В переполненном притихшем зале раздались последние возмутительные слова приговора, вынесенного Репину «Бубновым валетом»:
— Ей не место в национальной картинной галерее, на которой продолжает воспитываться художественный вкус растущих поколений. Ее настоящее место в каком-нибудь большом европейском паноптикуме вроде Музея Гревин. Там она была бы гениальным образцом своего жанра. Там бы она никого не обманывала: каждый идущий туда знает, за какого рода впечатлениями он идет. Но так как это невозможно, то заведующие Третьяковской галереей обязаны по крайней мере поместить эту картину в отдельную комнату с надписью: «Вход только для взрослых».
Аплодисменты, прерываемые свистками, ответили на это чудовищное предложение Волошина. Когда же на экране появился портрет Репина, аудитория вдруг устроила бурную овацию. Видимо, это несколько озадачило устроителей диспута — не для такой овации они задумали этот номер.
Репин начал говорить с места. Все повскакали, чтобы лучше видеть и слышать его. Кто-то просил художника выйти на кафедру. Поднялся шум.
Речь Репина записана отрывочно. Он очень волновался. Слезы душили его.
— Я не жалею, что приехал сюда… Я не потерял времени… Автор человек образованный, интересный лектор… У него много знаний… Но… тенденциозность, которой нельзя вынести… Удивляюсь, как образованный человек может повторять всякий слышанный вздор. Что мысль картины у меня зародилась на представлении «Риголетто» — чушь! И что картина моя оперная — тоже чушь… Я объяснял, как я ее писал… А обмороки и истерики перед моей картиной — тенденциозный вздор. Никогда не видал… Моя картина написана двадцать восемь лет назад, и за этот долгий срок я не перестаю получать тысячи восторженных писем о ней и ахи, и так далее… Мне часто приходилось бывать за границей, и все художники, с которыми я знакомился, выражали мне свой восторг… Значит, теперь и Шекспира надо запретить? Про меня опять скажут, что я самохвальством занимаюсь…
В глубоком волнении Репин кончил. Он не сказал всего, что душило его, в такой обстановке ему говорить было трудно.
Выступление ученика Репина Щербиновского происходило в еще более шумной атмосфере. Он защищал, как мог, своего учителя, сказал, что это величайший позор, если такого художника довели до слез.
Потом вышел на трибуну футурист Бурлюк. Он назвал Балашова сумасшедшим, а подозрение Репина в преднамеренности его поступка, в том, что к этому причастны декаденты, манией преследования.
В этом месте речи Бурлюка Репин вышел из аудитории под аплодисменты зала.
Диспут продолжался. Бурлюк повторял упреки в анатомической безграмотности картины, что «навсегда лишило ее ореола мирового шедевра», но затем отказался продолжать свою речь. Выступали и другие участники диспута.
Обсуждение этого издевательства над художником продолжалось в газетах несколько дней. Писались письма со многими подписями, выражающие ему сочувствие, признающие высокую художественную ценность его картины.
Диспут в Политехническом музее превратился в неслыханный скандал, и он не только не пошатнул популярности Репина, но показал ему, какой большой любовью он пользуется.
«Бубновому валету» не удалось довершить дело, начатое в свое время чинами полиции, как бы представляющими общество «Бубнового туза». Это они добились, чтобы картину «Иван Грозный» с выставки сняли и никому не показывали. Тогда уже тень «Бубнового туза» незримо витала над автором картины. Победоносцев начал травлю Репина, и почти через тридцать лет ее продолжили апологеты буржуазного искусства, сражающиеся под знаменами «Бубнового валета».
Так «Бубновый валет» стал союзником Победоносцева. Но буржуазным эстетам не удалось «свалить Репина с пьедестала», о чем они так мечтали.
Старый художник принял бой и вышел победителем, отстаивая реализм и правду в искусстве.
В 1914 году вся Россия отмечала репинское семидесятилетие. В газетах и журналах писали об огромных заслугах Репина перед родным искусством. Журнал «Нива» посвятил этой торжественной дате весь номер.
