Пенсион для того и платят, чтобы ты о хлебе насущном не заботясь, учился и творил! Самое то свой почерк, свою индивидуальность выказать, чтобы потом уже и…

Одно плохо, в Европе в то время было ой как неспокойно. В Неаполе карбонарии (угольщики) устроили военный бунт. Некто Лувель во Франции зарезал герцога Беррийского, племянника короля Людовика XVIII, когда тот покинув зал парижской Оперы, собирался уже уехать домой. Герцог едва успел усадить супругу в карету. Поговаривали, что пронзая герцогскую печенку длинным ножом, Лувель держал жертву за шиворот. Что было сразу же отражено в карикатурном изображении, которое после тиражировалось во множестве.

Во Франции и Италии народ требовал конституцию, шествуя по городам с трехцветными кокардами карбонарских цветов (красного, черного и синего). Австрия наносила удары по неаполитанской армии, и в это же время над Турином поднялось и затрепетало в воздухе национальное знамя. Разбуженная князем Александром Ипсиланти Греция выступала против турецкого владычества.

В Испании Рафаэль Риего во главе батальона шел по Андалузии провозглашая конституцию. Был разбит, и с сорока пятью оставшимися от батальона воинами, засел в горах, ожидая, когда брошенная им искра разгорится в пламя, и когда это самое пламя охватит всю страну.

Мощные волны революционных взрывов достигли пределов отечества, взбаламутив мыслящую молодежь:

Приветствовал Вильгельм Кюхельбекер греческих повстанцев. Через три года, в июле 1823 Байрон оставит Италию, чтобы присоединиться к греческим повстанцам, ведущим войну против Османской империи за свою независимость.

И как раз в это время нашему выпуску угораздило закончить свое обучение, я посватался было к дочке моего учителя Иванова, получил отказ, а стало быть, рвался поскорее убраться из Петербурга, дабы снискать немедленной славы.

Не желая нарушать закона, но одновременно с тем понимая, что, отпустив такого человека как я заграницу, он невольно посылает меня в мир, в котором я либо сгорю заживо оказавшись на пути несущихся коней свободы, либо и сам примкну к карбонариям, украсив себя трехцветными поясом и кокардой, Алексей Николаевич Оленин оказался лицом к лицу с непростой задачей.

Карл снова покосился на меня, лукаво подмигнув. Дело в том, что ходили упорные слухи, будто бы ваяя коней для колесницы славы[10], я вложил в это произведение столько вольнодумия, сколько его не было ни в стихах сидельца Кюхельбекера, ни нашего общего друга, покойного ныне Пушкина. Впрочем, животные есть животные, и их не спросишь, на чьей они стороне, и какого мнения придерживаются об устройстве общества, желают ли конституции или ратуют за старый порядок.

– Оленин боялся, что меня либо убьют повстанцы, либо я, что не лучше, и сам заражусь бунтарскими идеями. – Продолжил Карл. – Поэтому он вызвал меня в свой кабинет, где в свойственной ему сдержанной манере объявил о невозможности отправить ни меня, ни Александра за границу прямо сейчас, предложив вместо командировки остаться еще на три года в Академии для дальнейшего усовершенствования. Практика более чем обычная.

Но и это еще не все, было принято решение, что всех медалистов этого года, Академия отдает под надзор исполнительного академического инспектора. Это было ужасно!

Возможно, следовало смириться, как смирились другие, как смирились Александр и уже давно дожидающейся своей очереди Федор, согласиться пойти под надзор, но попросить, чтобы этот самый надзор к примеру осуществлял один из любимых учителей: Иванов, Егоров или тот же Угрюмов, писавший на исторические сюжеты. Со всеми профессорами я был в приятных, или даже дружеских отношениях, и их надзор вряд ли перерос бы для меня в диктат и тиранию. Но… я уже сказал свое решительное «нет». Отступать было поздно.

