Джон тоже поднялся. Мэгги вдруг осознала, что за все это время он не проронил ни слова, и бросила на него испытующий взгляд. Выражение его лица, похожего на маску, поразило ее. Казалось, что он что-то скрывает. Что? Злость? Разочарование? Что бы это ни было, Мэгги сразу поняла, что Джон не разделяет восторгов Чарли по поводу ее решения заняться политикой.

Джон сделал вид, что не замечает вопросительного взгляда Мэгги.

— Я тоже не буду тебя больше обременять, — произнес он и пересек кухню, направляясь в гостиную. Там он поцеловал на прощание обеих девочек и крепко обнял Энди.

— Ну, ты как? — спросил он дочь. Энди никогда не ночевала вне дома, разве только у бабушки с дедушкой, но и то очень редко. — Солнышко, если соскучишься по мне, звони. Если ты захочешь, чтобы я приехал и забрал тебя, я это сделаю. В любое время. Помни это.

Энди не скрывала нетерпения.

— Па-ап! Со мной все будет в порядке. Я же с Мэгги и Джо. Ну что может случиться?

Он почувствовал, что ведет себя глупо.

— Ну, я подумал, что ты можешь начать по мне скучать…

— Другими словами, ты будешь по мне скучать, — сказала Энди с таким взрослым видом, что Мэгги фыркнула у него за спиной.

Джон расхохотался, снова обнимая дочь.

— Можешь быть уверена, я буду по тебе скучать. Но ничего, желаю тебе хорошо провести время. И, пожалуйста, слушайся Мэгги.

На мгновение Энди стала серьезной.

— Да, — проговорила она, глядя на Мэгги, — хорошо. — И, приблизившись к нему, она прошептала: — Мэгги не любит, когда капризничают.

Отправив детей спать, Мэгги еще часа два с удивлением прислушивалась к их нестихающему хихиканью, глухим ударам и треску; пару раз она, не выдержав, заходила спросить, что происходит, но они невинными голосками отвечали: «Ничего!» Она решила, что, пока не слышно звона разбитого стекла и воплей боли, их деятельность еще можно было классифицировать как «ничего». Оставив детей в покое, она попыталась собраться с мыслями, попробовала написать предвыборную речь, подготовить краткий автобиографический очерк, который мог бы удовлетворить журналистов.

В одиннадцать, очнувшись из-за неожиданно наступившей тишины, Мэгги поднялась проверить девочек. Каждая лежала поперек своей кровати; игрушки, книжки, фантики от конфет толстым слоем покрывали почти весь пол.

Чертенята. Ей оставалось только уповать на то, что они хотя бы снова почистили зубы после незаконного пиршества. Последняя мысль заставила Мэгги улыбнуться, когда она как следует уложила девочек и накрыла их одеялами: ну, разумеется, они не почистили зубы, ведь им всего по семь лет и они не верят ни в какой кариес.

Она быстро приняла душ, почистила зубы и нырнула в постель, но, вместо того, чтобы заснуть, просто лежала и слушала далекий крик чибиса, повторявшего свой извечный вопрос: «Чьи вы? Чьи вы?» Никто ему не отвечал. Некому было ответить. Некому, кроме Мэгги и одинокой бессонной ночи. Но ночь, как и она, безмолвствовала.

Поднявшись, Мэгги натянула шерстяной тренировочный костюм и выбралась на крыльцо. По дороге она накинула на плечи плед: с наступлением октября ночи стали холоднее. Она уютно устроилась в кресле-качалке, поджав под себя ноги. Где-то за милю от нее залаял Джилгамеш, и ему тут же ответил другой пес, совсем издалека. Были ли то друзья, обменивавшиеся впечатлениями о красоте ночи, или враги, оповещавшие друг друга о том, что оба не дремлют? Так или иначе, эти лающие псы заставили Мэгги почувствовать себя еще более оторванной от мира.

На противоположном краю поля, за рекой, в каком-то доме зажегся свет. Может, там тоже кто-то не мог заснуть от нахлынувших мыслей? Или сидел у постели больного ребенка? Стали бы они звонить Джону, и если да, то поехал бы он к ним в такое время?

Конечно, поехал бы. Он, должно быть, из тех редких врачей, кто дает больным номер своего домашнего телефона. Мэгги точно знала это, хотя ей никто и не говорил. Дожидается ли миссис Виздом его возвращения с кружкой горячего чая, готовит ли что-нибудь перекусить на тот случай, если он вернется голодным?

