ЧЕЛИ

Говорят, они отвели сюда главный сток. Чувствуется, нас много, чувствуется, сколько нас и чем мы питаемся. Куда ни шагнешь, под ногой осколки стекла и что-то мягкое, скользишь, вдыхаешь чье-то дыханье, пачкаешься, прикасаясь к стене, и уже ничего не находишь на своем месте.

ЕВА

(обращаясь к Чели)

Уйми свое сердце. Не притрагивайся ни к чему. Пусть хлебный нож лежит не на своем месте, а воткнут между паркетными половицами, не трогай его. Не трогай осколки графина, чашку, четыре рейки позолоченной рамы. Все раскалено, все отравлено. Все это отныне и навсегда недоступно ни для тебя, ни для нас, ни для других.

БЕРГАНЦА

Вот что осталось. Вот что осталось от человека, который здесь жил: серебристая плитка в сером свете, несколько ложек в плошке, большая — для риса, маленькая — для жареных перцев. Он поедал уйму мидий: в доказательство — куча ракушек в мойке. Он поедал уйму мидий, человек, который задвинул изголовье кровати в самую темную нишу дома. Он любил медь, обожал ртуть и мечтал парить в звездном небе. Он любил свое имя и писал его всюду, где считал нужным, над воротами дома и над дверью комнаты, отведенной для сна, за правым ухом своих детей и на всех черепицах крыши, где обитало множество гекконов, на обороте тарелки и на футлярах книг. Его инициалы можно найти даже на эмалированной крышке отхожего места. Он привык давать имя мельчайшим частицам земли и даже субстанциям незримым, неосязаемым, без запаха и без вкуса. Он жил в их окружении. Он боялся, что пыль повредит его совершенным инструментам. Боялся подземных толчков. Рот служил ему приемником и антенной. Когда он умер, говорили, что он испробовал все или почти. Это был последний комплимент, возгордиться которым он так и не успел.

ЧЕЛИ

Вот волосы женщины, которую я любил, надеюсь, вы мне поверите, вот волосы матери, сухие и блеклые по сравнению с теми, что у нее были, надеюсь, вы мне поверите, она жила вон на той улице у крутой лестницы, где мне впервые встретились крылатые муравьи, ее туфли всегда аккуратно стояли на небольшом деревянном приступке, что вел вверх к скрытой за ширмой купели, эти туфли со стоптанными каблуками клонились парой, одна направо, другая налево, и был у нее сын, мальчик, ходивший за ней повсюду. Это был я.

ЕВА

(обращаясь к зрителям)

Впервые я встретила их в ботаническом саду, довольно далеко от дома, откуда они бежали, надеясь, вероятно, укрыться в беседках, где когда-то, кажется, встречались с друзьями. Часто в теплое время года они приходили на берег реки и ради водной прохлады отдавали себя на съедение слепням. Ребенок был зачарован тем, как светла и прозрачна вода, как она глубока, он любил склоняться к ней, едва не касаясь лицом, словно видел себя далеко в небесах, чтобы в очередной раз испытать странное чувство, как будто ему спирает дыхание, и предлагал матери сделать так же, она опускалась на гальку, и на ее коленях оставался красивый вафельный след.

ЧЕЛИ

Мне говорят, будто кое-кто заявляет, что Они отвели сюда главный сток. Воняет тухлыми яйцами.

ЕВА

Не кричи, уйми свое сердце, что не дает тебе спать, это всего лишь землетрясение, простое смещение многих груд твердой и мягкой земли, как если бы ветер задул у нас под ногами: пыль поднимается, стены являют свое нутро, а дома — изъяны. Сквозь длинную и широкую трещину замечаешь, что именно расставляет сосед на мраморной каминной полке и на этажерках. Вдруг становится холодно: это сквозняк из отверстых стен, цистерн, подвалов и люков.

ЧЕЛИ

Пахнет мертвечиной и прочими ароматами.

КОНСПЮАТ

(обращаясь к тем, кто все еще там)

Все потому, что ты открыл рот, все потому, что ты открыл дверь, все потому, что вы все спите при распахнутых окнах. Все закройте, поселитесь на улице, и вы почувствуете влажный запах песка и цемента, который грузовиками вываливают на площадях. Покиньте свои дома и живите возле них, как у кротовых нор, оставьте свои дома крысам, мышам, летучим мышам, мокрицам и голубям.

