Юрка сидел у окна, за которым светились фонари переулков.
— Эсэмэс мой не получил, что ли? — осведомился.
— Я ж говорил, у меня накрылась мобила.
— А, забыл. Я думал перезабиться где-нибудь, где не такая толпа…
— Это у тебя что?
— Коктейль местный, — хмыкнул Хома. — «Самурайский чай» называется. Сам чего будешь?
— Я-то?.. — Кирилл делано задумался, после чего продемонстрировал Юрису, приоткрыв молнию на кармане полара, бордовую пробку пластиковой фляжки «Джеймесона», подаренной кем-то внезапно завязавшему Игнату и отданной тем Кириллу во избежание соблазна. Но для начала, легитимности и стакана ради, он заказал водку. Не спеша, слушая питерские байки, выцедил сто грамм и уже свинтил под столом пробку, как вдруг услышал свое имя. Поднял голову. У их столика стояла, чуть улыбаясь, Женя Уфимцева:
— Привет, Кира.
— Здорово, Жека, — сумрачно отозвался он, по-прежнему горбясь.
— Я смотрю, вроде ты… — она обернулась, махнула, прощаясь, рукой кому-то в другом конце зала. — На презентации был?
Кирилл промямлил, что они тут так, без повода, представил Женю с Юркой друг другу. Хома, «Премию Дарвина», как обнаружилось, слышавший, оживился.
— Присядешь? — из чистой вежливости предложил Кирилл, ощущая наплыв знакомой малопонятной досады. Женя, к его удивлению, согласилась. Кирилл со вздохом завинтил под столом пробку и незаметно вернул фляжку в карман. Юрка нашел за соседним столиком свободный стул.
Обменялись мнениями относительно героини вечера. Кирилл высказался в том смысле, что книжек в последнее время вообще не читает.
— Так правда, значит, что писатели из принципа коллег не читают? — осведомилась Женя, насмешливо глядя на него, и Кирилла мазнуло смешанное по тональности предчувствие.
Он промычал нечто невразумительное, а Женя, продолжая на него смотреть и слегка улыбаться, объявила:
— Я только что «Неуд.» прочла.
— А-а… — Кирилл опустил глаза в пустой стакан. Досада резко усилилась.
— Мне понравилось, — она качнула тонкими темными бровями.
— Спасибо… — Кирилл запрокинул емкость, нехотя уронившую ему в пасть пару капель.
— Я так поняла, это не очень новая вещь?
— Года четыре как вышла…
— Но уже после «Работы над ошибками»?
— Угу.
Юрка окликнул официанта. Кирилл снова заказал водки, Женя — чаю, объяснив, что она на машине.
— Я «Работу» тогда еще читала, — вращательное движение узенькой кисти, — когда тебе эту премию дали, как ее…
— «Нацбест», — подсказал ухмыляющийся Юрка. Вид у него был заинтригованный.
«Экие мы знающие…» — подумал без всякой радости про Женю Кирилл, борясь с неотвязным подспудным желанием сесть к ней другой стороной. Сейчас к собеседнице обращена была левая половина его рожи с белеющим во всю скулу пластырем на месте фингала.
— …Про тебя ж тогда все писали. Я сейчас Гошу спросила: так оказалось, ты — тот самый Кирилл Балдаев, который «Работа над ошибками»…
(Мелькнула тут какая-то логическая нестыковочка, какое-то выпавшее звеньице — но Кирилл на это внимания не обратил…)
— Ну, «Работа» — это ж так, дурка… — поморщился он, трогая языком раздувшийся флюс. — Я тогда годик проработал в одной фирмочке ублюдочной… по неймингу и копирайтингу, — он угрюмо ощерился. — Не копирайтером, естественно, а корректором — как и главный герой. Но атмосферка там была та еще… В общем, пристебнулся по-доброму над коллегами в сетевом формате. Исключительно в расчете на узкий круг…
— А в итоге премию поднял, — поддакнул Хома. — И тираж суммарный тридцать тысяч. Тридцать, да?..
— По документам — двадцать. Спасибо… — он придвинул к себе принесенный стакан. — Но я подозреваю, издательство занизило цифру продаж, чтоб роялтиз меньше платить… — сделал, ни на кого не глядя, хороший глоток.
— …И котлы швейцарские, — подмигнул Юрис.
Кирилл глянул на «Тиссо» (без десяти одиннадцать) и невольно осклабился.
