Почему же тогда сын — ну, взрослый, я имею в виду, всегда может легко обмануть свою мать? А?.. Сыну она верит свято, а мужу — никогда!
— Ну, и почему же? — с любопытством посмотрел на толстяка мужчина и снова незаметно подмигнул Алымову.
Алымов тоже с интересом слушал. Разговор начал его постепенно увлекать. Он даже про водку на время забыл.
— Да потому, что сына она любит по-настоящему, а мужа — нет! — торжествующе заключил толстяк и даже палец указательный вверх поднял, чтобы придать своим словам еще больше веса и убедительности. — Настоящая любовь никогда не сомневается. Где начинаются сомнения — там кончается любовь!
(Черт! — невольно восхитился Алымов. — Отлично сказано! Надо будет запомнить!)
Сомнение — это уже само по себе измена. Предательство.
(Ну и ну! — Алымов даже языком от удивления прищелкнул.)
Только предатель видит во всех потенциальных предателей! Потому что он сам такой. Только изменник подозревает везде измену! Постоянно к ней готов. Честного же человека она всегда застает врасплох.
Женщины — сами потенциальные лгуньи и предательницы. Поэтому они никому и не верят. Ни мужу, ни, тем более, другим женщинам. Женщинам особенно. Потому что они знают им истинную цену. Какими бы порядочными и благообразными они со стороны ни казались, — толстяк на секунду остановился и плеснул себе в рюмку еще водки.
Алымов зачарованно слушал. Мужчина как-то неопределенно и двусмысленно улыбался, поглядывая исподлобья на них обоих. И на Алымова, и на тяжело дышащего, возбужденного, разгоряченного толстяка.
Толстяк быстро выпил, наскоро закусил и после мгновенной паузы с тем же агрессивным напором продолжил:
— Так что лучше уж быть слишком наивным, чем излишне проницательным!
(«Дело вкуса!» — негромко заметил как бы мимоходом мужчина. Толстяк на эту его реплику никак не отреагировал.)
Поскольку проницательность подразумевает искушенность. В подобного рода делах! — толстяк хитро подмигнул все с той же сомнительной улыбкой глядящему на него мужчине. — В предательстве и измене. Фактически, это означает, что вы сами такой.
Он вдруг неожиданно замолчал, махнул рукой и принялся сосредоточенно готовить себе очередной бутерброд.
— Н-да... Интересная теория... — раздался в наступившей тишине спокойный низковатый голос сидящего рядом с толстяком его не слишком до того разговорчивого соседа. — Вы сами-то, Вадим Викторович, в нее верите? Что лучше обманываться, чем самому обманывать?
Толстяк лишь опять махнул рукой и, не поднимая глаз, еще больше уткнулся в свой бутерброд. Похоже, за этим его внезапным молчанием скрывалось что-то личное. По крайней мере, у Алымова именно такое впечатление сложилось.
Жена, что ль, его бросила? — пренебрежительно хмыкнул про себя он. — Вот его на философию и потянуло. Что все бабы — суки, а мир — дерьмо. Спиноза, блин!
Мысли, впрочем, интересные... Как он там про сомнение-то сказал и про любовь?.. Где кончается одно — начинается другое?.. Или наоборот?
Здорово она его, наверное, зацепила, что у него такой фонтан красноречия сразу же открылся. Забил, блядь. Прорезался...
Ладно, пора, пожалуй, наконец, и выпить! Самое время. Да и повод теперь есть. Тост. За прекрасных дам! Прекрасных, но коварных. Никому не верящих и всегда ко всему готовых. Чтоб давали только нам! Во!.. Это правильно! Нам — можно.
Алымов уж совсем было вознамерился выпить, но в этот момент собеседник толстяка вдруг поднял на него глаза и вновь негромко заговорил:
— Знаете, Вадим Викторович, есть такая забавная древняя английская легенда о заколдованном замке. Что есть, мол, такой заколдованный замок, где живет волшебник. И каждому попадающему туда рыцарю он предлагает выпить из волшебного кубка. Если жена рыцарю изменяет — вино проливается.
— И что? — не поднимая глаз, глухо спросил толстяк.
— Ничего, — пожал плечами мужчина. — Все пили — и у всех проливалось. В полном соответствии с Вашей теорией. Ну, сами понимаете — рыцари, сплошные подвиги на уме, дома редко бывают, жены одни все время...
