— Все неплохо, милая, — произнес тихо Джордж, улыбаясь жене, — по крайней мере ты смогла вытянуть его на разговор.

Алисия ответила не сразу.

— Сейчас, Джордж, у него впереди много дорог, и он может выбрать любой путь.

Джордж наклонился и сжал ее руку:

— Я это знаю. И я понимаю, когда он говорит об отсутствии каких бы то ни было чувств. Это очень похоже на то, что я видел во время войны, глядя на своих друзей и товарищей, душевно искалеченных и восстающих перед необходимостью жить дальше. — Он сделал глоток виски. — Я не вспоминаю об этом, но сейчас, когда Дэвид начал описывать свое внутреннее состояние…

— С ним ведь все будет в порядке, правда?

— Да, я уверен в этом. Но должно пройти время, чтобы лед растаял, и ему придется страдать… Это неизбежно.

— Ты ведь не сказал ему всего? — тихо спросила Алисия.

— О чем? Об ультиматуме Дункана? — Он отрицательно покачал головой. — Нет, я не смог. Думаю, лучше пока все оставить так, как есть, и посмотреть, как ситуация будет развиваться дальше. — С трудом поднявшись и подойдя к жене, Джордж положил ей руку на плечи:

— Пойдем, милая. Мы тоже сейчас очень устали.

Алисия встала и обняла мужа. Они вместе вышли из столовой, думая о сыне.

Вернувшись в спальню, Дэвид прикрыл глаза и какое-то время стоял неподвижно. Он поставил стакан на туалетный столик и устало опустился на кровать.

— О, идиот, — произнес он почти шепотом. И эта фраза будто повисла в воздухе.

Дэвид лег на спину и уставился в потолок, размышлял над просьбой отца. Нужно придумать причину отказа. Но ее не было. Уже много всего было сказано за обедом, и слишком многое требовало серьезного обдумывания. Он устало поднялся и сел на постели. Родители были правы. Он понимал, что должен попытаться разобраться в себе, что когда-то действительно должен наступить конец его закрытого существования в Инчелви, а общение с другими людьми неизбежно и будет заживлять его рану. Но деловая поездка в Штаты вызывала в нем тревогу.

Дэвид встал и подошел к туалетному столику, чтобы выпить виски. Сделав глоток, он закашлялся, ощутив, как алкоголь прожигает его изнутри. Он уже решил вернуться к кровати, как его глаза остановились на фотографии около туалетного столика. Дэвид подошел и снял ее. Это был снимок, который он сделал два года назад — Софи, Чарли и Харриет в лодке на озере, мягкое вечернее солнце, отражающееся от спокойной глади воды, освещенные улыбками детские лица. Софи с трудом управлялась с веслами. Харриет сидела на корме, с открытым от удивления ртом, глядя в сторону, ничуть не сомневаясь, что скоро вытащит рыбу с помощью своего бамбукового тростника с прикрепленной к нему веревкой. Чарли тем временем стоял на одной ноге, каким-то чудом не выпадая за борт.

Улыбаясь самому себе, Дэвид протер пыльное стекло фотографии, затем повесил ее на то же место. Он сделал шаг назад, продолжая смотреть на фото, а потом увидел другой снимок, лежащий на дне ящика. Поколебавшись, решая, достать его или нет, Дэвид вынул карточку и, рассматривая, пошел с ней к кровати. Вернувшись к выцветшему желтому ватному одеялу, он лег на него и, глядя в потолок, положил фотографию себе на грудь. Через некоторое время он приподнял и посмотрел на нее.

Это была фотография его с Рэйчел свадьбы — она почти выцвела из-за того, что долгое время на нее падали прямые солнечные лучи. Возле жениха и невесты с обеих сторон располагалась толпа девушек и молодых людей, которые сгорали от нетерпения сфотографироваться с молодоженами. Слева от Дэвида, одетого в черный костюм и смотревшегося несколько необычно среди общего обилия шотландок, стоял его свидетель, Тоби, наклонившийся несколько вперед и восхищенно глядевший в сторону Рэйчел. Это была фотография, которую фотограф посчитал неудачной и заявил, что снимок «не соответствует его высоким стандартам искусства портрета». Дэвид втайне припрятал эту фотографию — она ему нравилась больше других. Рэйчел смотрела прямо в камеру, еле сдерживая улыбку и желание рассмеяться, ведь она только что незаметно отстегнула его сумку-спорран [4], и затвор объектива сумел запечатлеть ее прямо в момент падения.