— Я ему всегда говорил, — обратился Хома к Жене, — что уже ради одного этого стоило «Работу» написать. Не ради часов, конечно, а ради того, чтоб твой собственный босс, которого ты опустил тиражом минимум двадцать тысяч, тебе за это — именно за то, что опустил! — при всем конторском народе, мило улыбаясь, их презентовал.
— Босс? — усмехнулась Женя. — Это которого в романе дрелью мочат? В порядке работы над ошибками?
— Перфоратором, — кивнул Кирилл, в чьей голове водка словно развязала какой-то узелок. — Хохма в том, что я его совершенно буквально описал, даже почти под своим именем. Мне ж, когда я все это катал — непосредственно на рабочем компе, — и правда в голову прийти не могло, что он это прочтет. Даже когда мне издательство вдруг контракт предложило — оно маленькое, питерское, до Рязани его книжки вообще вряд ли доходили…
— А тут бабах: «Нацбест», — подхватил Юрка, — и все про него, естественно, узнают, даже и в Рязани, даже и в Кирюхиной конторе, и получается, что ихний коллега, человек из ихней скромной фирмы, какой-то там зачуханный корректор — писатель, знаменитость, автор национального бестселлера! По рязанским меркам вообще круто! С одной стороны, нельзя его не поощрить, не отметить, как мы его ценим. С другой — книжку-то все прочитали. А там, если помнишь, офис ихний описан как гнездо сексуально озабоченных упырей, причем все коллеги и, что главное, начальство — очень такие узнаваемые. То есть надо бы этого Балдаева вышибить немедля и с треском. Дилемма, в общем…
— И что начальство? — звякнула Женя о блюдце чашкой.
— Сначала перед лицом коллектива, натужно улыбаясь, подарило котлы. А через пару месяцев втихаря выперло… — он хлебнул.
— Догадываюсь, что ты не сильно огорчился, — она, усмехаясь, завела рукой прядь за ухо.
— Эт’ точно… — Кирилл по-прежнему глядел в стол. Стыдней всего было вспоминать самого себя — того, пятилетней давности, собственную сопливую самоуверенность, наивный азарт, с которым он, безработный и беззаботный, проедая, а больше пропивая свалившиеся с неба премиальные и авторские, писал «Неуд.». А ведь это, пожалуй, было лучшее мое время…
— Чего мрачный такой? — осведомилась, наконец, у него Женя.
— Я не мрачный — я трезвый…
Она присмотрелась:
— Боюсь, ты себя недооцениваешь…
— А, ты меня еще пьяным не видела…
— Много потеряла?
— Да, — фыркнул Юрка, — на это стоит посмотреть. Расскажи, Кирюх, как ты батоном гвозди забивал…
— Хлебным? — Женя улыбнулась. — Винтажный, видно, был батон…
Между верхними передними резцами у нее была небольшая, но заметная щель.
— Да это я в Якутии видел, — отмахнулся Кирилл. — В Оймяконе, на полюсе холода. У них среднесуточная температура зимой — минус пятьдесят. И японцы там снимали риэлити-шоу. У участников были задания: заколотить в стену гвоздь замерзшей буханкой, разбить поленом замерзшее яблоко… С яблоком у них так и не вышло — полено треснуло.
— А тебя как туда занесло?
Кирилл объяснил про «Отдел репортажа» и некоторое время, неприятно дивясь собственной разговорчивости, травил репортерские байки. Женя ответила хедхантерскими. Рассказывала она здорово, ядовито, но даже сквозь ехидство чувствовалась непреходящая оторопь перед попадавшимися ей экземплярами молодых профессионалов, выпускничков какого-нибудь юр- или экономфака при техническом вузе или академии художеств, готовых начинать разговор о зарплате с пятидесяти тысяч чистыми.
— Я журналистов таких навидался, — кивнул Кирилл. — Вот ты смогла бы, даже намеренно, сделать четыре орфографические ошибки в четырехсложном слове?
Она честно подумала:
— Не уверена…
— А они пишут, например: «порехмахир».
— Гонишь…
Кирилл поддел ногтем большого пальца верхний резец:
— Причем писал это малтшик, считавшийся одним из лучших перьев журнала.
— Это какого?
— Как его?.. «Ретро…», нет, «Метросекшуал». Мужской глянцевый. Примерно так там писали три четверти редакции. А этот малтшик, весь из себя секшуал, даже, по-моему, зав каким-то отделом, был особо ценим начальством (в брендах разбирался) и получал раза в четыре больше, чем я.
