С того дня, как Карл выгнал из дома жену и сбежал сам я невольно приметил странную метаморфозу происходящую в жилищах и мастерских наших общих знакомых. Вот вроде как совсем недавно куда бы я не зашел на самом видном месте возвышался бюст Брюллова работы Витали, а теперь они вдруг все куда-то подевались. Точно провалились в одночасье в наше питерское болото, хлюп и нету. Мистика.

Торговцы тоже поубирали с витрин еще вчера такие модные бюсты золоченные, посеребренные или натурального вида, предусмотрительно отправив их на склады. А ведь это еще не было суда, приговора… да, наши люди умеют быть поразительно неблагодарными.

В тот день мы много говорили о путешествиях, я уже давно собирался посетить Европу, отчего слушал с открытым ртом. Оказывается в, Праге, штрафы на границе поднялись до заоблачных высот аж до ста червонцев, что равняется одной тысяче наших рублей – огромная сумма. При этом таможенные правила постоянно меняются, и совершенно невозможно предугадать, что в следующий раз будет запрещено для ввоза или вывоза.

Говорили о Германии, о странных обычаях немецких таможенных чиновников перетряхать багаж в поисках запрещенного для ввоза табака. Рассказывая о Дрезденской галереи, Карл в частности высказал мнение о находящейся там статуе Микеланджело, которое я уже имел удовольствие читать в черновике его письма к Кикину. Этот черновик со свойственной ему бережливостью хранил среди своих бумаг Александр Павлович, с которым я был шапошно знаком, и поскольку мнение нашего Великого с тех юношеских лет относительно данного предмета нисколько не изменилось, привожу его в том виде, в котором его читал, полагаю, хватаясь за сердце добрейший Петр Андреевич: «(эта статуя) есть или не его, или работа первых недель его занятий, или последних часов его жизни, когда исчезли жизнь и рассудок».

При этом я заступался за великого скульптора, а Карл ругал того в хвост и гриву. Заигравшись, мы едва не поссорились, но в последний момент опомнились и, бросившись друг к другу в объятия, расцеловались, как и положено старым друзьям. После чего, я попросил няньку проветрить кабинет, и вместе мы не сговариваясь направились в мастерскую, где я давно уже приготовил для него рисунки конских голов, крутых изгибов шей, копыт и бабок, а также слепки конских голов и ног в натуральную величину, которые он собирался использовать в своей новой работе.

Взвесив на руке мою любимую лопатку из пальмового дерева, которую я использую для обработки глины, и по всей видимости оставшись ею доволен, Брюллов обошел мастерскую выискивая интересное для себя. А я облачился в старый запорошенный глиной халат, в котором обычно работал, пристроил на голову ермолку, и хотел было рискнуть на необычное для себя дело и изваять нашего Великого. Но, куда там… Карл непросто двигался по мастерской, он перемещался с места на место с проворством ярмарочного плясуна, то взбегая по лесенки на второй этаж, то принимаясь с интересом разглядывать рисунки… особый интерес у него вызвал мой недавний набросок льва катящего шар, который я мыслил рано или поздно сосватать одному из своих заказчиков. Лев – символ смелости, мужества, отваги и воинской доблести – традиционно являлся желанным украшением надгробий военных чинов, а также мог быть поставлен при входе в какой-нибудь особняк – в наше время явление практически повсеместное. И хоть идея создать скорбящего царя зверей, казалась мне мало занимательной, мой лев – вполне себе здоровый и сильный, меланхолично придерживал правой передней лапой шар. Завоеванную им землю.

Выслушав мое объяснение, Карл как обычно схватился за карандаш, мгновение, и лев чуть опустил прекрасную гордую голову с роскошной гривой, так что стало казаться, будто он высматривает что-то, находящееся внизу, готовый прыгнуть, или ударить могучей лапой.

