— Да, я. Что у вас с ногой?
— Не ваше дело! Дайте руку!
Он с сомнением протянул мне руку. Я схватилась за нее. Ладонь была непропорционально крупная и выпуклая, как у большинства коренастых мужчин.
— Все в порядке?
— Только не у вас, мсье. — Я посмотрела на него сверху вниз, на каблуках я определенно получилась выше ростом, и демонстративно принялась отряхивать свои одежды. Полетела белая пыль. — Почему вы не установили ограждений вокруг объекта? Почему ваши рабочие кидаются ведрами в прохожих?
— Что? — Он наморщил нос; усы встопорщились. — Ведрами? — Мобильник в его кармане заиграл «Болеро» Равеля.
— Понимаешь, патрон. — Мой обидчик шагнул вперед. — Я просто выставил ведро на улицу, а там ветер. — И развел руками.
— Слушаю, — сказал в микрофончик его усатый патрон.
— Ну-ну, ветер! — хмыкнула я. — Вы мне ответите за подобные действия!
— Нет, нет, Ролан! — заорал патрон. — Смесь мне здесь больше не нужна! Вези на улицу Пайен!
— Вы меня слышали, мсье? Я подам на вас в суд за нарушение прав личности!
Он крякнул и нетерпеливо отмахнулся от меня.
— Да, на Пайен. А здесь мне нужны ограждения! Я же велел тебе поставить их вчера! Ограждения, Ролан, ограждения!
— Спохватились! — сказала я. — Ограждения! Да вы вообще имеете представление о технике безопасности? Это что у вас за леса? — Я показала в сторону развалившегося сооружения, почувствовав на себе изумленные взгляды рабочих. — Это же преступно!
— Давай, давай, Ролан. И не забудь литров восемь зеленой краски. Да… — В его голосе за раздражением слышались нотки беспокойства. — Да, для склада на улице Тампль. Все, все, Ролан, мне некогда. Какие замеры? Почему все должен делать я? Пошли кого-нибудь, сам съезди… Пойдемте, мадам. — Он неожиданно схватил меня за руку и потянул к выходу. — Пойдемте, я отвезу вас, куда вам нужно. — Свободной от меня рукой он извлек из кармана мобильник и принялся набирать номер.
— Никуда я не пойду. — Я резко дернула свою руку, но он не отпускал. — Вы делаете мне больно! Пригласите полицию!
Он ослабил хватку, но не разжал, извинился, сказал в микрофончик:
— Надин? Мэтр на месте? — И веско сообщил, подняв глаза на меня: — Я звоню своему адвокату. С какими целями вы появились на моем объекте?
— Что?! Да как вы смеете?! — Я дернулась еще раз.
— Полегче, мадам. — Он и не думал отпускать меня. — Привет, Бруссарди. Ага, это я. Слушай, тут ко мне с улицы забрела одна любопытная, влезла в краску.
— Я забрела? Я сама влезла в краску?
— Да еще вроде с гипсом на ноге… В общем, короче, у меня не было ограждений… Ты думаешь? Да, да… — Он закивал невидимому собеседнику. — Годится. Салют, забор за мной.
— Как вы смеете меня задерживать? Это вы виноваты!
— Слушайте, мадам. — Он вдруг улыбнулся. — Давайте я отвезу вас в больницу.
— Зачем? — Я растерялась. Я совсем не ожидала, что у него может быть такая славная простодушная улыбка.
— Там осмотрят вас, вашу ногу.
— Это не гипс, это вывих. И… И у меня нет страховки.
— Я оплачу. Уладим все по-хорошему? А?
Его мобильник вновь потребовал внимания хозяина.
— Не переживай, Вобен. — Не смахивая улыбки с лица, он ободрил кого-то, уверенно подталкивая меня к выходу. — Уже везут. Привезли? Как не тот гипс? А какой? Кариатиду? Идиоты! Кариатиду нужно в химчистку на проспект Жюно!
— Послушайте, мсье, я не могу выйти на улицу в таком виде! Мой костюм загублен, я вся в побелке…
— Да, да, я учту, мадам, я все оплачу, мы все уладим. — Он рассеянно покивал, набирая новый номер, но по-прежнему улыбался, словно забыв снять улыбку. — Ты в своем уме, Ролан? Какого рожна ты отправил Вобену кариатиду? Там нужно двадцать два метра карниза и картуш. Нет, не с кошками! Не вздумай отправлять ему с кошками! Это же банк! С Фемидой!
— По-моему, Фемида всегда была покровительницей юристов, а не банкиров, — заметила я уже на улице. Ветер завывал, вальсируя по круглой площади, но дождь капал едва-едва, наверное, из сострадания ко мне. — Зачем банку Фемида?
