В небо взметнулись стрелы.

Карен Ашиол и Гаил Ара подняли с песка свои луки, из которых обычно стреляли в рыб. Стрелы даже не коснулись разорванных одеяний, окровавленных рук. Над онемевшей бухтой раздался пронзительный, ужасный смех.

Последним выпустил стрелу Йорш. Он не промахнулся: стрела пронзила самую большую из трех фигур, но та осталась на своем месте и засмеялась еще более громко и язвительно.

Крешо и Гала обнялись, прикрывая собой Кикко и кашляя. Руки их сжались. Неподалеку Морон тоже сжимал кулаки, не смея подойти ближе и впиваясь ногтями себе в ладони.

Сейчас, когда они почти достигли берега, Роби разглядела эриний.

Это были три черные крылатые фигуры, укрытые плащами с капюшонами так, что видимыми оставались лишь их руки, истощенные и окровавленные.

Огромные, изодранные в клочья крылья закрывали своей тенью все небо.

Мрак и ужас поглотили мир. Все исчезло в ледяной мгле: чайки, летавшие в синем небе, голубые озера с цаплями, скалы с цветущими каперсами.

Две тени остались в стороне, немного позади.

Третья зависла прямо над берегом и заговорила.

Мама знала, знала, что три страшные тучи прилетят и проглотят мир.

Но почему внутри нее постоянно был страх?

Ее мама видела то, что должно было случиться.

Эрброу тоже видела то, что должно было случиться: не все, только некоторое, и не всегда, лишь иногда.

Другие никогда ничего не видели.

Никто.

Даже ее папа.

Поэтому остальные никогда ничего не боялись.

Три черные тучи появились на горизонте и стали приближаться. Все вокруг потемнело.

Она прижалась к маме, и вдруг дыхание ее прервалось, как когда она упала в воду, только в этот раз не было холодно, а что-то невыносимо жгло. Кикко был рядом с ней и тоже кашлял. Она дала ему свой тряпичный мяч, чтобы хоть чем-то его утешить, но потом пришел его папа, взял его на руки и унес далеко.

Тень стала еще темнее, чем беззвездная ночь, еще гуще, чем дым, когда дрова мокрые.

Ее папа сказал, что они должны убегать, но никто не знал куда.

Потом самая большая тень, которая зависла как раз над ними, заговорила.

Роби подняла голову и осмелилась посмотреть на крылатое существо над ними.

Когда тень заговорила, Роби поняла, почему их называли фуриями.

— Мы — фурии, мы — эринии! — изрек мрачный голос. — Мы — матери без потомства.

Мы — страдание, ненависть, месть!

Роби рухнула на землю, крепко сжимая Эрброу. Боль скручивала ее: казалось, дышать приходилось раскаленной землей, смешанной со скорпионами. Она накрыла дочку своим телом. Малышка тоже задыхалась.

Мрак поглотил берег. Фурия заговорила снова:

— Мы пришли, чтобы потребовать плату за наших незачатых детей, наших нерожденных детей, за наших детей, умерших прежде, чем они смогли узнать цвет жизни, когда та еще не была сплошным страданием.

Ничто не в силах насытить наш голод. Ничто не в силах смягчить нашу ненависть.

Как стая безумных ворон, как свора собак, как гиены, волки и стервятники, мы разорвем вашу жизнь, разорвем ваши души так же, как ваши тела.

Это будет платой тем, кто разорвал наши тела и пролил нашу невинную кровь, тем, кто знал о нашей невиновности, но трусливо молчал. Мы уничтожим все, что дышит и живет в этих местах, которые видели, как изгоняли жизнь из нас и наших потомков.

Как стая безумных ворон.

Мы — фурии, мы — эринии.

Мы — страдание, ненависть, месть.

Вы, безумные, посмели осквернить эти земли, ставшие местом наших мучений, земли, где наша кровь и наши сожженные тела стали свидетельствами пошлой человеческой жестокости.

Неожиданно Роби почувствовала, что скорпионы, от которых горело ее горло, стали отступать. Она вновь вдыхала воздух. Эрброу кашлянула пару раз и заплакала — для Роби это был самый сладкий из всех существующих в мире звуков, ведь он означал, что дочь жива. Роби подняла глаза. Между ней и эриниями стоял Йорш: он распахнул руки, чтобы тень его стала как можно больше и накрыла их обеих, Роби и Эрброу. В его тени воздух оставался свежим и чистым. Роби видела, что он дышал все тяжелее и прерывистее, потом упал на колени, но продолжал защищать их дыхание.

