«Ну да, — нервно ухмыльнулся про себя Кирилл. — За конченого придурка меня держишь?.. С пола поднять срок за убийство… Щас…» Он чувствовал, что во рту и в глотке у него все ссохлось.
— Только выбирай быстро, — добавил Шалагин. — Тебе обвинение пора предъявлять. А какое — это зависит от тебя. И мера пресечения, между прочим, тоже. Пока расклад у тебя однозначный: суд избирает заключение под стражу, и дня через три ты уже на Первомайском, в хате с босотой. Но! Прокуратура может ходатайствовать о твоем освобождении под подписку. И тогда до суда ты гуляешь на свободе… Ну?
Он смотрел на Кирилла нетерпеливо, хотя в целом почти доброжелательно — как педагог, подсказывающий ответ впавшему в ступор ученику. От этого вполне человеческого взгляда у Кирилла опять возникло ощущение, что нечеловеческое его требовение — все-таки розыгрыш, и даже неуверенная улыбка готова была замаячить на Кирилловых губах… Он не знал, что делать и что говорить.
— Слушай! — не выдержал Шалагин. — Я вообще злой. Но пока я те добром предлагаю. Еще предлагаю, потом не буду, ты меня и так утомил… — он снова помолчал, глядя на Кирилла все более раздраженно. — Кому скачуха нужна? Мне? Че я тебя фаловать должен, как телку на минет?
— Я никого не убивал.
Следователь с опером переглянулись. Игорь цапнул мобилу, ткнул кнопку, другую:
— Ну… Ага, — смотрел он при этом на Кирилла. — Зайди, — отключился. Его нетерпеливая деловитость прыснула на Кирилловы кишки ледяным.
Следователь, наоборот, потерял вдруг к задержанному интерес, захлопнул, не выключая, свой ноутбук и очистил кабинет. Кирилл остался вдвоем с опером, но на последнего старался не смотреть — хотя мент по-прежнему не отрывал от него быковатого, настойчивого и все равно при этом какого-то мутно-отрешенного взгляда. Оба молчали. Открылась дверь, вошел приземистый парень в штатском — уже где-то виденный, кажется, но не представлявшийся. Без всякого выражения глянул на Кирилла, ни слова никому ни говоря, направился в угол и, придвинув стул, сел там.
— Ты реально тупой, а? — поинтересовался наконец Игорь. — Или у тебя здоровья немерено? Может, со мной поделишься?
Кирилл по-прежнему не смотрел на него, косясь то в пол, то на дверь.
— Че, — чуть нырнул головой Игорь, — хуй проглотил?
— Я. Никого. Не убивал, — размеренно произнес Кирилл, изучая ребро стола, — и все же рефлекторно поднял глаза, когда опер сразу после его слов резко двинул стул, вскакивая с внезапным проворством. Одновременно, не глядя на Кирилла и словно думая о сугубо постороннем, в углу встал коренастый парень; чем-то железно звякнул. Наручниками. Кирилл даже не успел толком подумать, что это они, может, все-таки просто на испуг берут… — Коренастый, зайдя сзади, решительно, едва не вывихнув суставы, заломил ему обе руки за спинку стула; плечи яростно свело, жесткие кольца вгрызлись в самые кости запястий; и в тот же миг Игорь, подприсев, коротко врезал Кириллу ниже диафрагмы. Тот даже пресс напрячь не успел. Громко то ли икнул, то ли ахнул; весь воздух разом вышел из него, как из прихлопнутого доской воздушного шарика, и обратно не вернулся.
— Че, в отказ, да? — заорал, наклоняясь вплотную, обдавая перегаром, Игорь. — В отказ уходим? Че, такой непримиримый? Матерый вор не въебаться? Какой ты матерый, ты будешь обосновывать на параше, когда тебя туда засунут башкой твоей умной и по тухлой вене проедутся. Молчим? Молчать будем, да?! — не дав ни секунды на ответ, он грохнул в его скулу пухлым пудовым кулаком: голову Кирилла, в которой дружно лязгнули какие-то стеклянные осколки, чуть не сорвало с позвоночника.
— Пишешь, сука? — опер слегка нагнулся над ним, заслонив все своей тушей, опершись на отставленную правую ногу и картинно отведя руку, немного даже трясущуюся, словно в нетерпении. — Ну?!
— Я ничего…
О.
Пробел-затемнение-пауза. Не надо все хватит не надо больше… Он разинул рот, захлопнул, ничего не сумев сказать — а дальше ему и не дали.