— И чем все кончилось? — со странными интонациями спросил толстяк.
(Алымову его даже жалко стало. Да плюнь ты, братан, на нее! — мысленно посоветовал он ему. — Другую себе найдешь. Баб, что ль, мало? Все они друг друга стоят. Кобыл этих кругом — как грязи!)
— Да ничем! — мужчина пригубил, наконец, свое вино. — Нашелся, наконец, один рыцарь, который отказался пить. Ну, такой же умный, как Вы, Вадим Викторович. Который тоже понял, что пить — значит, искушать судьбу. Даже более того! Как Вы правильно сказали: усомниться — значит предать.
Ваше здоровье! — неожиданно обратился он непосредственно к Алымову и приветственно качнул бокалом. Тот с растерянным несколько удивлением автоматически улыбнулся в ответ, тоже приподнял свою рюмку и поднес ее к губам.
— Санек! — вдруг окликнули его в этот момент с другого конца стола.
Алымов вздрогнул и расплескал водку себе на колени.
— Не повезло, Александр Петрович! — насмешливо прищурился на него мужчина. — Увы!
2.
С этого дня Алымов буквально потерял покой. Случайно услышанный им на свадьбе разговор не шел у него из головы. Особенно эта проклятая легенда.
А действительно? — думал он. — А вдруг и правда она мне изменяет?.. («Она» — в смысле, Валентина. Именно так в этих своих тайных мыслях он теперь именовал свою жену. Безлично.)
Да бред какой! — пытался одернуть он себя, но червячок сомнения уже завелся и все точил его и точил. Грыз. Избавиться от него было теперь уже решительно невозможно.
«Бред»!.. Каждый думает, что бред! — мрачно возражал себе он. — Что у него жена особенная. А на самом деле... Все они одинаковые. Из одного теста слепленные. Вон и Надька говорит... А она сама оторва еще та! Себе подобных сразу видит... За версту чует. Да и водка эта проклятая пролилась! Как нарочно.
Воспоминание о так неудачно и не вовремя пролитой водке было почему-то для Алымова особенно мучительным. Он никак не мог отделаться от мысли, что это было неспроста. Какой-то знак свыше. Послание ему, дураку. Что жена у него — шлюха. Такая же, как и все остальные.
Алымов сердился на себя, что он так думает о собственной жене, причем фактически без всяких к тому оснований и, возможно, совершенно незаслуженно — но поделать с собой все равно ничего не мог. Ревность раскаленными когтями терзала его сердце. И чем дальше — тем больше. Пламя ее разгоралось все ярче, как будто его кто-то раздувал. Фу-у-у-у!.. Фу-у-у-у!..
Алымов метался, как тигр в клетке. Он изводил жену бесконечными вопросами, каверзами, подвохами; тайно рылся в ее карманах, сумочке, ящиках стола, подслушивал телефонные разговоры... — в общем, за чрезвычайно короткое время превратился в какого-то опереточного ревнивца.
Самым ужасным была неопределенность. И прямых улик измены вроде бы не было, но в то же время не было и полной и безусловной уверенности в верности супруги. Пару раз Алымов натыкался на какие-то странные пометки в ее записной книжке; как-то случайно подслушал ее разговор с неким неизвестным мужчиной (к сожалению, самый конец — собеседники как раз уже прощались), с работы она, по его мнению, иногда поздновато приходила... Да вот, собственно, и все!
Короче, ничего конкретного. Никаких прямых улик! И тем не менее...
Все как будто нарочно так подстраивалось, чтобы Алымова в постоянном напряжении держать. В подвеске. Дразнить его. Это доводило Алымова до исступления.
Ему, наверное, легче было бы, если бы он просто застал свою жену с любовником. Или даже с двумя!! Одновременно! (В своих безумных фантазиях и подозрениях он доходил и до этого!) Тут, по крайней мере, все ясно бы было. А так... Ни да ни нет. Ни бе ни ме. Ужас! Кошмар какой-то. Так и с ума сойти недолго.
Алымову стало уже казаться, что и в постели она ведет себя как-то иначе, по-другому (интере-есно!.. о-очень интересно!..); и слова какие-то новые постоянно употребляет (где это она, интересно, их нахваталась?! Она же не читает ничего!); и вообще что-то излишне весела последнее время, постоянно чего-то там щебечет и напевает (с чего бы это?.. а?.. тем более, что сам-то я все эти дни злой и угрюмый хожу, так что...).
