— Почему ты до сих пор ничего не сказала девочке? — спросила маму бабушка, она упорно называла меня «девочка», а не «внучка». — Лала большая, все понимает.

— Я тоже считаю, что давно надо было ей объяснить, но Жюльет ни в какую, — сказал Юбер.

— Вряд ли понимает, — усомнилась мама. — Она ведь никогда не спрашивает об отце.

— Потому и не спрашивает, — сказала бабушка. — Ей в школу через год, а фамилии у всех будут разные.

— Через два, — поправила мама.

— Ну и что? — сказал Юбер. — В память о сержанте Рене Вольере. Он мой лучший Друг. Она должна всегда о нем помнить.

— Как назовете? — спросила бабушка.

— Я хочу Алексом, а он — Рене. Как все равно мемориал устраивает.

— Или Беатрис, если девочка, — добавил Юбер. — При чем здесь мемориал?

— Не ссорьтесь, — сказала бабушка. — Рене — хорошее имя.

— В таком случае, пусть будет Гийом, как твой отец, — сказал Юбер.

— Хмм… Гийом. Он был мужчина, что надо, — сказала бабушка.

— Но ведь у нас нет брата?

— Нет. — Кларис скосила глаза на коньяк, покусала губу, подозвала официанта и попросила принести соку.

— Какого именно, мадам?

— Неважно, но в самом большом бокале.

Официант кивнул и ушел.

— Понимаешь, тут и началось самое ужасное. Я ведь по кошкиному опыту решила, что у мамы в животе много деток, а они ссорятся из-за того, кого оставить! Мальчика или девочку? Еще же неизвестно, кто самый крепкий, чтобы утопить лишних.

— Это смешно.

— Нет, Беа. Совсем не смешно. Я выбежала к ним с криком: «Не смейте! Не смейте никого топить! Мне нужны все»!

Официант принес сок. Сестра выпила весь. Чуть не литр.

— Они меня утешили, дескать, никто не собирается никого топить, к тому же больше одного ребенка сразу редко бывает, и тогда радость еще больше. Что детей в отличие от котят никто не топит, ну и все в таком духе. Я утихла, но не особенно поверила. Потом мама и твой отец не приезжали дольше обычного, а когда приехали — живота у мамы больше не было. Не было и обещанных братика или сестрички. Ты даже не можешь себе представить, что это значило для меня! К вечеру начался жар, тем более что буквально накануне ощенилась Фиалка, и всех ее щенков — всех! — утопили. Они были лишние. У бабушки и без них бегало по двору две собаки… В мамино горе и в объяснения взрослых про то, что ребенок умер во время родов, я не желала верить.

Я молча наблюдала за тем, как моя сентиментальная и уже в общем-то пьяненькая сестрица вливает в себя еще порцию коньяку.

— А когда у мамы опять завелся животик, я решила во что бы то ни стало не допустить ничего подобного. Я никому не сказала о своих планах, но заявила, что желаю жить вместе с мамой и папой Юбером в Париже. Как ни странно, взрослые не возражали. Дело в том, что той осенью я должна была пойти в школу. Конечно, это обстоятельство затрудняло мне слежку за мамой — как бы она не родила без меня и не утопила лишних. Естественно, уследить мне не удалось, маму увезли в больницу, когда я была в школе. А на следующий день папа Юбер повел меня навестить маму и проведать сестричку Беатрис. «Она родилась только одна?» — тайком спросила я у медсестры. Ни маме, ни Юберу я давно не доверяла. «Красавица! — не поняла меня медсестра. — Закажи маме, она тебе еще и братика купит!» «Где купит? У кого?» — растерялась я. А взрослые смеялись…

— Понятно, — сказала я. — Они навесили на тебя еще одну проблему с покупкой. Но почему ты решила все это рассказать мне? Ты же раньше ничего такого никогда не рассказывала.

— Да. Извини. Просто ты всегда для меня загадка. Из сморщенного существа на моих глазах то ли быстро, то ли медленно росла девочка. У меня давно свои дети, причем, как видишь, сразу двое, но ты все равно осталась загадкой, — повторила Кларис, вновь наливая себе коньяку.

— Ради Бога, Кларис! Достаточно!

— Не кричи. Что подумают другие посетители?

— Пожалуйста, Кларис…

— Понимаешь, в детстве я долго не могла понять, почему из всех — по моим представлениям мама же родила нескольких деток, — сестра зажмурилась и выпила явно через силу, — выбрали именно тебя?

