Признаться, я ведал о богатстве Катеньки, но рассуждал так – сто тысяч – огромная по нашим временам сумма, и если подлинное чувство и баронский титул смогут обрадовать мою невесту, то о деньгах можно будет вообще забыть, ибо на деньги покойника мы сможет жить долгие годы.

Все это я честно изложил перед Авдотьей Афанасьевной, надеясь, что ее сердце не устоит перед истинно влюбленным мужчиной, но, неожиданно почтенная дама подняла меня на смех. «Катенька моя росла точно принцесса в холе и неге, дочь академика. Много ли прибыли с ваших лошадок? Чем собираетесь вы любезный Петр Карлович кормить семью? Как обеспечите моей Катеньке жизнь к которой она привыкла? Нет! Пришла охота жениться – выбирайте невесту равную себе, такую как племянница моя, дочь брата покойника Уленька Спиридонова. С одной стороны мастерица на все руки с другой такая же нищая как и вы. Правильно люди говорят: «Два сапога – пара». Вот, кабы вы просили у меня ее руки, не моргнув глазом отдала бы, только берите!»

Уленька! Мне – барону было предложено жениться на прислуге своей возлюбленной! – Не знаю, как я не рухнул тут же, получив столь бесцеремонный, столь наглый и не вязавшийся с правилами хорошего тона и поведения в обществе отказ, но в этот момент, я вдруг понял, что моя любовь умерла навсегда. Я поднялся с колен, и смерив нахалку уничижительным взглядом произнес: «А ведь вы правы, Авдотья Афонасьевна – мы с Уленькой как нельзя лучше подходим друг к другу. Уленька в делах и заботах с утра до вечера, я тоже трудолюбив. Следовательно, чего бы мне и не жениться на вашей племяннице»… после чего велел немедленно позвать эту самую Уленьку, и та прибежала в байковом домашнем платье и фартуке. Ровесница моей Катеньки, Иулиания была двоюродной сестрой Екатерины Мортос по матери, и с самого детства жила в их доме на правах приживалки и прислуги. Я много раз видел эту девушку в компании с Катенькой, но не обращал внимания.

– Вот, Уленька барон делает тебе предложение. – Заикаясь от волнения и ожидая, что я в любой момент обращу все в шутку, – захихикала Авдотья Афанасьевна. – Что же, и теперь не передумаете Петр Карлович? Ведь на всю жизнь?..

– Меня в баронессы?! – Зашлась задорным смехом Спиридонова. – Меня?!

Я взял за руки хохотушку, и ни мало не смущаясь комичности происходящего, глядя ей прямо в глаза, произнес свое предложение, после чего, был назначен день свадьбы и Авдотья Афанасьевна поспешила скрепить наше решение «родительским» благословением.

Вскоре мы повенчались в крохотной церкви, недалеко от моего дома, и Уленька перебралась в мой подвал. На следующее утро проснувшись, раньше меня, Уленька побежала было на кухню, состряпать нам завтрак, но в буфете и в чуланчике было пусто. Не понимая, где следует искать хотя бы чайную заварку или кофейные зерна, она дождалась моего пробуждения и уже причесанная и хорошенькая скромно приблизилась к нашему нищенскому ложу и спросила, чего бы я желал на завтрак.

– Так ничего же и нет, – ответил ей я, заранее хмурясь и готовясь к слезам и попрекам.

– Ничего, так ничего. – Сейчас водички вскипячу, похлебаем тепленького, а то пить с ночи хочется. – Она весело убежала на кухню и вскоре действительно вернулась с двумя кружками.

Внутренне проклиная себя за то, что обрек ни в чем неповинное создание на нищенское существование, я тем не менее, крепился, не желая до поры говорить на столь неприятные темы. Уленька же смотрела на меня большими влюбленными глазами, весело щебеча разные приятные пустяки.

К слову, хозяйкой она оказалась отменной с весьма легким веселым нравом. В первый же день Уленька вымыла и привела в приличный вид мое холостятское жилище, восторгаясь каждой глиняной лошадкой, каждому незначительному наброску, и, как казалось, считая свою жизнь за мной вполне удавшейся.

