Так что совсем бы пропал Орест Адамович, если бы Шереметьев его у себя не пригрел[6], да после Дельвиг из альманаха «Северные цветы» в гости не заявился, и не предложил ему Пушкина писать. Александр Сергеевич как раз возвратился из семилетней ссылки, и был душевно рад знакомству.

Так что, получается, что после убийства Кипренский поспешил в Петербург, где портрет Пушнина намалевал, и сделал сие более чем хорошо и достойно всяческих похвал! «Себя, как в зеркале, я вижу»… м-да… И теперь уже все с восторгом смотрят на портрет поэта, и давно позабыли про итальянку.

Моя картина «Итальянское утро» шла из Италии в Петербург два долгих года и была хорошо принята, отправлена на выставку и затем подарена от имени Общества поощрения художников государю, а уж тот в свою очередь переподарил ее императрице. Мне же в качестве вознаграждения был пожалован бриллиантовый перстень, и пожелание государыни, непременно иметь еще одну в том же роде ей под пару. «Журнал изящных искусств» по поводу «Итальянского утра» писал: «Желаю от всей души г. Брюллову, чтобы ПОЛДЕНЬ его искусства был достоин своего прекрасного УТРА»!

Карл замолчал и я воспользовавшись паузой задал интересующий меня вопрос.

– Ты говорил о президенте Академии Оленине, но промолчал об учителях, в то время как известные, знаменитые имена учителей, добавляют доверия к особе учеников? Впрочем? – Мне вдруг сделалось стыдно – Карл гений и сам по себе, гений без всяких академий, семейных традиций, без учителей и школ. Более того, он всегда принадлежал к тем редким вольнодумцам, которые не пытались повторить античный идеал, а искали в живописи нечто новое, свое, то, что требовал их беспокойный норов. Но, вопреки ожиданию, Карл нисколько не обиделся и тут же поспешил сообщить мне, что его первыми учителями в Академии были художники: знаменитый Алексей Егорович Егоров и Андрей Иванович Иванов, иконы которого, составили убранство таких церквей Петербурга, как Казанский и Преображенский соборы, а также есть в Конюшенной церкви, в церкви Почтамта и Михайловского замка.

Впрочем, перечитывая собранный материал, я понял, что был невнимателен к Карлу с самого начала, особенно, когда он рассказывал о том, как его наставник Андрей Иванович Иванов, купил через знакомого удостоенную медалью картину Карла «Нарцисс».

– Перед поездкой я еще лелеял мечту жениться на дочери Андрея Ивановича Марье Андреевне, и просил ее руки, но… увы… Многим позже мне передавали, будто дочка моего профессора в салоне N будто бы говорила, о том, что уже тогда почувствовала любящим сердцем, что коли согласится и свяжет меня узами Гименея, после горько пожалеет об этом, ибо сделавшись семейным человеком, я буду больше думать о хлебе насущном, и ни за что уже не создам всего того, что милостью божьей создал. Будто бы было ей явлено во время гадания, вся жизнь моя без нее и также отдельно с ней, все в преярчайших подробностях. Долго плакала, перебирала «за» и «против», пытаясь саму себя или богиню судьбы обмануть, в цене сговориться, сторговаться. Ночь прошла в бесполезных торгах, и к утру, наплакавшись вволю, дала она мне отворот поворот, дабы сослужил я службу отечеству, летал на крыльях своего гения, без вериг и оков, но свободный и счастливый.

Не знаю, можно ли сему верить? Но в Рим я уезжал впервые испытав горечь отказа, в твердом намерение превзойти всех, дабы вероломной Марье Андреевне было бы впоследствии обидно, что потеряла такого человека.

Ой, опять сбился, о чем это я право начал? Об учителях, кстати, к Иванову-то я к первому с визитом заявился. Из Италии я через Малороссию возвращался, затем Москва, там еще пожил малость, а потом сразу же к любимому наставнику. С Егоровым уже в Академии встретились, а к Андрею Ивановичу в первую очередь, к слову, мне же с ним еще о сыне его потолковать нужно было. Сын-то… Андрея Ивановича художник каких мало, и хоть и разбросала нас судьба и в последний год не общались мы с ним вовсе, а все же, как вспомню его «Явление воскресшего Христа Марии Магдалине»… да…

Теперь Егоров. – Карл затих на мгновение, прислушиваясь к голосам и смеху на лестнице, должно быть дети возвращались с прогулки, – Алексей Егорович азиатского происхождения, сирота роду племени не знавший. Впрочем, уже сама его внешность была необычна для русского человека. Детство Алексей Егоров провел в Воспитательном доме, сохранив в памяти единственное яркое воспоминание ранних своих лет – шелковый халат, расшитые стеклярусом сапоги, да кибитка. О чем он рассказывал неоднократно, так как других воспоминаний детства у него не водилось. Впрочем, что говорить, когда он даже имени своего настоящего не ведал, был крещен в православную веру и записан Алексеем.

Прилежно учился в Академии Художеств у художника Ивана Акимовича Акимова, причем туда его взяли сущим младенцем, небывалый случай – всего шести лет отроду, но Егоров быстро приобрел славу лучшего рисовальщика, упроченную медалями и по окончанию был определен преподавателем туда же. Через три года получил звание академика, и еще через три был отправлен в Рим, где сделался страстным поклонником и самым преданным учеником великого Камуччини. Впрочем, и сам Егоров вскорости снискал звание великого русского рисовальщика, получая за свои листы столько золота, сколько можно было уложить на них. Можно было остаться в солнечной Италии, но художника влекла ставшая родной ему Академия. Поэтому он не задержался в Риме, и вернувшись в Петербург очень быстро снискал новых славы и почестей. Сам император Александр велел прибавлять к его имени титул «Знаменитый», впрочем, последнее скорее смущало нежели радовало скромного мастера.

Его ученик Андрей Иванов имел судьбу многим сходную с судьбой своего знаменитого учителя. Тоже сирота, подкидыш, детство которого прошло в московском Воспитательном доме, позже поступил в Академию Художеств в Петербурге. Называл своими учителями и духовными родителями Угрюмова, Егорова и Шебуева. По окончании обучения в 1792 году получил Большую золотую медаль за картину «Ной по выходе из ковчега приносит жертву богу», а также аттестат 1-й степени на звание классного художника. Был оставлен пенсионером при Академии для «вящего в художествах познания». Преподавал и с 1800 – получил звание «назначенного», и еще через три года – звание академика за картины «Адам и Ева с детьми под деревом после изгнания из рая» и «Христос в пустыне». Много копировал старых итальянских мастеров XVII века Доменикино, Карраччи, Гвидо Рени, но самое главное, как мне кажется, его тяга к отечественной истории, желание воспевать героев отчизны. – Карл поднялся и прошелся по комнате. – Помню, много говорили о его картине «Подвиг молодого киевлянина при осаде Киева печенегами в 968 году». Следование классической школе, идеальная правильность линий, сейчас бы его назвали пожалуй устаревшим. Но зато сам сюжет! Впервые ее выставили для всеобщего обозрения в 1810 году и помню что в то время она потрясала смелостью и новизной сюжета. Летописец Нестор писал о подвиге безымянного юноши, который выбрался из осажденного Киева, прыгнул в воду, переплыл Днепр и позвал на помощь.

Андрей Иванович посещал заседания Вольного общества любителей словесности, наук и художеств, после которого неизменно красноречиво и пламенно наставлял своих учеников силой искусства пробуждать добрые чувства в сердцах сограждан. При этом он бурно жестикулировал, краснея лицом и иногда начиная заметно задыхаться. Речи густо перемежались стихами: