Насколько я знаю, Александр Павлович копил денег на новый дом, в котором желал сделать все по своему вкусу отлично от имеющегося на сегодняшний день. Даже место под строительство было выбрано на Кадетской линии – специально или нет, все три брата прилепились на Васильевском острове. Рядышком, хотя и не вместе, каждый своим домом, но все одно поблизости: Карл при Академии, Федор как старший в отцовском доме, и вот теперь Александр… Должно быть поэтому он не стремился сделать ремонт, придав своему жилищу более современный вид, заставив его, образно говоря, не отставать от времени. Одни только полосатые, лет пять как вышедшие из моды обои в кабинете чего стоят. Особенно в сочетании с крошечными неудобными зеркалами в широких потемневших рамах – будущих в большом почете во времена далекого детства их нынешнего владельца.

Пока я разглядывал убранство комнаты, все та же служанка принесла поднос с китайским чаем и китайскими же чашечками с изображениями толстощеких девочек с зонтиками и веерами.

– Ничто на свете не восстанавливает душевных и физических сил так хорошо как настоящий китайский чай, – Александр с осторожностью налил сначала в мою, а затем и в свою чашечки ровно три четверти горячего напитка. С осторожностью двумя пальцами поднял свою за края, отпив глоток. Выйдя из комнаты, когда Александр занялся чаем, старуха все также бесшумно появилась в дверях снова, принеся нарезанную тонкими ломтиками ветчину, и тарелочку с уложенными на ней веером ломтиками сыра.

Чашка была неудобной и я сразу же обжегся, однако не показал вида, похвалив качество чая, и предположив, что сей напиток должно быть был доставлен либо по специальному заказу из-за границы, либо продавался в какой-то особой лавке, где купцы не подменили его чем-то второсортным и не подмешали в него такого, что они обычно подмешивают. Некоторое время назад я поспорил с Ваней Солнцевым, и большим приятелем Александра Павловича Иоганном Дроллингером что привезу к столу четыре отличнейших бутылки мадеры. Спор затеяли на пустячную сумму, но дело пошло на принцип, и тут я не собирался уступать не кому. При этом я видел, как озорно переглядывались и слышал, как шушукались у меня за спиной спорщики, приписав их ухмылки сложившемуся невесть когда мнению, будто в нашем отечестве подделывают решительно любое вино. Поэтому я не долго раздумывая велел извозчику везти меня в одно известное в Петербурге место, где хоть и втридорога, но можно было приобрести гарантированно настоящие не поддельные вина.

Какого же было мое удивление, когда напротив моих бутылок были выставлены четыре других, только что приведенных с острова Мадейра, вид которых, а главное вкус вина не оставляли и тени сомнения в том, что мне всучили подделку.

Покраснев как рак, я выдал проигранную сумму, но тут же утешился тем, что как объяснил недавно вернувшейся с Мадейры представленный мне Паоло Трисконти, в России просто нет настоящей мальвазии с Мадейры, то же что нам с успехом выдают за мадеру на самом деле является искусно приготовленным компотом из простых сладких вин. В тверской губернии, а еще конкретнее в городе Кашине этим паскудным делом занимается вполне внешне респектабельный завод господ Зызыкиных[19]. О коих я впрочем получил тут же подробнейшую справку.

Что же до подлинной мадеры, то как я понял из довольно занятного рассказа, то, для ее успешного изготовления требуется пять-шесть лет выдержки, после чего бочки с вином погружаются на корабль отправляясь в долгое и полагаю увлекательное путешествие: Индия, остров Ява… ученые давно уже заметили, что многие сорта вин приобретают особенный вкус, предварительно попутешествовав по свету. Причем, для разных вин маршрут прописывается особо.

В тот день я невольно позабыл о проигрыше, утешившись увлекательным рассказом и вкусом настоящей мадеры. К слову, пили мы сравнительно молодое и недорогое вино, в то время как на свете существуют бутылки чей срок выдержки тридцать, сорок, быть может пятьдесят лет – драгоценные вина сравнимые с лучшими произведениями искусства. Во всяком случае для знатоков.