Рядом зашелестело, и тут же Кирилл ослеп совсем. Что-то нещадно передавило шею, он попытался вдохнуть, рот немедленно залепило снаружи тем самым шелестящим. Это Коренастый натянул ему на башку черный полиэтиленовый пакет и сжал руками горло. Кирилл задергал ногами (больше было нечем), мучительно проталкивая в себя какие-то остатки воздуха — но Игорь шарахнул в грудь (аж стул затрещал), в живот, и еще, еще, туго и глухо, как в грушу, выколачивая из него последний кислород. Полиэтилен всосался глубоко в разинутую пасть, Кирилл уже чистой судорогой лицевых мышц стиснул челюсти, завозил зубами по зубам, перетирая вместе с ними тонкий материал. Но тут зубы хряпнули (показалось: все разом), в рот плеснуло соляным раствором. Следующий удар взорвался в носу, затем в солнечном сплетении, дыхание прервалось окончательно и сознание вроде бы куда-то кувыркнулось…
Нет… раздумало…
Тут оказалось, что клещей на глотке больше нет, а воздух через прогрызенную в пакете дыру поступает. Кирилл трудно и болезненно кашлял, часто, мелко, шурша полиэтиленом, дышал — и все никак не мог толком вдохнуть. Хлюпнул носом (больно!)… выплюнул на подбородок пару сгустков…
— Или ты, блядь, всяких советов умных начитался, а? — ревел Игорь ему в ухо. — Начитался в Интернете? Подготовился? Все эти сраные советы, как вести себя на допросе: на вопросы не отвечайте, следователю не верьте, адвоката требуйте? Щас тебе будет тут Интернет. Тут у нас Интернет один. Вот это вот — наш Интернет…
Что-то присосалось к Кирилловой груди и пронзительное, до остановки сердца, ощущение вздернуло его вверх и вбок, будто лихо подсеченную рыбину с крючком в самом средостении. Потом он куда-то планировал, не чувствуя себя, не понимая, что ему кричат. «Электрошокер!» — дошло, наконец. Но едва вернулась способность соображать, последовал новый тычок шокером: не вышибающий даже дух, а выдирающий — из каждой клетки.
— …в пресс-хату? Легко! Знаешь, что там с такими делают, представляешь вообще? Хоть примерно? Ты же готовился, читал все! Передумаешь ты там быстро, но я те уже ничем не помогу. Так что думай сейчас. Думай, блядь, думай, если ты умный такой!..
— Ладно, ты понимаешь, что отсюда ты на СИЗО поедешь? — вступил следователь Шалагин — вернувшийся, оказывается. Этот был спокоен, подчеркнуто внятен. — А там будет не как здесь. Там в камере будет сорок, или восемьдесят, или сто уголовников. И если я захочу, вся тюрьма уже будет знать, что ты идешь по серийному изнасилованию малолетних. Тебя в первой же хате будут час пиздить без остановки, вообще без остановки, потом обоссут на дальняке, а когда ты сможешь промычать хоть два слова и пожаловаться ментам, тебя, так и быть, переведут в другую хату. И там начнется все по новой. А потом в следующей. И все, на весь срок ты в опущенке. Тебя даже пиздить будут только ногами, чтоб не законтачиться. Потому что петуха касаться можно только ногой или хуем… Ты мне верь, верь!.. — он, видимо, нагнулся к Кириллу, как бы тоже заводясь.
Из носа, отчаянно, тупо ноющего, натекло на грудь — Кирилл чувствовал мокрое и теплое, словно горчичник. Слезы, подсыхая, стягивали щеки. Он как мог боролся с тошнотой, головокружением, невесомостью — все это то отступало, то, снова приближаясь, тянуло в темный вязкий водоворот.
— …А можно к тубикам тебя закинуть. Или к глиномесам спидозным. На тубзоне сдохнуть хочешь?..
Пакет вдруг шумно сорвался с головы. Кирилл заморгал. Ментов видно не было, а прокурор стоял над Кирилловым стулом, опершись рукой о его спинку:
— …Ты не смотри на меня, не смотри, я те не баба твоя! Ты мне помогай! Хули я должен о тебе заботиться, ты объяснишь мне? Хули я тут о тебе забочусь, пока ты кобенишься? Ты че, так и не понял, что тебе предлагают? — внезапно снова успокоившись, он заглянул Кириллу в глаза. — Не понял? Ты отсюда можешь домой пойти, к девке своей. Или тебе больше нравится на дальняке дрочить?.. Я не отморозок, пойми, — тон его стал почти проникновенным. — Че мне, приятно, что ли, тут тебя прессовать, нюхать твой пердеж с подливой?.. Только почему я должен тебе помогать, если ты мне не помогаешь? Скажешь мне, а?
