– За домом уже искали, к тому же Георгий с утра к приятелю в соседний дом отпросился. Не на осле же он туда поехал. – С недоумением уставилась на нас Уленька.

– Я побегу. – Машенька попыталась высвободиться, но я обнял егозу, взяв ее на руки.

– Незадача, – почесал в затылке Карл, – цыгане свели?

– Цыгане скорее бы коней свели, вот какие красавцы нынче у Петра Карловича позируют, – улыбнулась Леночка.

– Да, уж, на цыган не похоже, – я беспомощно оглядел стойла.

– Дворника нужно спросить, его дело за двором доглядывать. Вот если бы в доме что потерялось тогда… – нянька придвинулась к Мише, вытерев подолом его вечно сопливый нос.

– Дворник с утра пьян и спит в людской, – пожала плечами Уленька, – впрочем, я спозаранку в город выезжала, а ни кто часом не слышал, не было ли похорон где-нибудь поблизости.

– Как же, было-было. – Затараторили дети.

– Ну, додыть все ясно, – сразу же заулыбалась нянька. – Тоды он к процессии пристроился окаянный, такая уж у него прихоть. Чуть заслышит похоронный марш, тут же из стойла вон, и покуда покойника до кладбища не проводит, ни по чем домой не вернется.

Все рассмеялись.

– Вот если не вернется серый по собственному желанию, я с дворника, да и с тебя за беглеца ушастого взыщу. Мне может быть, еще сегодня лепить желание придет, что я тогда буду делать? Пьяного дворника заместо осла ваять?

– Ваяй, ваяй, коли твоей модели к вечеру не обнаружится, я тебе нескольких академиков так и быть позировать сосватаю, – Залился добродушным смехом Карл, – они точь в точь твой осел. Только без музыкального слуха, уж не обессудь.

Впрочем, все уже понимали, что я шучу, так как самые удобные часы для такого занятия как рисование и лепка – на рассвете или днем, меж тем близился вечер.

Запись в альбоме Клодт фон Юргенсбург, баронессы Иулиании.

Сегодня Карл Павлович ни с того, ни с сего заторопился написать с меня портрет: «Сиди вот так. Буду рисовать… – Важно скомандовал он. – И не надо тебе наряжаться. Пусть об этом другие дуры думают, а ты прекрасна всегда. Я люблю тебя, твоего Петю, ваших гостей и зверей, которые живут в доме на правах хороших людей… Не двигайся. Перестань хохотать. Я начинаю…»

На самом деле, я хохотала совсем не из-за того, что никогда не позировала. Это в доме-то скульптора, где что ни день художник или ваятель? Рисовали меня и прежде, не однажды. И меня и красавицу нашу и умницу Катеньку. Просто смешно вышло, что Великий, как прозвал его пиит Жуковский, вроде как всех женщин разделил на дур, которым нужно наряжаться, и дур, которым это не обязательно.

В отношении меня, он скорее всего прав. Но только сдается мне, кого-кого, а Юлию Павловну, он нипочем дурой бы не осмелился назвать. Но про то я никогда не узнаю.

Карл проснулся среди ночи от ощущения переполнявшего его счастья. Во сне он снова видел ту женщину. Женщину приходящую к нему в самых прекрасных и удивительных снах. Женщину созданную из ночи и огня. Темноволосую жрицу опасной ночной богини, которую боготворил маленький Брюлло.

Иногда, когда Карлу было особенно плохо, женщина приходила каждую ночь укачивая больного мальчика и напевая ему на ухо песни. Карл прижимался щекой к ее теплой груди и засыпал.

Она лечила его, поила горячим сладким вином с травами, ласково массировала поясницу и ноги.

Доктор прописал тепло. Карл сидел на куче разогретого солнцем песка, развлекаясь тем, что закапывал в песок свою руку, а затем раскапывал ее, стараясь не дотронуться до кожи.

Отец сделал деревянные формочки и принес их в песочницу. Но Карлу не нравились формочки, и вообще обычные детские игрушки. Что в них интересного? Разноцветные формочки было приятно рассматривать, расставляя их по цветам. Когда удавалось выстроить формочки правильным магическим порядком, в награду к мальчику спускалась с самого неба женщина из сна, черные точно южная ночь волосы которой развивались по ветру, а легкие одежды, накидки и шарфы делали ее похожей на диковинный цветок. Она обнимала маленького Карла и уносила его на берег моря, где они подолгу бродили по кромке воды, играя с волнами.