С другой стороны, теперь я должен был слушать бесконечные попреки отца и выговоры матушки, для которых мой отказ Оленину – был мальчишеской глупостью и необоснованным бунтом. На счастье брат Александр как раз в ту пору пожелал отделиться от семьи. Давно, еще в Академии Саша склонялся к архитектуре, и теперь, живя под надзором профессора Михайлова создал проекты конюшен, фонтана, павильона у воды, а также был определен в комиссию по перестройке Исаакиевского собора с чином художника четырнадцатого класса и квартирой!

Вот эта-то квартира и манила меня больше всего, хотя вру, не только это. Еще возможность попробовать жить без матушки и батюшки, поглядеть на строительство, подышать свежей краской, полазить по строительным лесам… да мало ли что еще.

Так собрав свой скарб, который по большей части составляли ящики с красками, палитры, свернутые в рулоны чистые холсты, альбомы, карандаши, всевозможные чертежные приспособления и все что было пригодно для занятий живописью, мы переехали из дома на Средней линии Васильевского острова, к подножию перестраиваемого французом Монферраном собора.

Я не оговорился, сказав, что жить нам предстояло у подножия Исаакия. Дело в том, что для удобства прямо на площади были возведены временные деревянные мастерские, в которых жили и работали все те, кто трудился над этим проектом. Александру было выделено две комнаты, что нас вполне устраивало. Кроме нас во временных мастерских скроенных на манер длинных казарм жили рабочие, тут же были устроены склады и сараи, художественные мастерские и различные конторы, которые я уже теперь плохо помню.

Изначально рабочих планировали заселять из расчета по одному погонному аршину протяжения на человека, но в результате там, где было запланировано триста коек каким-то чудом было всунуто целых пятьсот.

Мастерская, где должен был служить Александр располагалась буквально у нас за стенкой, так что лишний раз задумайся, когда решишься с Яшкой Хмельницким домой притащиться, или привести в дом веселую девку…

Так бы я и жил у Александра, возможно, помогал бы ему чем мог, писал бы или сидел в кабаках да кухмейстерских с друзьями, но буквально через год после моего выпуска было организовано «Общество поощрения художников[11]«, возглавил которое статс-секретарь Кикин, которое и постановило отправлять молодых людей за границу на деньги меценатов. Первым пенсионером общество было решено сделать вашего покорного слугу.

Я поднял голову от листа, пытаясь понять, отчего Карл вдруг начал говорить со мной на вы, и только теперь приметил смирно сидящих у дверей Уленьку и Машеньку. Обе с замиранием сердца слушали Брюллова, боясь лишний раз вздохнуть.

Поняв, что они замечены, Машенька бросилась ко мне в объятия, а Уленька сообщила, что чай уже готов, и пироги в печи поспели. Так что мы тут же решили прерваться, дабы вкусить дивные Уленькини творения – пироги – круглые с капустой и яйцом, в виде изящных корзиночек с грибами и луком, и, наконец – венец творения, огромные ладьи – рыбники! Пряники – разной формы свежие, душистые. Этого добра в любой день навалом, в мастерской на особом столике под крышкой и платком от пыли, чтобы лишний раз никого не беспокоить, когда охота подкрепиться настанет. Недалеко от пирогов вазочка с красной икрой и масленка над которой возвышается гора желтоватого масла. Свиной копченый окорок, заранее нарезан ломтями никак не меньше чем в ладонь шириной.

Чай – только китайский, к нему топленые сливки нежно желто-розового оттенка, так и хочется зачерпнуть чайной ложкой и отправить в рот. Вкусно!..

Дети перешептываются, толкают друг дружку локтями, самостоятельно угощаются ароматными пирогами, прихлебывают чай со сливками, или сливки с несколькими каплями чая. Ни кто ни за кем не следит, ни кто ни кого не обслуживает. Волчку Кайзеру – всеобщему любимцу то и дело достаются щедрые куски со стола. Запретишь, дети специально начнут ронять пироги на пол, желая усладить серого.