— Все в порядке, Джон. — Она улыбнулась. — Я ведь обещала, что, если что-нибудь будет не так, я сразу же позвоню.

— Я знаю, но… — Он пожал плечами. — Я уже приехал. Можно, я… можно, я немного побуду с тобой, если еще не слишком поздно?

Мэгги резко отступила назад в тот момент, когда он сделал шаг по направлению к ней.

— Да, — произнесла она, про себя удивляясь и гордясь, что ей удалось сказать это таким спокойным голосом. — Конечно.

— Отлично. — Джон поднялся по ступенькам крыльца и облокотился о столб, который поддерживал покосившийся козырек.

Она продолжала выжидательно смотреть на него, не произнося ни слова. Джон кашлянул.

— Немного прохладно для общения с природой, а? Думаю, к утру будут заморозки.

Мэгги пожала плечами. Может, он и прав, но луна светила ярко, и небо было усыпано звездами. Она не могла представить более подходящего места, чтобы думать о мужчине, мечтать о том, чтобы все было по-другому, размышлять о своих только что открывшихся чувствах.

— У меня есть плед.

— Тогда садись и снова укутывайся, — произнес он почти нежно, как будто зная, что ее голые ноги уже заледенели, и беспокоился о ней. Любовь уже разрослась внутри Мэгги до невиданных размеров и начинала ее пугать.

Она не пошевелилась. Джон отделился от столба и подошел к ней ближе, держа руки в карманах пиджака.

— Ты, э-э… не хочешь ли ты зайти в дом? — торопливо произнесла она. — Посмотришь, как там Энди.

Джон подумал об уюте ее дома, о беспорядке, который устроили в нем дети, потом — о задернутых шторах, о том сказочно мягком диване, на котором их тела так пылали в тот далекий день, когда они едва были знакомы. Но в этот раз он пришел за другим.

Ему необходимо было поговорить с Мэгги. Необходимо было набраться смелости и выложить ей все, зная, что от этого зависело все его будущее.

— Я уверен, что с Энди все в порядке, — произнес он. — И я бы с большим удовольствием остался здесь.

— Хорошо. Садись. — Она примостилась на широких перилах крыльца, освобождая ему качалку.

Когда он садился, плетеное кресло жалобно скрипнуло. Джон слегка оттолкнулся ногой, чтобы оно закачалось, и проговорил:

— Когда я увидел тебя здесь, мне на мгновение почудилось, что ты охраняешь свой пакет со сливами. И я очень обрадовался, что меня не встретили выстрелом из дробовика.

Мэгги рассмеялась.

— Как ты любишь сплетни! Я же уже говорила тебе, что ружье было духовым. — Она улыбнулась, и на щеках у нее выступил румянец. — Ты прямо как мой дедушка. Он тоже ужасно любил собирать всякие истории и знал абсолютно все, что только можно было знать о каждом человеке в городе. Дед умел хранить тайны, и люди всегда открывались ему. Мэгги вопросительно взглянула на него:

— Наверное, это передается с домом?

— Возможно. Но за несколько недель я узнал, Мэгги, что все в городе любили твоего дедушку. Он и его жена были так же горячо любимы и почитаемы в городе, как и ты.

— Я?! — Она рассмеялась. — Это, наверное, остаточные явления. Скорее это заслуга моих дедушки с бабушкой, чем моя собственная. Я же, как ты помнишь, была девчонкой с духовым ружьем, раскокавшей больше стекол, чем любой другой ребенок во всем городе. На моей совести и добрая часть всех разбитых в те времена носов. Если хочешь наслушаться ужасных историй обо мне, спроси Франка и Дору Мурчисонов. Они были нашими соседями, и я думаю, что ответственность за продажу ими горячо любимого дома и переезд за город целиком лежат на мне.

— Ты также та самая девочка, которая вытащила из озера спаниеля миссис Бэрнес, когда он запутался в водорослях и неминуемо должен был утонуть. Девочка, три года подряд собиравшая больше всех денег для ЮНИСЕФ и нещадно преследовавшая поэтому всех жителей города с требованием медяков.

Мэгги глухо застонала.

— Об этом все еще продолжают говорить?! В те дни, завидев меня, люди спешили перейти на другую сторону улицы. Они трепетали, слушая мои увещевания, что эти медяки только протирают дырки у них в карманах, в то время как могли бы помочь голодающим детям Южной Америки. Я заработала почти столько же врагов, сколько и центов, уж поверь мне. Видимо, людям стало уже совсем не о чем говорить, если они вспоминают эту историю.