Чугуевцы решили к семидесятилетию своего земляка учредить в родном городе рисовальную школу его имени. Пользуясь этим, Репин на страницах «Нивы» изложил смысл своей заветной мечты о создании в Чугуеве Народной академии художеств, или, как он ее иногда называл, «Запорожье искусств».
Репин хотел создать школу, где юноши учились бы прикладным искусствам непосредственно в процессе производства. Этому замыслу не суждено было осуществиться — помешала война. Она же помешала отпраздновать и юбилей художника. В день своего рождения он узнал о том, что мир нарушен.
Но газеты и журналы вышли в свет с восторженными статьями, воспоминаниями, стихами и сонетами. В «Ниве» под фотографией Репина с Толстым написано: «Два гения русской земли». Только с Толстым сравнивает Репина и К. Чуковский в своем очерке в этом же журнале. Нет ничего удивительного в том, что к «гению русской земли» тянулись все, не устояли и футуристы. И тот же Давид Бурлюк оказался гостем в «Пенатах».
ФУТУРИСТЫ В «ПЕНАТАХ»
В октябре 1914 года его привел К. Чуковский. Эта встреча не вызвала у хозяина приятных воспоминаний. Но Бурлюк был очень учтив, тих. Репин писал тогда портрет Василия Каменского, был увлечен самобытной и одаренной натурой поэта. Бурлюк так вспоминает о своем первом посещении «Пенат»:
«Репин выразил удовольствие, что футуристы посетили его, что они пришли, «как равные к равному». «Я боюсь визитов, имеющих целью корысть, создание или увеличение популярности, вы же не нуждаетесь в этом».
Я, а затем Каменский прочитали Репину свои стихи в честь него».
На этом обеде присутствовала и писательница Щепкина-Куперник. Перед отъездом она написала такой стихотворный экспромт в альбом Чуковскому:
Вот Репин наш сереброкудрый
— Как будто с ним он век знаком —
Толкует с добротою мудрой
И с кем? С Давидом Бурлюком.
Искусства заповеди чисты!
Он был пророк их для земли…
И что же? Наши футуристы
К нему покорно притекли.
Познакомился Репин и с В. Хлебниковым. В воспоминаниях Чуковского описывается разговор, происшедший у Репина с на редкость молчаливым поэтом.
Хлебников «был до такой степени отрешен от всего окружающего, что не всякий осмеливался заговаривать с ним. В то время как другие футуристы пытались уничтожить преграду, стоявшую между ними и Репиным, Хлебников чувствовал эту преграду всегда…
Однажды, сидя на террасе за чайным столом и с любопытством вглядываясь в многозначительное лицо молодого поэта, Репин сказал ему:
— Надо бы написать ваш портрет.
Хлебников веско ответил:
— Меня уже рисовал Давид Бурлюк.
И опять погрузился в молчание. А потом задумчиво прибавил:
— В виде треугольника.
И опять замолчал.
— Но вышло, кажется, не очень похоже…»
Летом 1915 года Репин познакомился с Маяковским. В начале войны Маяковский хотел добровольно пойти на фронт. Не для того, разумеется, чтобы послужить вере, царю и отечеству, а напротив — для того, чтоб лучше и сильнее сказать свое слово против войны.
Но ему отказали из-за политической неблагонадежности.
И вот теперь этот «неблагонадежный» футурист приехал в Куоккалу. Часами он исступленно вышагивал по берегу залива, бормоча что-то себе под нос. Так он работал. Создавалась его первая поэма «Облако в штанах» (кстати, привычка всегда «жевать» слова, подбирая какие-то рифмы, осталась у Маяковского до последних дней).
Благовоспитанные дачники откровенно побаивались и чурались поэта. Но Репин познакомился с ним на даче у Чуковского, где часто бывал, а вскоре и Маяковский стал частым гостем «Пенат».