Мэгги вспомнила, как это делала ее бабушка. Вспомнила, как та суетилась, волновалась и ворчала, как старалась заставить дедушку поменьше переживать из-за других. Любовь, царившая между ними в течение всех шестидесяти лет их семейной жизни, всегда заставляла Мэгги чувствовать себя немного отделенной от них. Она понимала, что они любят ее, но видела, что самые сильные чувства каждый из них хранил в сердце для другого. Так было до той самой ночи, в которую умерла бабушка, умерла в возрасте семидесяти девяти лет.

В ту ночь Мэгги сама дожидалась дедушку, чтобы услышать от него, что бабушка тихо угасла, так и не придя в сознание, которое она потеряла за неделю до того. Он нежно поцеловал Мэгги, подоткнул ей одеяло и оставил ее плакать тихими слезами. Мэгги была уверена, что и сам он пролил в те дни немало слез, но она никогда их не видела.

Она попыталась предложить дедушке такую же нежную заботу, какой окружала его прежде жена. После смерти Джулии, когда он выезжал на ночные вызовы, что случалось уже довольно редко, ведь дедушке было в то время восемьдесят, она сама вставала, услышав, как он пришел. Она преданно готовила ему горячее питье и тост с маслом, посыпанный сахаром и корицей, как он любил. Но он ни разу не доел его до конца. Он отодвигал тарелку, оставлял недопитым чай и отсылал ее спать. Он слишком тосковал по своей жене, чтобы его могли утешить попытки Мэгги сделать все, как прежде.

А замечательная, неповторимая Лаура, ожидала ли она вот так же Джона? Мэгги тяжело вздохнула при этой неизвестно откуда взявшейся мысли. Интересно, а каково это, быть любимой настолько, чтобы тебя никем нельзя было заменить?

Она закрыла лицо руками. Боже! Ну почему ее это так трогает? И, черт подери, почему она не может хотя бы на несколько минут перестать думать о Джоне Мартине?

Ответ был один. Она не могла выкинуть его из головы потому, что до боли желала его. Он был первым мужчиной, которого она хотела настолько, что это стало у нее навязчивой идеей, каким-то наваждением.

Наваждением? Забавно, это звучало как-то менее угрожающе, чем любовь. Ей понравилась мысль, что это — всего лишь наваждение, сродни безрассудной страсти, тупому вожделению. И то и другое она сможет со временем подавить, в этом Мэгги не сомневалась. Она вздохнула и заложила выбившиеся пряди волос за уши. Может, это — как корь: необходимо ею переболеть, чтобы приобрести иммунитет? Она могла только уповать на это.

Свет фар заставил ее быстро вскочить на ноги. Мэгги не потребовалось бросить и взгляда на машину, чтобы определить, что она принадлежит Джону. Она почувствовала это интуитивно и впервые в жизни по-настоящему поняла смысл клише «сердце замерло в груди».

Когда оно снова забилось, Мэгги едва не задохнулась от его медленных, тяжелых ударов. Все, что она смогла сделать, это прижать кулак к грудной клетке и надеяться, что в следующую минуту не умрет. Нет. Это не тупое вожделение. И не наваждение. Она была глубоко, безнадежно влюблена в этого человека.

— Привет, — только и смогла вымолвить Мэгги, когда Джон вышел из машины. Даже по этому единственному произнесенному ею слову можно было судить о состоянии ее пульса: он то почти останавливался, то вдруг начинал угрожающе учащаться. Она подошла к самому краю крыльца и теперь стояла и просто смотрела на Джона.

— Привет, Мэгги. — Звук его голоса как громом поразил ее. — Я увидел, что у тебя горит свет, и подумал, не случилось ли чего. Все еще разрабатываешь стратегию предвыборной борьбы?

Она покачала головой.

— Я набросала план будущей речи, но на этом и иссякла.

— Да, бывает. Энди нормально уснула?

Она услышала в его голосе беспокойство, тоску, и сердце ее исполнилось сочувствия. Мэгги понимала, что в один из последующих выходных Джолин захочет переночевать у Энди, и уже она сама останется дома одна и будет волноваться, что, может, Джолин скучает по ней, но боится в этом признаться.