Ранкстрайл, забыв о насаженной на вертел цапле, не мог поверить, что эти молодые люди, которые и бровью не повели бы, умри он у них на глазах, выдавали ему сейчас свои самые отвратительные семейные тайны, начиная с постыдного малодушия и заканчивая жалким угодничеством, и говорили с ним, как с малым ребенком или с недоумком, надеясь при этом на его расположение.

Молодые люди снова принялись за уговоры. Пехотинцы и кавалеристы, опасаясь, что Ранкстрайл так ничего и не понял, объяснили еще раз с самого начала, что, так как никому из них нельзя было пропускать церемонию, им нужен был кто-то, кто мог бы охранять принцессу вместо них. Они слышали, что капитан легкой пехоты (конечно, насколько это было возможным для наемника) выглядел более или менее приличным человеком, если не слишком присматриваться. Он умел читать и писать, не плевался, не чесался на людях, как блохастая собака. Они бы как следует отмыли его, привели бы в порядок эти медвежьи лохмы и дикую бороду, одели бы его в кирасу, как кавалериста, и никто бы ничего не заметил. Принцесса Аврора была… как бы сказать…

— Она чудесная девочка, постоянно… эм-м-м… потерянная в своих мечтах…

— В своих фантазиях…

— Всегда в своем сказочном мире…

Ранкстрайл вспомнил слухи о том, что принцесса Далигара была такой же слабоумной или вообще помешанной, как ее мать, что она не ела то, что было когда-то живым, и никогда не выходила из дворца.

— Все, чем занимается юная дама, — это качается на качелях…

— Все, что следует делать тебе, — это стоять себе в углу сада, не шевелясь и не бросаясь в глаза, немо и неподвижно, как статуя. Ты будешь иметь честь находиться при дочери Судьи-администратора. Потом ты сможешь рассказать об этом своим родным, если они у тебя есть. Своим внукам. Мы в этом не очень разбираемся — кажется, наемникам запрещается иметь жен, но если тебя не убьют, то рано или поздно ты перестанешь быть наемником. Если же при исполнении столь почетной службы ты хоть раз вдохнешь или пошевелишься, мы прикажем содрать с тебя шкуру, и ты сможешь забыть о звании капитана пехоты. Но это мы просто так говорим, ты же, наверное, не настолько глупый!

Потом пришла очередь имени Ранкстрайла: из всех запрещенных тем для разговора его имя было самой запрещенной. Другими словами, если он откроет рот, его высекут плетками, а если посмеет назвать свое имя, не принадлежащее ни к одной из известных фамилий и тем самым выдающее в нем наемника, с него живьем сдерут кожу.

— Что-то неясно?

В обычной ситуации Ранкстрайл прогнал бы их взашей, пусть и с должной изысканной учтивостью, с которой ему, наемнику, надлежало обращаться к благородным отпрыскам аристократии. Ему было наплевать на великую честь провести день в качестве няньки дочери Судьи-администратора, которая, по слухам, была умственно отсталой, тогда как ее отец, по слухам, принадлежал к той породе людей, которые, стоило кому-нибудь чихнуть в неположенную сторону, подвешивали провинившегося за пятки в подземелье и оставляли так до следующего года. То есть это были люди, от которых рекомендовалось держаться как можно дальше, с которыми было желательно не иметь ничего общего.

Но в тот момент ситуацию сложно было назвать обычной, поэтому Ранкстрайл сообщил своим благородным собеседникам, что их предложение могло бы заинтересовать его, если бы в обмен на службу он прямо сейчас получил не только вечную признательность, в которой они не уставали клясться, но и один из их мечей.

Договор был немедленно заключен: одному молодому пехотинцу только что вручили на совершеннолетие новое оружие, поэтому он отдал Ранкстрайлу свой учебный меч — немного короткий и слишком легкий для капитана, зато из отличной стали и без всяких кренделей.

Наконец аристократы убрались, и наконец-то была готова цапля.

— Эй, капитан, — медленно, как обращаются к несмышленым детям, проговорил Лизентрайль, — может, подаришь мне свой вертел, ведь для войны у тебя теперь есть кое-что получше? Может, мне тоже завтра понянчить принцессу? Если ты больше не пойдешь на войну с вертелом, тогда, может, расскажем оркам, как ты работал нянькой, — так они точно от смеха сами подохнут!