КТО-ТО

(чье лицо не освещено)

Прислушайся, Конспюат, уже слышно, как в твоем доме растет плющ и течет вода.

КТО-ТО ДРУГОЙ

В доме безумца неясыть, тихо ухая, рвет на себе перья.

КТО-ТО

В доме электрика ветер, весь ветер, весь воздух вселенной со свистом дует в замочную скважину.

ОДНА

В своем доме лепщик по воску оставил слоненка или ребенка. Если пройти перед подвальным окошком, слышно, как тот скулит.

ЕВА

Ребенок, слоненок, слон с золотыми ушами и серебряным хоботом, мой дом отныне станет твоим домом, и мой город — твоим садом, и твой хлев будет в моей гостиной.

БЕРГАНЦА

Озаренный возвел курган посреди самой высокой залы в своем доме, курган с будочкой на вершине, которую превратил в обсерваторию, в кокпит, в сторожевую башню.

Мадемуазель Робифуа в своей квартире хранила ракушечью крошку. Она каждый день огибала завалы, чтобы пройти к отхожему месту. Воняла, обожавшая папоротник и камнеломку разных подвидов.

Холостяк жил с ослом в квартире на первом этаже, где пол был вымощен плитками из порфира.

Голый ребенок выращивал палочников и что ни час, днем и ночью, скармливал им листья плюща.

В спальни свет проникал через круглые и квадратные окошки, в метре от потолка, и казался мерцающим и очень белым.

Две сестры задохнулись насмерть от угарного газа угольной печки.

Стайки скворцов составляли в небе фигуры: воронка, купол, грибок, шар неправильной формы и бесконечная лента, гинкго и приморская сосна.

Летом ныряльщик нырял ежедневно меж водорослей с длинными, как ветви самых высоких деревьев, стеблями. В прыжке он высматривал ласточек на острие тростника.

Мужчина в очках до блеска натирал латунную щеколду. Это было последнее, что он успел как следует сделать перед тем, как откинуться, ибо мухи уже кружили возле его ушей.

И бессчетные осы.

Неуемный горячий ветер.

Дома уже стали гостеприимными хлевами, и в квашнях умещалось по тридцать младенцев, что нарождались с каждой новой луной.

Дельфины жили в прудах у фонтанов, куда мы сегодня бросаем окурки и нечистоты, дельфины, как воздух, лазурные и такие же дикие.

Груды и груды пепла на грудах угля.

Счастье. И запах болезни.

Детские пупсы.

Ежегодно гора смещалась на несколько сантиметров, будто бежала на запад.

ЕВА

Ребенок, слоненок, что тебе до бескрайнего леса фруктовых деревьев, обильных плодами, до рек, что текут по склонам, до роя бабочек, до нескончаемых ароматных ночей, до беспрерывного ветра, до беспредельного мирного сна, до чего же красивым ты будешь в тонком кожаном недоуздке, с бубенцами в ушах, ты будешь доволен, что нам угодил и окреп в работе, и будешь есть, лишь унимая голод, пить, лишь утоляя жажду, а засыпать в изнурении, болезнь принесет тебе радость выздоровления, у тебя будет комната, где ты познаешь счастье одиночества, а чтобы спуститься в сад, тебе придется идти по лестницам и коридорам, пересекать в сумраке дворики, и ты ежедневно с радостью будешь пускаться в путь и видеть слабый свет в конце пути, тебе потребуется несколько лет, чтобы выучить свое имя, еще несколько, чтобы научиться говорить, и еще, чтобы все перепробовать, ты станешь самым красивым на свете слоном и наконец, вкушая терпкие вишни, познаешь сладость печали.

БЕРГАНЦА

Море было повсюду, его чувствовали и слышали, давили ракушки, ступая по сланцу, мечтали о рыбах и китах, вдыхали соленый воздух. Но чаек не было видно, и пена давно исчезла, тонкая пенка, которую не слизнуть языком.

С потолков струился песок.

В самых толстых стенах находили коровий волос, а под гранитом старых дворов — корни самшита.

В каждом доме селилась сова.

Мужчина шестидесяти пяти лет, эпилептик, глухой, скупой, чванливый, грязный, вонючий, склочный, уродливый, слабый, плохо одетый, остался совсем без друзей. Без них осталась и женщина тех же лет, от которой несло мочой.