– Ты же поставишь его на высокий постамент, – объяснял свои действия Карл, – так пусть смотрит ни в небо, а в глаза проходящих мимо людей. – Вот так. А небо… таким манером зрители углядят одну только его шею.

Лев с наклоненной головой стал напоминать животное смотрящее на зрителя с какой-то возвышенности, например, с горы, благодаря чему шар, который в первом варианте лев слегка касался, теперь стал для него надежной опорой. Так что можно было сказать, что лев опирается на шар, подобно тому, как верный сын отечества на свое государство!

Ошеломленный гением Карла, я бросился было обниматься с ним, но он, тут же занялся чем-то еще, не предав значения произошедшему[12].

Запись в альбоме Клодт фон Юргенсбург, баронессы Иулиании

Начав как-то писать льва с шаром, муж сокрушался о том, как же мы до сих пор не догадались завести у себя львенка. Теперь, бы он уже был настоящим львом, и с ним можно было бы работать.

«Я бы, душенька, в бифштексах ему не отказывал, а дети бы его в парк за хвост гулять выводили…», – заглядывая мне в глаза попытался подольститься он.

«И не проси, – парировала я. – Сегодня тебе лев нужен для украшения праха генеральского, а завтра адмирал преставится, так тебе крокодила подавай… Сам подумай, во что бы наш дом превратился…»

На этот раз нам так и не удалось поработать над бумагами для Бенкендорфа, так как вскоре после правки моего льва, зазвенел дверной колокольчик, и уже через несколько минут Великий укатил неведомо куда в компании своего однокашника большого знатока русских древностей Феди Солнцева, пообещав предупредить запиской, если не явится ночевать, и сообщив, что отказывается ужинать, так как личный врач давно уже советовал ему худеть.

Как выяснилось буквально на следующий день, демонстративно отказавшись от нашей стряпни, Карл все-таки не удержался и прокатился с Солнцевым сперва в трактир «Золотой якорь»[13], где традиционно собирались академисты, и нагрузившись там вином, как ни странно окончил день в обеденном заведении мадам Юргенс на Третьей линии Васильевского острова, где, встретил старых приятелей Пьяненко и Клюкольника[14], судя по заверениям местного слуги, по просьбе самой мадам провожающего загулявшего художника до нашей парадной, отобедавшего там как минимум за двоих. Что однако не помешало ему захмелеть настолько, что его пришлось буквально волочить из экипажа.

На следующее утро, согласно моим предписаниям заявился человек Брюллова Лукьян с сундучком одежды для Карла Павловича и винтовкой, которую этот разодетый в потертую шинелишку и картуз антик непременно желал лично доставить господину в спальню, с тем, чтобы тот узрел ее, едва откроет глаза.

Заметив оружие, нянька всплеснула руками, немедленно побежав докладывать о произошедшем барыне. Для чего Карлу Павловичу понадобилось ружье? Ясное дело, для того, чтобы пристрелить свою неверную супружницу. И что его после этого ждет? – ничего хорошего. Государь и так прощал его уже многократно, а все не впрок.

Дав мне подержать винтовку, Лукьян устремился в кухню, откуда вскоре возвратился с подносом нарезанной крупными ломтями буженины и солеными огурчиками.

– Думаю, пора. – Выговаривает он и ловко перехватив у меня ружье поднимается на антресоли, где по моим расчетам сном праведника дрыхнет Великий. Ничего не понимая, я устремляюсь за ним. Карл уже проснулся и нежится поверх одеяла в одном дезабилье. Заметив нас, по-кошачьи улыбается, мановением пальца подзывает Лукьяна, тот ставит на кровать поднос, с довольной ухмылкой протягивает винтовку. Карл несколько секунд оглядывает оружие, потом каким-то непостижимо ловким движением, больше присущем ярмарочному плясуну или цирковому акробату, вскакивает на ноги и издав боевой клич, стреляет поверх наших голов в дверь, в которую мы только что вошли. Раз, другой!