День выдался жаркий. Аврора должна была провести его до самого вечера в саду отцовского дворца.

Ранкстрайл стоял столбом в тени плакучей ивы, наполовину укрытый ее развесистыми ветками.

На него надели блестящую стальную кирасу со сложными серебряными узорами и шлем, многоярусное забрало которого практически целиком закрывало лицо юноши. Помимо доспехов, он получил категорический приказ не шевелиться и не бросаться в глаза, разрешалось лишь дышать, да и то осторожно. То ли из-за того, что доспехи оказались ему не по размеру, то ли просто с непривычки, но дышать полной грудью у него все равно не получалось.

Всю жизнь Ранкстрайл мечтал о сверкающих доспехах, но сейчас, когда его облачили в стальную кирасу, он с нетерпением ждал того мгновения, когда можно будет от нее избавиться. Наконец-то он понял, почему против орков и разбойников посылали наемников: во всех этих железяках невозможно было сражаться ни с кем, кроме божьих коровок. Шлем тоже был крайне неудобным: конечно, он защитил бы от любой стрелы, но единственное, чем можно было заниматься с таким ведром на голове, — это изображать статую.

В саду пышно цвели цветы поздней осени, но глицинии казались чрезмерно крупными, а их аромат — слишком головокружительным. Дворец Судьи оказался странным, большим и асимметричным сооружением без арок и колонн, с редкими окнами и без каких-либо украшений.

Дочь Судьи-администратора была моложе сестры капитана: ей не было и десяти. Девочка была одета в платье из серебристо-белой парчи, поверх которого шла темно-красная бархатная туника. Это были цвета Далигара, которые повторялись и на шелковых туфельках с серебряными застежками. Такие одежды ни в коем случае нельзя было пачкать или мять. Может, именно поэтому принцесса сидела напряженно и неподвижно, как каменная статуя. Аврора была очень красива: ее светлые волосы, заплетенные во множество тонких косичек, были плотно убраны под мелкую серебряную сеточку с жемчужинами, а ее прекрасное лицо озаряли большие темно-зеленые, словно море зимой, глаза.

Ранкстрайлу вспомнилась Вспышка: после смерти их матери и до того, как сестра выросла и научилась справляться сама, ему приходилось каждое утро заплетать ей косы. Нужно было заплести всего две косы, потом обмотать их вокруг головы и завязать ситцевой лентой. Но на это у него уходила уйма времени, да и Вспышка брыкалась без устали, лишь бы поскорей удрать. Ранкстрайл задался вопросом, сколько времени уходило каждое утро на то, чтобы завить все эти пряди и собрать их в сеточку из жемчуга и серебра, сколько Авроре приходилось сидеть неподвижно и скучать, и вся эта красота показалась ему бессмысленной.

Вокруг девочки сновали придворные, точно сосчитать которых Ранкстрайл не смог: человек пятьдесят дам, кавалеристов, слуг, фрейлин и пажей. Все считали своим долгом поприветствовать принцессу, и ни один из них не упустил случая похвалить ее грациозность, ее красоту, прозрачность ее нежной кожи, шелковистость ее волос, кто-то упомянул даже изящество ее расшитых шелком туфелек. Девочка, оставаясь скованной и неподвижной, благодарила всех легким кивком головы.

Ранкстрайл подумал, что даже комплименты, изливавшиеся бесконечным потоком, могут превратиться в пытку; может, именно из-за этого взгляд Авроры не задерживался подолгу на лицах ее собеседников, а устремлялся в пустоту.

Наконец наступило время церемонии, и придворные бросились к выходу. Тяжелые деревянные ворота, инкрустированные чистым серебром, открылись, и толпа устремилась за пределы высоких стен на залитую солнцем улицу. Снаружи многочисленная банда ребятишек разного возраста играла в какую-то сложную игру с мячом, сшитым из тряпок. Через открытые ворота в сад ворвались их громкие крики, вслед за которыми понеслись замысловатые просьбы подать милостыню, насмешки, такие же замысловатые оскорбления в ответ на отказ в подаянии и, под конец, топот убегавших от пинков и тумаков маленьких разбойников.