— У Фемиды весы! Вы где живете?
— На улице Дантона. Стойте, я оставила внутри свой зонт!
— Эй, кто-нибудь! Принесите ей ее зонт! Садитесь, мадам. — Он распахнул дверцу некогда белого «рено», года эдак семьдесят девятого рождения. Сиденья были заляпаны краской и лепешечками цемента, пол терялся под слоем известковой пыли… — Замечательно, до площади Сен-Мишель мы доберемся минут за десять.
— Причем здесь Сен-Мишель? Я живу в Шантильи. — Я уселась на переднее сиденье. — Да, ни моему костюму, ни вашему «рено» уже не будет хуже от взаимного знакомства.
Он с интересом взглянул на меня, словно увидев впервые, и восстановил улыбку. В его кармане снова заиграло «Болеро».
— А вы, оказывается, с чувством юмора, мадам. Замечательно! — обрадовался он и только потом ответил на призыв мобильника. — Чего еще, Ролан? — Взгляд снова стал прежним, как бы внутрь себя и одновременно — в пространство. — Ну нельзя же так, малыш. Кошки идут на улицу Тампль!..
Мой обидчик с виноватым видом сунул в окошко мой зонт. Я сухо кивнула, машина тронулась с места, телефонный разговор продолжался.
— …Какое твое дело, Ролан? Это будет выставочный зал! Почему полтора метра? Они должны быть мелкие, двадцать три сантиметра! Верни, верни, Ролан. Что они там, сбрендили, отлили нам полутораметровых дур!..
Потом я узнала много нового: о состоянии его банковских счетов; о потерявшемся на складе кабеле нужной толщины; о состоянии умов сотрудников гипсовой мастерской; о недополученном от поставщиков вагоне песка; о накладных, выписанных на май нынешнего года, но почему-то прошлого века; о клиентах, которые загадочным образом разминулись с адвокатом подрядчика в своем же собственном офисе; о малярах, которые вдруг без предупреждения не вышли на работу, а потом внезапно появились в компании с пожарным инспектором; о крысе, трагически попавшей в цементный раствор, но по воле сентиментального Ролана избежавшей жестокой участи; об исчезнувших бесследно балках и швеллерах не того фасона; о патрубках и сгонах, канувших в Лету на одном объекте и мистически выплывших ровно в полночь на другом…
Очень понятные и до боли родные мне проблемы и словечки. Как же я, оказывается, соскучилась за эти два месяца по этим всем балкам, швеллерам, светильникам, штукам, метрам, патрубкам и сгонам… «Дворники» на лобовом стекле с философской сосредоточенностью разгребали сетку дождя. Я смотрела в окно, заставляя себя не думать о том, что машину сквозь непогоду ведет человек в пыльных ботинках и в довольно мятом костюме, ни на минуту не прекращая вникать в суть, принимать решения, отдавать распоряжения и, натренированно приладив аппаратик к рулю, одной рукой набирать очередной номер, да так проворно, что я даже не успевала вставить ни слова в его нескончаемый монолог. Лезли и другие мысли. Однако я старалась не думать ни о чем вообще.
Вояка-ветер увел куда-то передовые лихие эскадроны ливня; небу наскучило подглядывать аквамариновыми глазками из-за серых влажно-тяжелых облаков, и дождь, брошенный всеми на произвол судьбы, унылым сонным обозом лениво тащился через Париж — серый, будничный, суетливо-вязкий… Беззвучный метроном «дворников» нагонял покойную дрему, как если бы так и полагалось, чтобы этот мужчина вез меня домой на своей машине.
— …Я тебя умоляю, Жак, поосторожнее со светильниками! Мы не рассчитаемся с клиентом. Там каждая штуковина, как твоя месячная зарплата. Ты меня хорошо понимаешь, Жак? И построже! Да плевал я на твой профсоюз!.. У вас какой номер дома и квартиры? — Вопрос точно относился ко мне. Он был произнесен совсем другим голосом, но выражение глаз оставалось все тем же виртуальным, внутренне-внешним.
— Зачем вам номер квартиры? — Я передернула плечами, решительно избавляясь от дремоты. — Дом я покажу, когда подъедем поближе.
— Все, все, иди, работай, Жак. Конец связи. Я закажу пиццу. Есть охота, как из пушки. — Он быстро посмотрел на меня простодушными глазами голодного мальчишки и тут же свирепо рявкнул в микрофон: — Я сказал, все! Тебя это не касается, Жак! Иди, работай! За светильники я спрошу с тебя!