— Кларис…

— Ладно, — ласково разулыбалась она и погладила мою руку. — Шучу. Детские глупости. Просто понимаешь, все эти годы я испытывала вину перед Алексом. И вдруг мы встретились. — Она вздохнула. — Да пойми ты, все опять нахлынуло! Он такой… Я места себе не нахожу!

— Ты все это нарочно про детство плела, не решаясь откровенно поделиться со мной тем, что у тебя на сердце?

— Зря я это все рассказывала, ничего ты не поняла.

— А что я должна была понять?

— Да то, что я не переживу, если Алекс окажется с тобой в одной постели? Ты же всегда была маленькая сестренка, котенок… И вдруг ты и Алекс!

— Тебе было бы легче, если бы в одной постели со мной оказался Гастон?

— Что? Я люблю Гастона! Ты не шути на эту тему!

— Вот как? Я так поняла, что ты вышла за него по расчету. — Зачем я это говорю? Я же видела радугу из ее глаз. Но меня несло. — Ты же целовалась с Алексом! Ты чувствуешь свою вину перед ним. И Алекс тоже так считает!

— Откуда ты знаешь?

— Я с его слов поняла.

— Ну-ну. — Сестра хмыкнула и не очень уверенным жестом попыталась гордо поправить волосы. — Что он тебе сказал еще?

— Ничего особенного. Вы с ним встречались, все было хорошо, а ты взяла и вышла за богатенького сынка его хозяина.

— Он называет это «встречались»? Да он трахал меня на полу в конференц-зале!

— Тише, Лала! Все же слышно.

— Именно это слово, Беа! — В голосе сестры была все та же запальчивость, но звучал он гораздо тише. — И не изображай из себя девственницу. Можно подумать, он тебя не завалил, пока вы там на чердаке… Что вы делали на чердаке? Стихи читали?

— Представь себе, разговаривали. И стихи он читал тоже!

— И даже не целовались?

Я промолчала. Раз уж я не рассказала ей про то, что у нас чуть не произошло с Гастоном, — не рассказала сознательно, чтобы не произошло «цепной реакции», тем более теперь, когда я видела радугу, — зачем ей знать, что я целовалась с Алексом? Я и Гастону никогда не расскажу, что делали Алекс и Кларис на диване мадам Экри! Я не хочу никакой «цепной реакции»! Я люблю свою сестру! И вообще, мы обе говорим совсем не то и не о том, о чем могли бы говорить сестры в одиннадцать часов утра.

— С ума сойти. — Кларис посмотрела на коньяк, но только посмотрела. — Знаешь, Беа, лучше я тебе поверю. Потому что представить…

— Я уже слышала.

— …что он делает с тобой то же, что и со мной тогда-а-а! — Кларис схватилась за голову. — Это был не секс, а я даже не знаю, что! Это было полное сумасшествие и безумие! Причем, — сестра лукаво повела глазами и скривила губы, — причем тогда меня временно поставили исполнять обязанности начальника отдела, сейчас-то уже я давно его начальник, и одновременно происходил ремонт в здании нашей инвестиционной компании. Боже мой! Я случайно сталкиваюсь с каким-то коренастым парнем в коридоре, он говорит: «Извините, мадам!» — и смотрит на меня, раскрыв рот. И я вдруг понимаю, что точно так же, раскрыв рот, пялюсь на него. Ничего особенного! Даже ростом-то не шибко вышел. А я глаз отвести не могу и пылаю жаром. Он говорит: «Не подскажете, где тут у вас конференц-зал? Мне нужно его предварительно обмерить. Я, дескать, представитель фирмы „Шанте“, мы будем тут у вас производить некоторые ремонтные работы». И я, вместо того чтобы объяснить, как пройти или уж хотя бы подняться на лифте, тащусь туда с ним по лестнице. Там редко кто появляется, особенно на верхних этажах. И тогда — никого нет. Он вдруг с размаху целует меня, я даже не успеваю ничего понять, как он волочит меня к этому залу, насилу попадет ключом в замок, а потом мы уже с ним на небесах, вернее на полу…

— Сразу? На полу?

— Ну да. Не на креслах же. И так каждый день. Он с неделю этот зал мерил. И мы не разговаривали ни о чем, ну разве что имена друг друга знали. Даже свидания не назначали. А просто так вдруг налетали друг на друга в каком-нибудь коридоре. Я же тогда на работе из четырех ружей стреляла — та еще мадам патрон двадцати семи лет! — да еще успевала посещать аспирантуру.