Та из эриний, что находилась ближе к ним и говорила, негромко засмеялась и отодвинулась. Йорш оказался вне ее тени. Солнце вновь засверкало в его серебряных волосах. Он закашлялся.

— Прошу вас, — вежливо сказал он, — не причиняйте нам зла. Не причиняйте им зла. Они никогда никому не делали ничего плохого.

Йоршу удалось подняться на ноги.

— Я желала бы знать ваше имя, юный эльф, — сказала самая близкая из трех фурий. Самая высокая. Разорванный плащ покрывал ее целиком, видны были только руки, худые и крючковатые: ногти на них были вырваны. Глубокие раны пересекали ладони.

— Йоршкрунскваркльорнерстринк.

— Йоршкрунскваркльорнерстринк? То есть Последний и Самый Могучий. Ваше лицо потемнело от солнца: смерть уже заразила ваше тело, последний из эльфийских воинов. Даже если мы решим не прерывать вашего дыхания, вы недолго еще будете бросать тень на землю.

— Дамы, — ответил Йорш, — я знаю ваши имена. Мне известна ваша история. Еще до того, как я прочел о ней, мне рассказала об этом моя мать, ибо память о страдании не должна быть потеряна: одно из моих последних воспоминаний о ней — это ваша история. Вы — целительницы, женщины, которые собирали лечебные травы, чтобы исцелять больных, женщины, которые помогали при родах. Вы залечивали раны, успокаивали ожоги, сращивали сломанные кости. Когда разносчики чумы, духи разрушения, прилетели из-за моря, то вашей силы, вашего дара оказалось недостаточно, чтобы остановить их, и вас обвинили, вас назвали ведьмами, вас возненавидели, как и нас, и признали причиной всех зол и несчастий.

Дамы, женщины, матери, неужели вы не помните? Мы, эльфы, горели вместе с вами на кострах. Нашим детям тоже не дано было даже быть зачатыми, потому что те, которые стали бы их матерями, были уничтожены еще девами. Нашим детям тоже не дано было родиться, они тоже были уничтожены, как и ваши, еще в утробе. Имя, из-за которого вас приговорили и казнили, «ведьма», совпадает с именем, данным человеческим супругам эльфов и их дочерям, рожденным от слияния крови эльфов и тех, кто эльфами не является, ибо именно дочери наследуют от отцов их волшебные силы. Это продлевает заблуждение, будто в их силах пресечь любое зло, но они просто не желают ими воспользоваться, и что страдание людей — это коварная месть этих ведьм.

Самая большая из эриний тихо рассмеялась. Остальные две остались мрачными и безмолвными.

— Мы признаем истину твоих слов, о юный эльф, последний из своего рода, — ответила фурия, — вы умирали вместе с нами, вы не причинили нам никакого зла, поэтому мы оставим тебе жизнь, если ты не будешь стоять у нас на дороге. Если ты отойдешь, мы не тронем тебя. Но мать и ребенок — наши. Если ты будешь держать их под защитой своей тени, то смерть их просто последует за твоей. Есть невинные люди, говоришь ты? Быть может. Быть может, это правда, но и правда теряется в ненависти и утрачивает свое значение. Намного легче уничтожить их всех, и пусть боги, которые не спасли когда-то нас, решают потом, кто из них был невинен, а кто виноват. Мы оставляем тебе жизнь во имя разделенных с нами гонений, но в нас нет ни малейшего сострадания к людишкам, с которыми ты спутался. Да и откуда? Пусть не они виновны в наших мучениях, но их предки, чья кровь течет в их жилах. Те же боги, которые не имели сострадания к нам, когда мы сами были невинны и не унаследовали от предков никакой вины, разберутся, если пожелают, есть ли правда в твоих словах.

Йорш покачал головой. Он и не думал отходить.

— Мы — это то, что мы выбираем, что совершаем, а не кровь, которая течет в наших венах. Давайте договоримся так: возьмите мою жизнь взамен их. Тогда я скажу, что вы справедливы, и не прокляну ваше имя.