Джон расхохотался, вытянув ноги и скрестив лодыжки.

— Судя по тому, как они рассказывали мне это, никто из моих собеседников не был твоим врагом. С тех пор как я приехал сюда, я слышал о тебе, о твоих огненных волосах, о твоем вездесущем нраве, о твоих проделках и твоем добром сердце больше, чем о ком-нибудь еще.

Мэгги поморщилась:

— Я думаю, они говорят с тобой обо мне из-за наших детей.

— А я думаю, что они говорят со мной о тебе, потому что я им это позволяю, — произнес он, неожиданно подавшись вперед и глядя прямо ей в глаза. — Я даже поощряю их в этом, специально не меняя темы разговора.

— Почему? — мягко спросила она. — Тебя так интересует мое детство?

Джон встал и посмотрел мимо нее.

— Потому, — проговорил он, проведя пальцем по ее щеке.

— Тебя бы не устроило, если бы Энди так ответила на твой вопрос.

— Это лучшее из того, что приходит мне в голову. — Теперь его палец двигался уже в ее волосах, нежно обводя ухо. Внутри у Мэгги что-то оборвалось, и она почувствовала, что еще немного, и она растает.

— В какой-то момент я вдруг понял, что должен узнать о тебе больше, — проговорил он, — ведь теперь ты снишься мне каждую ночь. Да и днем я продолжаю думать о тебе. Я тут обнаружил, что погружаюсь в мечты о тебе в то время, когда я должен заполнять медицинские карты. Поэтому я с жадностью слушаю рассказы старушек и старичков, которые приходят ко мне за тем только, чтобы посидеть у меня в кабинете и посплетничать о тебе.

Он глубоко вздохнул.

— Я поглощаю информацию о тебе, как если бы это был воздух. Мэгги, мои мысли полны тобой. Ты у меня в крови. И днем и ночью.

Она попыталась что-то сказать, но не смогла и только плотно сжала губы.

— Я не могу это выносить, — прошептал он, поглаживая кончиками пальцев ее подбородок. — Ты делаешь такое едва заметное движение губами, как будто изо всех сил пытаешься сдержать слезы, и твой подбородок вздрагивает. Мэгги, когда ты так делаешь, я не могу с собой справиться, я должен тебя поцеловать. Я… должен…

Последние слова он прошептал ей в самые губы, и она разжала их, вбирая в себя его запах. Джон обхватил ее, крепко сжал, стараясь поближе притянуть к себе, при этом одна его рука опустилась ниже ее талии.

— Я никогда не плачу, — проговорила Мэгги, глядя на его шею, когда он отвел губы, лишь коснувшись ими ее рта. Она неимоверным усилием оттолкнула его. — Поэтому мне и не требуется поцелуй в утешение.

Неужели он целовал ее лишь потому, что жалел, потому, что знал, что ее чувства — гораздо глубже его чувств?

«Мэгги, мои мысли полны тобой. Ты у меня в крови».

Но не в сердце. Она спрыгнула с перил и поспешно повернулась к нему спиной. Джон снова подошел к ней и накрыл ее ладони своими. Она посмотрела на их руки, на его загорелую кожу поверх ее бледных пальцев. У него такие красивые руки!

«Таким рукам можно довериться». Но не чувствам. Она высвободила ладони и отступила в сторону, неся в сердце боль, причиненную им.

Он преградил ей путь и обхватил ладонями ее лицо.

— Мэгги, не уходи. Мне необходимо узнать тебя лучше.

— Тогда спроси сплетников. Поговори с десятком из них, и ты услышишь десять разных версий моего детства.

— Они рассказывают не только о твоем детстве. О сегодняшних твоих делах тоже.

— А тут и рассказывать-то не о чем, — ехидно заметила она. — Моя жизнь не представляет абсолютно никакого интереса для сплетников. Я работаю. Воспитываю ребенка и два раза в неделю по утрам на общественных началах выдаю книги в школьной библиотеке. Личной жизни у меня не существует и…

— Вот все и надеются, что я что-нибудь изменю.

Мэгги снова нетерпеливо высвободилась:

— О, ради Бога, не обращай на них внимания! Они говорят так только потому, что наши дочери — двойняшки. И потому, что я — не замужем. В таком крошечном городке мать-одиночка словно бельмо на глазу. Так же, как одинокий отец.