Я отвлекся, и Александр Павлович был вынужден кашлянуть, дабы вернуть меня из страны грез на грешную землю.

– Я так понял, что вы хотели спросить о нашей семье? – Неуверенно поинтересовался он, должно быть уязвленный моим отсутствующем видом.

– Пожалуй, несколько слов об отце? Конечно, если это возможно, – почему-то подумалось, что воспоминания Александра Павловича будут носить неприятный характер.

– Извольте. Что же сказать о нашем батюшке? Замечательный мастер добившийся больших успехов в резьбе, золочении и лакировке дерева. И это не только роскошные рамы для картин. В Академии долгое время хранилась его скульптурная композиция из дерева – представьте себе – охотничья сумка, через сетку которой можно разглядеть убитую дичь. Все в мельчайших деталях! Совершенство! Бог знает, куда она девалась, по возвращению из путешествия я пытался отыскать ее… тщетно.

Еще он изготавливал на заказ дворцовую мебель, и вот, извольте полюбопытствовать, я сделал списку с одного документа, который отражает в должной мере успехи нашего отца. Вот, извольте.

Александр Павлович подошел к столу, и одним точным как удар ножа движением извлек из верхнего ящика искомый документ, как мне показалось, даже не взглянув внутрь ящика, словно заветная бумага ждала здесь именно меня.

Читайте вот отсюда. Он протянул мне листок, и сам склонившись рядом со мной, хотя, я почему-то был уверен, что он знает сей документ наизусть.

«…за сделанные им для любезной дочери нашей великой княжны Елены Павловны кровать с балдахином и два подстолья резные золоченные», – прочел я.

– За эту работу папеньке было уплачено три тысячи рублей! – Брюллов гордо выпрямился, и забрав у меня драгоценный документ вернул его на прежнее место. Как я это теперь отчетливо видел, все движения Александра Павловича были выверены и точны. Должно быть каждая вещь в кабинете находилась на определенном отведенном ей месте, благодаря чему Александр мог брать их не глядя.

– Вы были в Кронштадте? – Неожиданно спросил он.

– Да… разумеется, – мне вдруг сделалось неудобно, под пронзительным взглядом Александра Павловича я чувствовал себя чуть ли не школяром в кабинете строгого учителя.

– Тогда вы могли видеть иконостас Андреевского собора, выполненного батюшкой по рисункам Захарова. А макет Исаакиевского собора, не пришлось? Был такой проект – несколько известнейших резчиков трудились над созданием макетов знаменитых сооружений Петербурга. Да вот же у меня тут…

Еще один точный выпад на этот раз в сторону шкатулки на столе и… в руках Александра Павловича еще один пожелтевший от времени листок.

– Ага. По заданию Академии Художеств для Академического музея моделей. Читаю: «раздвижной на две половины, с показанием всех наружных и внутренних скульптурных и живописных деталей». Это тоже можно отметить, как достижение моего отца. На самом деле, я тоже приложил руку к сему труду, так как макет изготавливался в нашем доме, но не стоит об этом.

– Карл Павлович рассказывал, о вашей семейной артели, – попробовал я взять на себя инициативу.

– Да. Конечно. Добрейший Карл! – Александр чарующе улыбнулся, – труд и строгий распорядок, дисциплина и железная воля – залог успеха. Все дети в доме были приучены с самого детства вести дневники, я вот сохранил свой и время от времени с удовольствием перечитываю. Кое-что переписал и из записок Карла, но всего скопировать не удалось, хотя жаль, теперь пожалуй было бы недурно все вспомнить. Вот, например, – теперь в руках Александра оказалась переплетенная коричневой кожей толстая тетрадь.

– Карл пишет: «Мы дома работали больше, чем в Академии», – Александр Павлович мечтательно закатил глаза, – чистейшая правда! Работа и строжайшая дисциплина. Где бы был я? Где были бы мы все, утратив эти добродетели. Наша сестрица Мария писала недурственные стихи, жаль, ничего не сохранилось. На семейных праздниках она бывало радовала нас читая из нового или исполняя песни и романсы собственного сочинения