Когда приходило время обеда, из Академии возвращался отец, он брал сонного Карла из песочницы и нес домой. Однажды, старший брат Саша заметил как при виде его Карл быстро засунул что-то за пазуху. Александр подошел к брату и потребовал показать ему, спрятанное.

С неохотой мальчик пошарил за воротом рубашки и извлек оттуда ракушку. В любой другой семье наверное задались бы вопросом, откуда не могущий встать на ножки мальчик вдруг взял эдакую диковинку, но в семье Брюлло никого не интересовало что и откуда, вместо этого отец водрузил ракушку на стол, после чего вся семья по очереди начала разглядывать ее через увеличительное стекло. Затем Павел Иванович принес из мастерской коробку с красками и вместе с Александром и Федором они занялись выписыванием ракушки.

В тот день, Карл остался спать в комнатах, и я попросил, чтобы его не тревожили без дела. Вообще, гости в нашем доме, дело вполне обычное, иногда друзья собираются в столь великом количестве, что класть их абсолютно некуда. Для такого случая, давным-давно разработано правило – особ женского пола устраивать дома на кроватях, диванах, топчанах и вообще везде куда только можно бросить перинку или тюфячок, мужчины же спят в сарае или на сеновале. Зная простоту нашей жизни свычаи и обычаи, никто до сих пор не обижался и не куксился.

И если барон фон Юргенсбург, баронесса и их дети не гнушаются сидеть за столом с рабочими из литейного цеха, с чего же гостям нос воротить. И так во всем.

В летние месяца, когда в городе жара, пыль да вонь, милое дело отправиться на природу. Друзья-художники везут на себе ящики с краской, бумагу, холсты, пялки[9] и… а дальше, как любит говорить моя Уленька, начинается легенда… история о том, как кто-то, живя летом пару недель в доме барона Клодта писал дивное озеро, история, как кто-то выписывал степь широ-о-о-кую, третьему досталась извилистая река… что же такое? Ведь не мог дом барона фон Юргенсбург стоять сразу же на озере, в степи, на реке, а может быть и в густом лесу или пустыне? Ан мог! И те, кто в дом наш вхожи знают, что несколько лет назад, по совету любимой Уленьке, поставил я домик наш крошечный на колеса надежные, и ездим мы теперь передвигаемые лошадиной или чаще бычьей силой по всей нашей необъятной родине! А скоро и в другие земли, дай бог поедем. Вот только бумаги выправим, да и поедем, ей богу!!!

Со всеми нашими дорогими «квартирантами» копытными нашими гостями, моделями моими, что позируют неустанно, и уже запечатлены многие в скульптурах.

Из воспоминаний Михаила Петровича Клодта, старшего сына Клодтов

«Как приезжали гости, так дом по швам трещал. Дамы спали в комнатах, а мужчины – вповалку на конюшне или сеновале. И никто не обижался. Потом отец изобрел дома на колесах. Когда мы на этих тарантасах передвигались, детишки бежали следом и кричали: «Смотрите, цыгане приехали!»

– Выпускная золотая медаль давала право на поездку за границу с пенсионом. Штука более чем привлекательная, – начал Карл, едва я оторвал его от чаепития и призвал заняться делом. – Отчего же всякий учащийся Академии, да и не учащийся, но художественным делом занимающийся, – покосился в мою сторону, не обидел ли ненароком. Не обидел. Продолжает дальше, – отчего же все мечтают об этой командировке? Ради которой приходится отрываться от всего привычного, от семьи, друзей, и приходится переть… – он несколько раз махнул рукой, как бы заранее зарекаясь рассказывать о превратностях судьбы и о тех неприятностях, которые в дороге путешественнику встретиться могут. – Но, дело в том, что по окончании Академии, что может ждать свободного художника? Если за время обучения он сделался знаменит, завел необходимые знакомства, или добрейшие учителя стремятся ему потрафить в этом деле, стало быть, будет он получать заказы от частных лиц или от обществ, малевать портреты возможно совершенно неинтересных ему людей, расписывать церкви, писать образа. А нет… начнет бегать по урокам, или пристроится к какому-нибудь художественному ремеслу – по дереву резать, ткани для театра раскрашивать, да мало ли что еще.