях.

Дарка привычно взглянула на часы ратуши. Не поверила своим глазам — остановилась, посмотрела внимательнее. Провела ладонью по глазам, по лбу. Как это случилось — уже без четверти шесть? Они же так мало сказали друг другу, собственно, ничего не сказали, а полчаса куда-то ушло… Пока она добежит до дому, опоздает на сорок пять минут. Ну и пусть!

Дарка уже входит в ворота и все еще не знает, что отвечать, если спросят, где была. А может быть, и — с кем? Еще хуже. Это просто страшно. Дарка берется за дверную ручку и не может найти в памяти ни одного, даже самого маленького, с маковое зернышко, оправдания. Но, войдя в комнату, она прежде всего видит Лидкино лицо, готовое к «сенсации», и сразу решает не оправдываться вовсе.

— Здравствуйте!

Дарке очень хочется говорить обычным тоном, но это не получается.

Хозяйка вместо ответа на приветствие спрашивает мимоходом, словно о какой-то мелочи:

— Ого, где это вы так засиделись, панна Даруся?

Дарка не смотрит на хозяйку, но представляет себе, что та вся кипит от досады.

— Я видела, как она… — высунув язык, предлагает свои услуги Лидка.

Дарке вдруг приходит в голову, что эта обезьяна подглядывает за ней. Хозяйка машет на дочь руками:

— Лидка, успокойся, я тебя не спрашиваю.

(Словно дочка не рассказала уже ей всего!)