Дэвид положил карточку на грудь и закрыл глаза, внезапно окунувшись в теплоту радостных воспоминаний. Он вспомнил, что отобрал этот снимок, потому что он отобразил характер Рэйчел. Открытый, веселый, невероятно счастливый. Он почувствовал, как его лицо расплылось в улыбке, и скрестил руки на фотографии, обнимая и прижимая ее к груди, и его боль постепенно отходила на второй план.

— Расскажи мне снова, пожалуйста, почему Франка назвали Фрэнки Пуш-Пуш?

— Что?

— Фрэнки Пуш-Пуш. Помнишь — твой друг в Оксфорде. Почему его так называли?

— Боже, почему ты вспомнила об этом?

— Я никогда не забываю о подобных вещах.

Дэвид посмотрел на свою жену, сидевшую рядом с ним на скамейке, и потуже завязал ее шарф вокруг шеи. Разговор происходил в старой беседке, в ней было довольно тепло, но на улице было холодно.

— Это безумие. Ты должна лежать в кровати.

— Да ладно тебе, не переживай. Я в порядке. Выглянув из окна, я увидела, как ты работаешь, мне захотелось побыть с тобой.

Дэвид пожал плечами, встал и направился в темный угол. Он поднял старую керосиновую печь и потряс ее, чтобы понять, осталось ли в ней немного горючего.

— Этого должно хватить, — сказал он, сдвинув трубу и копаясь в кармане в поиске спичек. Затем зажег фитиль и приспособил пламя так, чтобы оно не пылало через маленькое окошко. Беседка наполнилась опьяняющим, успокаивающим запахом.

Как только муж сел обратно, Рэйчел натянула свою шерстяную шапку на уши:

— Так что?

Дэвид нахмурился, припоминая вопрос:

— Ах, да, Фрэнки Пуш-Пуш. — Он обнял жену за плечи и мягко прижал ее к себе, теперь он постоянно ощущал ее боль. — Что ж, все это было весьма забавным. Однажды вечером он появился с девушкой, которая, оказывается… Ну, в общем, слишком громко выражала свои чувства, занимаясь любовью; мы все слышали ее пронзительный крик: «Глубже! Фрэнки, Глубже!» Вероятно, эти слова вырывались из ее уст в самый важный момент. Поэтому — не знаю, как это так получилось, — я назвал его Фрэнки Пуш-Пуш. На самом деле это было сказано вскользь, но Фрэнки был захвачен им врасплох, и весь хлеб, который до этого находился у него во рту, оказался на столе.

После этого мы только так его и называли, в сущности, потому, что это пришлось по вкусу его эгоцентрической натуре — радостной и гордой.

Лицо Рэйчел осветила благодарная улыбка.

— Я всегда любила эту историю.

— Ты ведь помнила ее до того, как я ее сейчас рассказал?

Она повернулась:

— Да. Но мне нравится ее слушать. — Женщина неловко подвинулась на скамье и глубоко вздохнула. — Кажется, все было так давно.

— Ровно двадцать один год назад.

— Я знаю. Я никогда не забуду то время.

Некоторое время они сидели вместе в тишине, наблюдая за замерзшим озером и всматриваясь в тусклые лучи слабого февральского солнца. Было очень тихо, воздух в беседке постепенно прогревался.

— Помнишь, как тепло было тем утром после бала в День поминовения?

— В тот год все лето было жарким.

— Да. Было. Нам даже пришлось опустить верх машины. А затем мы хотели позавтракать с герцогом Мальборо в Бленгеймском дворце.

Дэвид засмеялся:

— Это было смелое желание. Не думаю, что он пришел бы в восторг, когда его разбудили бы в пять часов утра.

— Наверное, нет. Но тогда, если бы мы увиделись с ним, то все бы не закончилось так, как на лугу около Вудстока, правда? — Рэйчел подвинулась к Дэвиду ближе. — Я так отчетливо помню запах сена и ту щемящую сердце тишину. Было так же тихо, как сейчас. А потом появилась лиса с правой стороны машины… — Рэйчел вздрогнула. — О, мой бог, то утро было волшебным!