«Ты просто люби меня, Петя. А больше мне ничего и не надобно», – словно говорили ее теплые, добрые глаза. «Только люби». Впрочем, с приходом в мой дом Уленьки, в нем поселилось счастье, коего я не знал никогда прежде. Для начала, перебирая свое приданое в сундучке с бельем, она обнаружила серебряные рубли, которые тетушка Авдотья Афанасьевна по старинному русскому обычаю припрятала ей между вышитых простыней. «Со мной не пропадешь, – повеселела Уленька. – Гроша не было, а тут сразу рубли завелись». Выложила она передо мной на стол свой нежданный капитал. «Верю, что ты принесешь мне счастье…», – с чувством ответил ей я, поцеловав в щеку. Мы тут же оделись и собрались в лавку, так как Уленька еще не знала, где у моего дома что находится, и в какие места заходить не стоит. Но не успели мы выйти за порог, как в дверь громко постучали: «Барон Клодт фон Юргенсбург здесь проживать изволит? Его императорское величество пожелало пригласить Вас в гвардейский манеж»…

Государь Николай I заинтересовавшись моими лошадками, поручил мне изваять шестерку коней для колесницы Победы на Нарвских воротах. Там же в манеже он с видом знатока в лошадином вопросе изволил показать мне в качестве образца английских жеребцов и распорядился выдать весьма приличный задаток.

Пьяный от счастья и окрыленный небывалой удачей, я ворвался в дом, где уже приятно пахло свежезаваренным кофе и теплой выпечкой. В тот же день мы отправились по магазинам и купили Уленьке самое красивое и дорогое платье, какое только сумели отыскать. К слову, в ее жизни это было первое платье, не перешитое с чужого плеча, а купленное специально для нее! «Так и только так должна выглядеть баронесса Клодт фон Юргенсбург, сказал я, понимая, что Уленька выглядит словно сказочная принцесса, или скорее точно пришедшая мне на помощь фея.

Через пару месяцев, мы не выдержав, нанесли визит в дом к Мартосам, при этом Уленька вела себя простодушно и непринужденно, я же радовался, наблюдая, как вытягивается лицо у добрейшей Авдотьи Афонасьевны, и как злобно чернеет Катенька Глинка.

Впрочем, что я в ней интересно такого находил все это время? Даже после того, как до меня дошел проверенный слух о том, как после нашего визита Екатерина Ивановна бранилась с матерью, кляня ее за то, что та не посоветовавшись с ней отказала мне, я не испытал сожаления в соделанном.

В то время Уленька уже носила под сердцем нашего первенца Михаила, мы переехали в новый дом и строили себе дачу в Павловске.

Благодаря Уленьке наш дом постепенно приобретал славу светского салона, хотя под его крышей так и не поселилась чопорность и холодность. Но самое главное, что я еще больше сблизился с людьми искусства, многие из которых полюбили бывать у нас. Сам академик акварельной живописи муж сестры Карла Юлии, Петр Соколов, как-то сделал весьма удачный портрет с Уленьки, сообщив между прочим, что уже раз писал ее девочкой, и теперь желает изобразить баронессу такой, какая она стала – милой и простой, с букетом цветов, который в тот день она принесла с собой с прогулки. Великий Карл обожал заходить к нам без предупреждения, играя с детьми и весело болтая с Уленькой, да всех и не упомнишь.

Я отложил перо, как раз когда моя младшая – Мари или попросту Машенька неожиданно распахнула дверь в кабинет, закричав с порога что из конюшни опять пропал ослик, на котором так любили кататься дети. За Машенькой семенила, переваливаясь точно старая одышливая утка, ввалилась нянька. Вообще-то нянька не должна была допускать, чтобы дети без сопровождения взрослых проникали в кабинет или упаси боже мастерскую, но разве ж уследишь, тем более, когда старший ее всего-то на год Мишка летит в одну сторону, а Маша в другую.

– Что же, – взяв малышку на руки, вместе мы спустились во двор. Как и следовало ожидать вся семья, Карл и недавно приехавшая Лена собрались у конюшни.

– Надо бы следов поискать, – деловито предложил смешной в своей детской серьезности Михаил. Или может Жорка рисует его где-нибудь за домом. Жорка или Георгий сын одного моего дальнего родственника, вот уже с пол года живущий у нас, действительно увлекался живописью, отдавая предпочтение пейзажам и изображениям живности.